Царство небесное - Измайлова Ирина Александровна - Страница 11

Проводив Эдгара, Луи отправился на несколько дней в свой родовой замок, который отстоял от Лиона на двадцать лье и располагался в небольшой долине, очень красивой и очень плодородной, благодаря чему вблизи замка было несколько довольно богатых деревень. Их красивые ухоженные домишки, нарядно выбеленные и всегда покрытые свежей травой, являли заметный контраст со старым замком, когда-то тоже богатым, но пришедшим в полное запустение еще при покойном отце Луи графе Гюи де Шато-Крайоне. С востока и юга полуразрушенный, с севера и запада кое-как укрепленный и подлатанный, замок больше походил на руины, чем на жилье рыцаря. Подъемный мост незадолго до отъезда молодого крестоносца в поход почти совершенно вышел из строя, и Луи приказал не поднимать его без крайней нужды, не то потом можно было и не опустить... Единственный стражник, старый слуга покойного графа Гюи, седой и степенный Жан был очень доволен таким приказом: он отлично знал, что в замке совершенно нечего красть, и с него ни за что не спросят, а если вдруг в округе объявятся разбойники, он всегда узнает об этом загодя – в окрестных деревнях красть как раз есть что, и уж крестьяне оповестят друг друга об опасности... В первую очередь зазвонит колокол на церкви Святого Стефана, и тогда селяне, похватав узлы и гоня перед собою скотину, ринутся к замку – какой-никакой, он все же может послужить убежищем. Вот они и помогут поднять, а по окончании нашествия опустить мост. А так – что его трогать?..

Отец Луи, имея достаточно крутой нрав, приучил некогда местных крестьян исправно платить ему дань. Однако все щедрые плоды здешних садов и полей, всех гусей, овец и кур добросовестно поедала дружина храброго графа – он считал, что иметь при себе меньше двадцати пяти воинов недостойно рыцаря. Луи, за три года до своего отъезда похоронивший отца, распустил эту дружину, понимая, что проку от нее не будет никакого – воины, все из здешних крестьян, успели состариться, многие растолстели и огрузли, иные за последний десяток лет почти разучились сидеть в седле. Молодой Шато-Крайон отдал им лошадей, на которых они сопровождали старого графа в былые походы, оставив себе лишь трех чистокровных кобыл и одного жеребца, а из слуг сохранив старину Жана да нескольких подростков для ухода за конюшней и козами. Сельскую дань в это время пришлось почти всю отдавать за долги – граф задолжал соседу, старому рыцарю, товарищу по прежним походам, и, что было куда хуже – паре лионских ростовщиков. В крестовый поход Луи отправился с единственным оруженосцем, призвав одного из воинов старой свиты, и тот остался навеки в безводной пустыне, куда войско германцев завел коварный проводник-мусульманин. С кем ехать на этот раз, молодой рыцарь раздумывал, направляясь к своему замку, а заодно гадал, удастся ли прожить эти несколько дней, ничего не потратив из тех денег, что он припас себе в дорогу, честно разделив золото короля Ричарда с молочным братом.

Мрачные стены и откровенная нищета графских покоев навели на юношу грустные мысли. К тому же, он все чаще думал, что ввязался в очень скверную историю, и добро бы ввязался сам, но еще и впутал самого близкого друга. Луи искренне любил Эдгара, и ему стало страшно, когда он представил себе, что может приключиться с кузнецом, вздумавшим выдать себя за рыцаря, если его разоблачат. В какой-то момент крестоносец даже подумал, не повернуть ли коня, не догнать ли молочного брата и не сказать ли, что ехать никуда не нужно... Как ни воодушевился Эдгар, начитавшийся записок своего легендарного предка, вряд ли он станет долго спорить. Все это так, но что тогда делать с клятвами, данными двум королям, с двумя невестами и со всей этой бредовой историей, в которой ему, Луи, можно было самое меньшее потерять голову (ни тот, ни другой король не простят такой «шутки»), а самое худшее, возможно, лишиться чести...

От таких мыслей молодой рыцарь готов был совсем впасть в уныние. Однако он слишком устал в своих странствиях, а потому, проглотив немудреный ужин, уснул мертвым сном на широкой отцовской кровати, застеленной по-охотничьи несколькими волчьими шкурами.

Утро разбудило его хором птичьих голосов и дружным блеянием коз, которых один из пастушков гнал на выпас. Сквозь затворенные ставни в комнату яркими лезвиями вонзались солнечные лучи.

На скамейке в ногах постели Луи обнаружил большую глиняную лохань и кувшин с водой – значит, тетушка Мирта, жена стражника Жана, не позабыла привычек молодого господина, которые старый граф называл дурью. «Вот, гляди, будешь так часто мыться, наживешь лихорадку!» – говаривал он сыну. Не позабыла Мирта и любимого завтрака Луи: он еще возился с умыванием, а она уже, войдя без стука, притащила широкий медный поднос, на котором стояла тарелка с ломтями свежевыпеченного хлеба, красовался кувшин козьего молока, стакан и сваренное вкрутую гусиное яйцо. Гусей в замке не держали, значит, служанка не поленилась до свету сбегать в деревню, чтоб побаловать вернувшегося из долгого похода крестоносца.

Проявления доброй заботы, ласковая улыбка на широком веснушчатом лице Мирты, – все это, вместе с позабытым вкусом молока и пышного, почти горячего хлеба, сразу подняло настроение молодого графа Шато-Крайона. «В конце концов, – решил он, – все может обернуться не к худшему, а к лучшему. Может, Эдгару и впрямь удастся стать рыцарем? А я заслужу милость не одного, так другого короля?»

Позавтракав, Луи кликнул Жана и справился, живы ли его охотничьи соколы.

– Один околел, ваша милость, – вздохнул стражник. – Осенью еще помер. Но он и был уже стар – вы ведь помните – у него уж года три как стали лезть перья... А три молодых живехоньки. Чтоб они не разучились брать дичь, я с ними нет-нет да езжу на охоту, хотя из меня теперь какой уж охотник! Зайцев они этой зимой переловили немало, за что наши крестьяне меня даже благодарили: эти ушастые негодники грызут им кору на сливах и грушах! А самый крупный сокол – помните, еще старый граф прозвал его Трибо, так вот этот даже лисиц два раза притаскивал! Ему ж и не поднять такую здоровую зверюгу, но он ее забивает и тащит по земле. И шкуру не портит – такой вот ловкач!

– Отлично! – воскликнул юноша весело. – Вот я и поохочусь сегодня с Трибо. Вынеси-ка его на двор, Жан, да вели кому-нибудь из конюхов оседлать моего абиссинца.

Луи, как и его отец, охотился обычно в лесу, что раскинулся за долиной и тянулся на много лье, так что в нем ничего не стоило заблудиться. Стоило бы поэтому взять на охоту и собак, или хотя бы одну, но из всей своры в замке Шато-Крайон оставались только две уже немолодые собаки, и не охотничьи, а пастушьи – в лесу от них было бы мало проку. Впрочем, Луи обычно никогда не терял направления, тем более, когда светило солнце, а в этот день на небе не было ни единого облака.

В густой чаще соколу было бы нелегко высматривать добычу, поэтому охотник поскакал вдоль огибавшей опушку неширокой реки, через лужайку, к обширному оврагу, густо заросшему кустарником. Он помнил, что в этом овраге водится много разной птицы, кроме того, там любили прятаться зайцы, туда же в поисках добычи забредали и лисы, а порой и волки. Конечно, Трибо не мог бы одолеть волка, но Луи взял с собой арбалет и не сомневался, что сумеет подстрелить зверя даже на всем скаку.

Сокол вполне оправдал добрые отзывы старого Жана. Не прошло и часа, а в притороченной к седлу сумке охотника уже лежали две крупные дрофы. Луи совсем развеселился и поехал дальше. Ему хотелось поохотиться возле старой полуразрушенной мельницы. Когда-то по дну оврага текла речушка, и крестьяне ближайшей деревни, устроив запруду, соорудили тут эту мельницу. Но вот уже лет пятьдесят, как вода иссякла, и мельник перебрался на другое место. Добравшись до развалин, Луи вспомнил, что может вторгнуться в чужие владения – земли графа Шато-Крайона здесь заканчивались. Но барон Жерар де Брюи был тот самый старый рыцарь, приятель его отца, и юноша здраво рассудил, что если старик пятнадцать лет ждал уплаты немалых долгов соседа, то уж как-нибудь простит его сыну, если тот немного потравит дичь в его лесу.