Тайна горы Крутой - Шустов Владимир Николаевич - Страница 8

— Ну, юбиляр, поздравляю с четырнадцатилетием. Вырос богатырем! В твои годы я уже подручным у сталевара был. Что замолчали? Прошу к столу. Отметим праздник!

— Мы ведь не в гости, а так, — сказал Юля. — Павка нас вечером приглашал. Мы и подарки дома оставили!

— Идемте, идемте!

Ребята смущенно переглянулись. Юля незаметно сунул Павке перочинный нож с набором принадлежностей первой необходимости.

— Павка, я сейчас приду, — сказал Тима и выскользнул в коридор.

Когда звеньевой со свертком под мышкой возвратился к Катаевым, в столовой уже шел пир горой. За круглым столом, покрытым белой праздничной скатертью с кистями, сидели Василий Тимофеевич, брат Павки — Сергей, высокий плечистый богатырь в форме горного инженера, и его жена Тася. Павка и Юля примостились у окна. Мария Кирилловна, мать Павки, раскрасневшаяся от горячего чая, то и дело пододвигала ребятам пышки, пирожки, пирожные. За столом шел разговор о садах. Василий Тимофеевич, страстный садовод-любитель, часто поднимался со стула и показывал Тасе то лимоны, то персики, то еще какие-то южные растения, которых в комнате было много. Василий Тимофеевич уже давно снимал с лимонов плоды и мечтал получить урожаи с других деревьев, а потом вывести такую породу, которая могла бы расти и плодоносить на Урале.

Тима торжественно подошел к имениннику и вручил подарок: небольшой глобус.

— Это я тебе, Павлик, дарю и этого желаю, — сказал он громко.

Все замолчали, с интересом наблюдая разыгравшуюся перед ними сценку. Павка принял дар, поблагодарил и, поставив подарок рядом с собой, крутнул земной шар так, что меридианы замелькали, как спицы велосипедного колеса.

— Ну вот и Земля не в ту сторону закрутилась, — с улыбкой заметил Сергей.

— Народ настойчивый, — в тон ему ответил Василий Тимофеевич, — они и этого добьются.

— Ты, Павлик, прочитай нам, чего тебе звеньевой желает, — попросила Тася.

Павка остановил глобус и прочел надпись, сделанную прямо на материках, океанах и морях. «Будь смелым, будь честным, будь мужественным, будь самым полезным человеком для Родины. Тогда ты, Павка, будешь самым счастливым человеком на всем земном шаре».

— Мудрец! — рассмеялся Сергей. — На земном шаре написал!

— Министр! — поддержал сына Василий- Тимофеевич. — Хорошо придумал. У меня помощник, старший садовод лагеря, Николай Хлебников, такой же мудрец. Скоро меня в садоводстве обгонит, виноград выращивать взялся.

— Тоже мудрец, — буркнул Павка. — Скептик он, вот кто!

— Скептик? А знаешь ли ты, что такое скептик?

— Не верит он никому, во всем сомневается…

— Ну, это не беда! Вырастет, поумнеет…

За разговорами время летело незаметно. Ребята хотели закончить пир пораньше, но ничего не получалось: сдобным пышкам, слоеным и неслоеным пирожкам, всевозможным вареньям и печеньям не было конца. Казалось, что у расторопной и гостеприимной Марии Кирилловны в кухне находится рог изобилия и из него на стол щедрым потоком выплескиваются лакомства.

Друзья уже несколько раз поднимались из-за стола, благодарили за угощение и пытались улизнуть, но Мария Кирилловна, не слушая оправданий, заставляла их садиться и попробовать новое кушанье. Выручил ребят Коля Хлебников.

Старший садовод ворвался в столовую без стука, дышал тяжело: на третий этаж взбежал за три секунды. Бледное лицо Николая было перепачкано землей, волосы всклокочены, рубашка выбилась из-под узенького желтого ремешка и топорщилась. Он пытался что-то сказать и не мог: сильное волнение мешало ему.

— Что случилось? — спросил, поднимаясь, Василий Тимофеевич.

Коля передохнул и заговорил торопливо, сбивчиво, проглатывая окончания фраз:

— Василь Тимофеевич, они… листья все съедят у нас! Мы пришли, а их… Ползают по стволам…

— Говори понятней! — заволновался Василий Тимофеевич. — В саду?

— Ага! Вот такие, — Коля протянул серенькую фуражку с изломанным козырьком.

