Революция. Книга 1. Японский городовой - Бурносов Юрий Николаевич - Страница 35

В тот же день у Гумилева пропал бурнус. Слуги крайне опечалились, потому что по правилам они обязаны были теперь разделить между собой стоимость потери и возместить нанимателю. Они демонстративно осмотрели все свои вещи и, наконец, принялись за вещи приставшего к нам по дороге ашкера, отбившегося от своих хозяев.

— Это ложь! — стал кричать подозреваемый ашкер. — Идемте к судье, пусть судья нас рассудит!

— В пустыне судей нет, — резонно заметил Феликс.

Тогда ашкер бросился бежать, оттолкнув тех, кто стоял рядом. Все вещи, кроме ружья, остались на месте, и преследовать его не стали — слуги тут же вспороли мешок беглеца и, конечно же, обнаружили там пропажу. Бурнус вернули Гумилеву, и поскольку было уже поздно идти дальше, то искупались в небольшой цистерне с проточной водой, у которой остановились, и решили заночевать.

«Заснули на камнях без палатки, ночью шел дождь и вымочил нас. Утром абиссинцы застрелили антилопу, и мы долго снимали с нее кожу. Прилетали коршуны и кондоры. Мы убили четырех, с двух сняли кожу. Стрелял по вороне. Пули скользят по перьям. Абиссинцы говорят, что это вещая птица», — записал наутро Гумилев.

Именно вещая птица и принесла им жуткую находку. Пронесшись над самой головой Коленьки Сверчкова, она выронила ее рядом с мулом, мул шарахнулся; Коленька остановил его, чтобы посмотреть, что же потеряла ворона, и едва не упал в обморок.

На песке лежал человеческий палец. Гумилев спешился и, растолкав лопочущих слуг, нагнулся над ним.

Палец казался совсем свежим. Плоть ободрана с костей — то ли вороной, то ли еще кем-то, болтаются нити сухожилий, словно палец отрывали от кисти, выкручивали из нее.

— Люди боятся, господин, — доложил Феликс, хотя это и без того было видно.

— Что страшного? — спросил Гумилев, выпрямляясь. — Или они не видели трупов? В пустыне кто-то умер, ворона отклевала палец и понесла в свое гнездо, вороняткам.

— Они говорят, что пальцы очень любят демоны. Человеческие пальцы для демонов лучшее лакомство, — бесстрастно сказал Феликс. — Есть такие демоны, которые всегда откусывают у человека пальцы и обгрызают, а потом уже едят остальное.

— Ерунда, — возразил Гумилев и нарочно пнул палец ногою — тот улетел с дороги в мелкую траву за обочиной. — Этого проходимца и вора могли убить разбойники, его мог задрать леопард или лев… Да и мало ли откуда ворона принесла этот проклятый палец? Скажи им, что мы идем дальше, и довольно сказок.

Но прошли они недалеко. Спустя минут сорок один из слуг стал кричать, указывая налево, где в пустыне над чем-то кружилась стайка птиц. Гумилев поспешил туда, за ним последовали остальные. Как ни печально, но это оказалось тело вчерашнего вора-ашкера. Бедняга лежал навзничь, устремив в небо вытаращенные глаза, а лицо его было искажено гримасой смертельного ужаса. Все пальцы на его руках были оторваны: четыре валялись рядом с телом, остальных не было видно. Каждый из четырех был обглодан, умело и со вкусом, как гурман обгладывает жареное голубиное крылышко.

— Отчего он умер?! — дрожащим голосом спросил Коленька. — Никаких ран не видно… А пальцы-то оторваны. Зверь бы просто отгрыз.

— Боюсь, что помер он от испуга, — тихо ответил Гумилев. В самом деле, ни укусов, ни огнестрельных, ни сабельных ранений на трупе не имелось. Даже крови было мало, хотя пальцы из кистей и в самом деле были выворочены самым ужасным образом. — А оторвать палец — дело нехитрое тем, у кого у самого есть руки. Любая сильная обезьяна может это сделать.

Слуги собрались в сторонке, возле мулов, и перешептывались; к ним внимательно прислушивался Феликс. Ничего, подумал Гумилев, на ночь глядя никуда не сбегут, а с утра можно будет их припугнуть или, напротив, задобрить. Остаться без людей на таком важном отрезке пути он никак не планировал.

— Может, и в самом деле это сделали демоны?

— Ну какие демоны, Коля?! Мы живем в двадцатом веке, здесь, того и гляди, скоро железную дорогу проложат, а ты — «демоны»…

Однако Гумилев чувствовал себя неспокойно, и беспокойство это исходило от фигурки скорпиона. В первый раз за долгое путешествие он, казалось, о чем-то предупреждал… К тому же начинало темнеть, а тут еще этот чертов труп…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Пусть они зароют мертвеца, — велел Гумилев Феликсу. Тот передал приказание слугам, и они с недовольным видом отправились его выполнять. Естественно, тащить с собой труп в ближайший городок или деревню никто не собирался.

— Я думаю, заночуем здесь, тем более запас воды у нас есть, — сказал Гумилев Коленьке. Тот боязливо поежился:

— Тут же человека убили… Страшно, дядя Коля.

— И чем это место в итоге хуже других? В Абиссинии за последние лет сорок было множество войн, в которых убито множество людей. Откуда мы можем знать, где именно кто умер? И к тому же я ведь не предлагаю тебе спать на свежей могиле. Пройдем немного подальше, вон туда, где видны сухие деревца… Люди будут благодарны, они устали не меньше нашего.

Вдалеке, примерно в полуверсте, из песка действительно торчали какие-то уродливые черные ветки. Поскольку на привал остановились раньше, чем обычно, палатку поставили как полагается, и Коленька тут же улегся спать, даже не поевши, а Гумилев сидел у входа, чистил револьвер и слушал, как ссорятся слуги. Кажется, Феликс пытался их успокоить, но те не слушались. Опасения Гумилева подтвердились, когда переводчик подошел и сказал:

— Они боятся демонов, господин. Не хотят меня слушать. Говорят, что ночью придут демоны и всех убьют.

— Скажи, что мы скоро придем в Шейх-Гуссейн, святой город. Там не может быть никаких демонов. Не возвращаться же теперь назад?

— Я говорил им. Они боятся, господин.

— Пусть ужинают и ложатся спать, — распорядился Гумилев. — Утром разберемся. Гарантирую, что все проснутся с целыми пальцами.

В палатке Гумилев решил не спать до утра, но только прилег на бурнус (тот самый, недавно украденный и вновь обретенный!), как сон нахлынул на него теплой волной, и он не заметил, как задремал, хотя и боролся до последнего. Проснулся поэт от ружейного выстрела, прозвучавшего совсем рядом. Приподнявшись на локтях, Гумилев прислушался — не приснилось ли ему. Стрелять больше не стреляли, но мулы волновались и фыркали, а слуги переговаривались между собою. Взяв револьвер, Гумилев выбрался из палатки.

Светало — это были те предутренние сумерки, в которые так тяжело бывает просыпаться. Поежившись, он подошел к сгрудившимся вокруг маленького костерка ашкерам и спросил, что случилось.

— Гомтеса отошел по нужде, господин, — заговорил Феликс, перепуганный, с трясущимися губами. Остальные молчали, переглядываясь. — Потом он закричал и выстрелил. Мы боимся идти искать его.

— Жалкие трусы, — сказал Гумилев и взвел курок «веблея». — Куда он пошел?

— Вон туда, — показал Феликс.

Гумилев взял факел и пошел в темноту. Свет выхватывал из нее куски унылого пейзажа — песок, чахлые растеньица, какого-то зверька, бросившегося в сторону… Отойдя от палаток шагов на сто, Гумилев заметил на песке темные пятна. Нагнувшись и осветив их получше, убедился: перед ним кровь. Тут же валялось старенькое ружье, сломанное пополам.

— Дуралей, — сказал сам себе Гумилев, имея в виду, конечно же, незадачливого Гомтесу. — Наверное, его утащил леопард.

Само собой, в леопарда он не особенно верил. И окончательно разуверился в этой версии, когда едва не наступил на обглоданный палец. В этот же момент кто-то шустро пробежал за спиной у Гумилева — обернувшись, поэт ничего не успел увидеть.

— Кто здесь?! — громко спросил он.

Тихий смех послышался справа. Выставив перед собою револьвер, Гумилев поднял факел повыше и в его неверном свете увидел странное существо. Размером с павиана, покрытое короткими редкими волосами серого, пыльного цвета, оно сидело на корточках и скалилось. В лапах тварь держала человеческую руку, без пальцев и всю искусанную до кости.

Недолго думая, Гумилев выстрелил, но чудище словно ветром сдуло, оно даже не бросило добычу. Понимая, что противник может наброситься в любой момент, Гумилев принялся вертеться, но стрелять вслепую избегал, экономя патроны. В свете факела снова мелькнула пыльная тварь, бегущая на карачках, и снова пропала.