Том 19. Белые пелеринки - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 14

Рука генерала Мансурова бегала по бумаге, а сердце то сладко билось надеждой, то снова замирало тоской в груди.

Пришлет ли ему свое позволение Агния Петровна, отдаст ли на его руки Инну? Или же найдет невозможным исполнить его просьбу? Эта мысль мучила его, и, закончив письмо, Аркадий Павлович еще долго сидел в глубокой задумчивости у стола, размышляя о своем поступке.

Южаночка стояла среди широкой аллеи, в обе стороны которой возвышались белые рыхлые сугробы снега. В большом институтском саду зима праздновала свою юность. Красиво толпились запушенные блестящим инеем деревья, точно выстроенные на придворном балу маркизы в пудреных париках. Небо казалось серовато-синим, точно далекое северное озеро в студеную пору. Голодные вороны с протяжным карканьем летали по саду. Кое-где пробегала кошка, исхудалая, голодная, в чаянии поживиться на счет зазевавшегося воробья.

Как зачарованная, стояла среди сада Южаночка, наслаждаясь незнакомой ей еще декабрьской картиной.

— Какая прелесть! Какая прелесть! — шептала она.

Ей, выросшей на далеком, знойном юге, не приходилось еще видеть зимы.

Бац! Что-то влажное, мокрое и мягкое ударило ее в открытый от изумления ротик, и в тот же миг звонкий веселый смех послышался за нею.

— Ха-ха-ха-ха! Аршин проглотила! Стоит как вкопанная и зевает по сторонам. Берегись!

И новый комок пушистого снега залепляет удивленное Иннино лицо.

— Гаврик! Ты! Погоди ж ты у меня, разбойница.

Еще миг и подобрав тяжелую безобразную «клоку»,[5] Южаночка летит в погоню за шалуньей.

Гаврик мчится не тише. Трудно догнать! Даня уже давно отстала. Она не может бегать слишком скоро, у нее одышка.

— Гаврик! Гаврик! Стой!

Поймана Гаврик. И она, и Южаночка с визгом валятся в невысокий молодой сугроб.

— Mesdames! Mesdames! Бегите скорее к желтой беседке. Там голубок замерзает. Наши все собрались, скорее, скорее! — роняет на ходу Жемчуженка и проносится дальше.

Голубь замерзает! Скорее! Скорее к желтой беседке! Раз! Два! Три!

Гаврик, Южаночка и Даня мчатся, взявшись за руки, с гиканьем, точно заправская тройка. На задней аллее темнеет толпа институток. Мелькают клоки, зеленые подолы платьев «своих» и «чужих» девочек. Все нерешительно топчутся на одном месте. Слышатся жалостные возгласы, вздохи…

— Бедняжечка! Верно, он уже мертв!

— Замерз! Конечно! Замерз! И говорить не о чем! Погиб!

— О, бедный, бедный голубчик. А может быть, он еще дышит, его можно спасти?!

— Mesdames! Кто решится пробежать по сугробу и спасти замерзшего голубка!

— Или хоть убедиться, жив он или умер?

Голоса институток звенят волнением. Кто решится? Кто полезет в сугроб, глубокий сугроб, доходящий даже самым высоким до колена?

Гаврик, Инна и Щучка подбегают к группе как раз в это самое мгновение.

— Что за народ собрался! — скалит свои щучьи зубы Даня.

— Верховская! Идол бесчувственный! Нашла время хохотать! Тут живое существо умерло, а она хохочет, — упрекает девочку чей-то сердитый голос.

— А может быть, еще он живой, душки, — выражает свою мысль Гаврик.

— Надо узнать! — подхватывает Южаночка, и прежде чем подруги и «чужеземки» успевают остановить ее, она уже в сугробе.

Раз! — Провалилась до пояса. — Два еще! Три! Вот так скачка! Точно заяц по снегу! Левой, правой! Левой! Правой. Раз! Два! Раз! Два! Ловко! Инна фыркает от удовольствия и заливчато смеется.

По аллее бегает Маша Ланская и кудахчет, как курица, потерявшая цыпленка.

— Палтова, вернись! Вернись! Фальк наябедничает! Фальк где-то близко!

— Ну, коли страдать, так вдвоем веселее. Гуртом дешевле, — с хохотом заявляет Гаврик и лезет на сугроб. Трах! Провалилась тоже. Вытащит одну ногу, вязнет другая. А все-таки любо! А все-таки чудо как хорошо! Вот бы только догнать Инну, и все прекрасно. А Южаночка уже далеко. Перед ней огромная поляна. Ноги выше колен тонут в рыхлом, молодом снегу. Снег забрался в сапоги, в калоши, холодно, щекотно и мокро ногам. И за «клокой» снег, а передник и платье совсем мокры, мокры хоть выжми. Не дай Бог показаться в таком виде Крысе на глаза!