Василий Тимофеевич быстро расчистил на столе место и хлопнул по скатерти ладонью:

— Вытряхивай сюда!

Коля послушно опрокинул над столом фуражку, и все увидели копошащийся комок гусениц. Они поползли в разные стороны.

— Златогузки! — вырвалось у Василия Тимофеевича. — В саду златогузки!

— Сначала мы семь штук нашли! А потом…

— В ружье! — скомандовал Василий Тимофеевич. — Павлик, беги к Ильиничне, попроси, чтобы она куриц в сад загнать разрешила.

Павка убежал. Вслед за ним и остальные направились на опытный участок. Со всех сторон лагеря туда же торопились пионеры. Кто-то горнил тревогу. По центральной аллее от дровяников Павка гнал кур. Пеструшки мчались вперегонки с громким кудахтаньем.

Началась схватка с златогузкой — прожорливым врагом садов.

Так в этот памятный день и не договорились три товарища о предстоящей поездке. Зато двадцать шестое стало настоящим праздником для первого звена. Вечером перед строем дружины Семен объявил первому звену благодарность за помощь садоводам. Заготовители торжествовали.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ОДНАЖДЫ В НЕПОГОДУ

Целую неделю друзья медлили с отъездом: не было времени. Дружина два раза ходила в совхоз «Пролетарий», подсобное хозяйство завода, помогать старшим на прополке. Потом были спортивные соревнования с четвертым городским лагерем. И отъезд пришлось отложить до субботы. Уехать — значило подвести дружину. А в субботу с утра подул сильный ветер, тревожно зашумели деревья, по лагерю закружились бойкие вихорьки, вздымая выше крыш листья, бумажки, пыль. Флаг на мачте встрепенулся, расправился и затрепетал, забился на ветру, натягивая флагшток.

С юга медленно надвигалась на город грозная свинцово-синяя туча. Одна половина неба сразу помрачнела, а другая все еще играла голубизной. Где-то в отдалении загрохотал гром.

Лагерь всполошился. Сушильщицы сновали возле фабрики, снимая с веревок прессы. С опытного участка спешили под крышу садоводы. В доме торопливо закрывали окна и форточки. Все готовились встретить грозу. Только Юля спокойно разгуливал у мачты. Гроза его не касалась. Юле доверили святыню лагеря — флаг. И пусть будет что угодно, пионер Аксентьев не покинет поста до особого на то приказа. Ветер трепал волосы, швырял в лицо пыль. Юля только прищуривал глаза и морщился. Когда терпеть наскоки ветра становилось невмоготу, он поворачивался к нему спиной.

Над головой вдруг громыхнуло, громыхнуло сильно, будто дали артиллерийский залп из самых тяжелых орудий. Темное, почти черное небо прочертили слепящие зигзаги молнии. Стало тихо. И вот свежий, еще более сильный порыв ветра хлестнул дождем. По водосточным трубам забулькала вода. Майка на Юле моментально промокла и прилипла к телу, отчего он стал еще долговязее и худее. Волосы тоже пригладило водой, и голова стала похожа на арбуз с блестящей темной коркой. По лицу бежали ручьи.

Из подъезда выскочили Тима с Павкой, они прикрылись от дождя плащом, растянув его над головами. У мачты ребята задержались.

Юля приосанился, расправил плечи, выпятил грудь и независимо посмотрел на товарищей.

— Юлька, пошли, — сказал Тима. — Дождь ведь, простудишься.

— Приказа не было.

— Гроза, какой тут приказ!

— Не сахарный я, не растаю.

— Значит, промокаешь при исполнении служебных обязанностей? Ясно!

Юля зябко передернул плечами и зашлепал по лужам вокруг трибуны. Тима пошептался с Павкой, догнал товарища и накинул ему на голову плащ. Юля хотел возразить, но друзья уже мчались в сторону дровяников.

В сарайчике, где собрались сейчас ребята, Тима и Павка оборудовали голубятню. На плоской покатой крыше построили выгон — из деревянных брусьев сколотили куб и покрыли его частой проволочной сеткой. Внутри сарайчика соорудили великаншу-клетку с перегородками, отделениями и коридорчиками. Клетка занимала половину помещения. Налево от нее, в темном углу, громоздилась куча хлама: корзинки, шесты, кормушки, гнезда. Посредине сарайчика виднелся кусочек чистого земляного пола, именуемый «пятачком для работы». Над клеткой были настланы полати, на которых летом с разрешения родителей спали Тима с Павкой, а иногда и Юля.