Ад - Маринина Александра Борисовна - Страница 17

После отъезда Родислава прошло два дня, и Коля не явился домой ночевать. Это было далеко не в первый раз, и Люба даже не особо беспокоилась, только ужасно злилась и, конечно же, не спала всю ночь, прислушиваясь к шуму лифта и к входной двери. Днем она позвонила Коле на работу, в контору, которая занималась джинсами, но ей сказали, что Романова нет, он вообще сегодня на работу не вышел. «Опять играет, – с тоской подумала Люба. – Так увлекся, что про все забыл. Господи, неужели это никогда не кончится?»

Вечером он снова не появился, а около часа ночи раздался телефонный звонок. Люба моментально схватила трубку.

– Коля?! Когда ты придешь?

– А это от тебя зависит, мамаша, – послышался в трубке незнакомый и от этого страшный голос. – Когда заплатишь за своего сыночка, тогда и получишь его обратно.

– Кто это? – спросила Люба севшим голосом. – Где мой сын?

– Ой-ой-ой, как много вопросов, – с ехидцей ответил незнакомец. – Двадцать пять тысяч зеленых – и парень будет дома живой и здоровый. И не вздумай ментам звонить, иначе получишь не сына, а его голову. Сроку тебе – до девяти утра. В девять позвоню и скажу, куда принести деньги. И без глупостей.

В ухо ударили гудки отбоя. Люба помертвела. Что делать? К кому кидаться за помощью? Позвонить в милицию? Но Родик много раз ей рассказывал, что в последние год-два появились новые разновидности преступлений, в том числе и похищение людей, с которыми милиция пока бороться не умеет, и все действия правоохранительных органов оканчиваются полным провалом. Более того, он поведал ей о двух случаях, один из которых произошел в Иркутске, а другой – здесь, в Москве, когда непрофессионализм милиционеров привел к гибели похищенных. А вдруг, если она обратится сейчас в милицию, ей попадутся такие же непрофессионалы и она больше не увидит Колю живым? При мысли об этом у Любы оборвалось сердце и закружилась голова. Как плохо, что Родика нет рядом, он бы знал, что делать. Но позвонить ему невозможно. А даже если бы и было возможно, что он смог бы сделать оттуда, из Мадрида? Ни позвонить, кому следует, ни держать руку на пульсе. Нет, придется, видно, разбираться самой, без помощи мужа и милиции.

Она постаралась успокоиться, выпила сердечные капли, подождала, пока пульс хоть немного выровняется, и позвонила Андрею Бегорскому. Люба понимала, что звонить в час ночи в семейный дом, где растет маленькая дочка, неприлично, но у нее не было выбора. Андрей – единственный, кто может помочь хотя бы советом.

– Ты права, Любаня, – ответил Бегорский, выслушав не особенно связный рассказ Любы. – На милицию надежды нет. Надо платить. Я дам деньги.

– Ты с ума сошел! Мы не сможем отдать никогда! Это для нас непосильная сумма.

– Не сможете – значит, не сможете. Сейчас надо думать не об этом, а о том, чтобы спасти парня. Кто знает, в лапы к каким отморозкам он попал. А вдруг его там мучают? Вдруг, если ты не принесешь деньги утром, ему начнут пальцы или уши отрезать? Может быть, они сумасшедшие или садисты. Нет, Любаня, даже и не думай. Если бы Родька был здесь, он бы точно знал, кому из его коллег можно доверять, кто не напортачит и вытащит Кольку, а поскольку Родьки нет, то самое умное, что мы с тобой можем сделать, это согласиться на их условия. Я сейчас возьму деньги и приеду к тебе, мы дождемся их звонка утром и поедем вместе.

– Ну что ты, Андрюша…

– Не спорь, – твердо сказал он. – Ты все равно не сделаешь так, как надо. Я должен быть рядом.

Через час Андрей был в квартире Романовых. Если, переступив порог, он едва узнал Любу, посеревшую и осунувшуюся от страха, то глядя на нее на рассвете, он понимал, что видит перед собой совершенно другого человека, в котором от прежней Любы не осталось вообще ничего. Перед ним сидела старуха с падающими на лоб седыми прядями, опущенными плечами и с потухшим взглядом.

– Может быть, Коли уже нет в живых, – едва шевеля губами, произнесла она. – В девять часов они позвонят, потребуют деньги, а он уже мертвый. Андрюша, я не знаю, как это пережить. А ты знаешь?

– И я не знаю, – признался Бегорский. – Но давай верить в то, что все обойдется. Мы заплатим эти чертовы деньги, и Кольку нам вернут. Когда они позвонят, обязательно потребуй, чтобы тебе дали с ним поговорить. Ни на что не соглашайся, пока не услышишь его голос.

– А если они не дадут с ним поговорить? Это будет означать, что…

– Любаша, это может означать что угодно, в том числе и то, что они просто дураки и не понимают: дать поговорить с заложником – это обязательное условие любых переговоров. Мы же с тобой не знаем, в руки к каким людям он попал. Может быть, это настоящие бандиты, которым не нужны осложнения с милицией и которые никогда не пойдут на крайние меры, а может быть, это просто молодые козлы, которые ничего этого не понимают и понимать не хотят. Они получили человека, за которого собираются взять выкуп, и так обрадовались, что у них все на мази, что упиваются собственной властью над тобой и над Колькой. Давай смотреть правде в глаза: не исключено, что его бьют, над ним издеваются, тебе не дадут с ним поговорить, но это еще ничего не значит. Надо верить в благополучный исход. Ты правильно сделала, что не стала связываться с милицией, они действительно пока не умеют справляться с такими ситуациями и могут только напортить.

Он налил себе остывшего чаю и положил руки Любе на плечи.

– Любаша, тебе бы надо поплакать.

– Зачем? – она подняла на него глаза, полные муки и отчаяния.

– Тебе станет легче. У тебя внутри все заледенело от ужаса, а лед – он ведь твердый, то есть негибкий, а значит, может треснуть от любого удара.

– От какого удара? – устало спросила Люба. – Зачем ты меня пугаешь?

– Да я не пугаю тебя, дорогая моя, я готовлю тебя к разговору с бандитами. Ты должна быть спокойной и собранной, чтобы точно слышать каждое их слово, улавливать интонацию и быстро и правильно реагировать на то, что они скажут. Если у тебя внутри будет лед, он разобьется и рассыплется от малейшего твоего напряжения, и толку от разговора не будет. Ты пойми, это очень ответственный момент, и к нему ты должна подойти в состоянии максимальной боевой готовности.

– Ты меня как будто на бой провожаешь, – Любины губы тронула слабая улыбка.

– А это и есть бой. Мы с тобой будем биться за жизнь твоего сына. Это самый главный бой в твоей жизни. Я мог бы сам поговорить с ними, когда они позвонят, но боюсь, что будет только хуже.

– Почему? Ты можешь сказать, что ты – отец, и с тобой они будут разговаривать точно так же, как со мной.

– Не могу, Любаша. А вдруг Колька им сказал, что отец в отъезде и дома только мать? Тогда они любой мужской голос будут расценивать как голос работника милиции. Это будет означать, что ты не выполнила их условия, и все моментально осложнится. Они разозлятся и злость свою начнут вымещать на Кольке. Нам с тобой это надо?

– Нет. Ты прав, у меня внутри все каменное и неподвижное. Но я не умею плакать от страха. От горя – умею, а от страха – нет. У меня даже слез нет. У меня есть только бесконечный ужас и отчаяние. Если с Колей что-нибудь случится, я этого не переживу.

– Если мы все сделаем правильно и спокойно, с ним ничего не должно случиться. Давай, Любаша, сделай что-нибудь, ну хоть ванну горячую прими. Скоро Лелька встанет, что ты ей скажешь? Правду?

– Боже сохрани! – испугалась Люба. – Леле нельзя говорить такие вещи, она очень чувствительная и тонкая девочка. Надо сделать вид, что все в порядке, накормить ее завтраком и отправить в институт.

– А как ты ей объяснишь мое присутствие? И почему ты думаешь, что она не заметит, как плохо ты выглядишь?

– А что, в самом деле плохо? – поинтересовалась Люба с полным безразличием в голосе.

– Ужасно. Как будто тебе на двадцать лет больше и ты долго и тяжело болела. Этого невозможно не заметить.

– Плохо… Я что-нибудь придумаю… – пробормотала Люба, судорожно оглядываясь в поисках зеркала.

Бегорский досадливо поморщился, схватил ее за руку и усадил на диван.