А там далеко на снегу серым, или, вернее, сизым, пятном выделяется что-то. Надо узнать во что бы то ни стало, жив он или уже умер, бедный голубок.

— Палтова, назад! Гаврик! Гаврик! Назад ступайте, — надрываются подруги с края дорожки. — Милька поймает! Ступайте назад! Несчастные! Да будете ли вы слушаться, наконец!

— Назад! Как бы не так! Вернуться, не солоно хлебавши, с полдороги. Нашли дур!

И Южаночка, а за нею Гаврик продолжают зайцами прыгать по сугробу, ныряя, как рыбы, в пушистом снегу.

— Стоп!

Серо-сизое пятно теперь всего в десяти шагах от Инны. "Ну-ка, еще! Будь храбрым солдатом! Марш на приступ, ура!" — подбодряет себя девочка и снова прыгает по колени в снегу.

Вот оно! Наконец-то! Она здесь, она у цели. Быстро наклоняется, хватает серовато-стальной предмет и с громким хохотом подбрасывает его в воздух.

— Старый, рваный, серый чулок! Ста-ры-й чу-у-лок! — подтверждает она протяжным криком, приставляя обе руки ко рту. — Гаврик! Жарь назад! Чулок это, а не голубь!

Гаврик стоит с минуту. Смотрит изумленно и вдруг валится в снег и хохочет.

А Ланская и Даня продолжают топтаться у края аллеи и кричат, прикрывая рты.

— Назад, сумасшедшие, назад. Милька плывет на горизонте. Назад скорее. Вам говорят назад.

— Ага, Милька! Плохо дело, ну айда назад, Инна! — И Гаврик, со сбившимся на сторону капором, снова, теперь уже первая ныряет в сугробах. Южаночке остается только последовать ее примеру.

Терять времени нельзя, ни минуты, ни одной секунды.

— Скорей! Скорей! — кричат им девочки с задней аллеи и протягивают руки.

Еще одно усилие, другое, третье, и Гаврик, и Инна уже стоят в общей толпе. Но в каком виде?!

— На что они похожи обе! Как им показаться в таком виде на урок! — с ужасом восклицает Ланская.

Действительно, хороши обе, подолы и передники мокры, хоть выжми. Что делать? Бежать переодеваться и сушиться.

— Милька узнает и, чего доброго, оставит без приема, и за поведение влепит кол, — продолжала соображать вслух всегда находчивая Ланская, — а лучше вот что сделать: на урок Паровоза мы их куда-нибудь спрячем, а на батюшкин урок Милька уйдет с субботними ведомостями к княгине, а Фальк у пастора с двух часов на уроке в библиотеке будет. А мы же этим временем упросим бельевую Добрыничну переодеть их. Только чур, mesdames, не выдавать Палтову и Гаврик ни за что в мире, слышите? Мы все виноваты, и все хотели голубя спасать. А они только смелее других оказались и в сугроб полезли. Неужели в этом их вина?

Маша обвела глазами толпу окружавших воспитанниц, своего и чужих классов.

— Не выдадим, разумеется, не выдадим! — кричали звонкие голоса.

— А вы mesdames-чужеземки, — обратилась Ланская к чужим, — а вы не выдадите нас?

— Ну вот еще! Вы с ума сошли, Ланская, как вы можете еще спрашивать об этом! Что мы, Иудушки, что ли, чтобы выдавать? — обиженным хором отозвались те.

— Так помните, душки, что бы ни спрашивала Милька или кому, не дай Бог, попадемся на глаза, — горячо в свою очередь наказывала подругам Щука, — один ответ: все виноваты, все за голубем бегали, а замочились только двое, потому что сбились дороги и попали в сугроб. Так всем и говорить.

— Так всем и говорить! — охотно отозвался дружный хор.

— Дети, в класс! Дети, в класс! — послышался голос госпожи Бранд.

— Лина, дитя мое! Господин пастор ждет тебя в библиотеке, — прозвучал голос Эмилии Федоровны и нежным движением, обняв за плечи племянницу, она направилась с нею к дверям класса. Но на минуту остановилась, сделала строгое лицо и произнесла, грозя сухим костлявым пальцем, по-немецки: