Тайна царского фаворита - Хорватова Елена Викторовна - Страница 6

От горя у Анны сжалось сердце. Она попыталась сделать глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, но ее дыхание прерывалось, а из глаз с новой силой брызнули слезы.

Салтыков сжал ее руку.

– Простите, что причиняю вам боль, Анна Афанасьевна, – тихо проговорил он. – Найдете ли вы в себе силы до конца выслушать мой рассказ или лучше отложить этот тяжелый разговор?

– Нет-нет, говорите, Валентин, говорите, пожалуйста, – Аня даже не заметила, что назвала Салтыкова просто по имени, как называла когда-то в детстве. – Мне больно, но я хочу знать все. Тем более раз Алеша просил вас об этом. Пожалуйста, говорите.

– Хорошо. Но приготовьтесь к тяжелому известию.

Она невольно подумала, что смерть Алеши, вероятно, была слишком страшной, поэтому Салтыков не решается перейти к подробностям, и спросила:

– Вы хотите сказать, что он очень мучился перед смертью? Он невыносимо страдал? Да?

– Нет, не тревожьтесь, он умер сразу и скорее всего без больших мучений. Но вот характер его раны… Это было ужасно. Видите ли, Анна Афанасьевна, ваш муж был убит выстрелом в спину.

Анна непонимающе посмотрела на Салтыкова.

– Повторяю, мы шли в штыковую атаку, – продолжил он, волнуясь. – И если бы Алексей пал от вражеской пули, то он встретил бы ее грудью. А ему выстрелили в спину, и это сделал кто-то из своих из задней цепи. То есть я хочу сказать, там, под Горлице, на поле боя, он был подло убит кем-то из сослуживцев… Учитывая обстоятельства, это можно назвать бесчеловечным убийством!

– Но, может быть, он в пылу атаки обернулся к солдатам, чтобы позвать их за собой? – спросила Аня. – И поэтому вражеская пуля ударила ему в спину?

– Тяжело говорить об этом, сударыня, но мое мнение однозначно – судя по положению тела, Алексей был убит выстрелом с нашей стороны. Еще раз прошу простить, что принес вам тяжелую весть.

Анна молчала, чувствуя, как в голове у нее все спуталось… Да, ей горько было думать, что Алексей погиб в бою, когда шел в атаку на окопы противника, но все же это величественная, возвышенная, гордая смерть. А если его пристрелили свои, по-предательски, в спину? Значит, это обычное убийство, жестокое уголовное преступление, за которое никто не понес наказания. И человек, непонятно почему отнявший у нее любимого мужа, счастье и весь смысл жизни, теперь радуется, что сумел так хитро все провернуть.

Штабс-капитан продолжал говорить о том, что он не оставит этого дела, что лишь собственные тяжкие раны, полученные в следующем же бою, заставили его отложить расследование, но как только он окрепнет и вернется в полк, сразу же начнет искать убийцу… Анна не могла больше слушать.

– Валентин Петрович, прошу вас меня простить, – прошептала она побелевшими губами. – Мне трудно справиться с подобным ударом. Я… Я нехорошо себя чувствую.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – обеспокоенно спросил Салтыков. – Располагайте мной, все, что в моих силах…

– Благодарю вас, все, что могли, вы уже сделали. Прошу вас, позвольте мне остаться одной.

Штабс-капитан откланялся, и Аня, сжимая в руке золотой крест, побрела, шатаясь, в свою комнату, где рухнула на кровать и разрыдалась. Ей больно, больно, больно… Господи, какая страшная боль разрывает ее сердце! Нужно же было этому человеку прийти в ее дом, чтобы сделать еще больнее!

Аня долго плакала, пока, измучившись, не уснула.

Проснулась она ночью, в темноте, кто-то, видимо вездесущая няня, успел снять с нее ботинки, расстегнуть платье, вынуть шпильки из волос и укутать одеялом. Аня встала, чтобы переодеться в ночную сорочку, расчесать волосы, умыться и лечь в постель как положено.

Странно, что ей по-прежнему хотелось соблюдать все эти правила и поступать «как положено», когда ее мир рушился, оставляя в душе лишь пустоту…

В ее руке все еще был зажат крест Алексея. Не выпуская из пальцев тонкой цепочки с крестиком, она зажгла настольную керосиновую лампу. Нужно было снять платье, чулки, расшнуровать корсет, пройти к умывальному столику, на котором стояли кувшин с водой и таз…

Но Аня снова села на кровать и принялась с тоской разглядывать золотой крестик. За дверью раздались шаги.

– Няня, это ты? – спросила Анна, но ответа не получила. Прислушавшись, она поняла, что шаги мужские – так скрипят и цокают набойками подбитые металлом офицерские сапоги. Ей даже показалось, что звякнули шпоры…

Взяв со столика лампу, Аня направилась к двери, распахнула ее и выглянула в коридор, уходивший в темноту. У лестницы, где тьма особенно сгущалась (слабые лучи керосиновой лампы не могли осветить все пространство), мелькнула высокая мужская фигура и растаяла за лестничными перилами. Видно было плохо, но Ане показалось, что мужчина одет в военный мундир…

Прислонившись к косяку, она послушала, как бешено колотится ее сердце и стучит в висках кровь.

– Эй, послушайте! – закричала она наконец, справившись с волнением. – Кто вы? И что вы делаете в моем доме?

Ей снова не ответили. Тогда Аня прошла к лестнице и посветила лампой вниз, туда, где исчез ночной гость. Лестница была пуста…

ГЛАВА 4

Елена

Увы, моя готовность кинуться на помощь овдовевшей Анечке Чигаревой натолкнулась на неожиданную преграду – после гибели мужа Аня переехала из московской квартиры куда-то в деревню, в старое дедовское имение. Пришлось опрашивать всех общих знакомых, чтобы узнать, где находится это уединенное место.

Оказалось, не так и далеко – всего несколько часов езды от Москвы. Я уж было собралась съездить к Анне, посмотреть, как она устроилась, как поживает, и предложить ей в случае нужды свою помощь и поддержку (ведь в том, что касается вопроса о вдовстве, я смело могу считать себя авторитетом), но в последний момент удержалась от соблазна пойти столь простым путем. Простой путь – не всегда самый верный.

Может статься, Аня специально укрылась в тихом лесном имении от людей, чтобы в одиночестве предаться скорби, и приезд незваной гостьи окажется вызывающе неуместным.

И тут я вспомнила о двоюродной тетушке моего мужа, Варваре Филипповне Здравомысловой, на чью неоценимую помощь мне не раз доводилось полагаться.

Я узнала ее в нелегкие времена, когда Варвара Филипповна, вдова, имевшая двух сыновей, находилась в весьма стесненных обстоятельствах, пытаясь поставить на ноги своих мальчиков. Почтенная вдова билась в тисках бедности, и каждая копейка, которую ей удавалось отложить, занять или выпросить, уходила на то, чтобы дать сыновьям хорошее образование. Потом на головы семейства Здравомысловых одно за другим свалились несколько крупных наследств, дела Варвары Филипповны наладились, и всю свою энергию, уходившую на добывание денег, она смогла направить на ниву общественной и благотворительной деятельности, вполне преуспев на новом поприще.

Сейчас она была увлечена новым прожектом – устройством в недавно унаследованном имении санатория для выздоравливающих после ранения фронтовиков.

Раненые с фронтов поступали в таком количестве, что тыловые военные госпитали не справлялись с потоком изувеченных людей, и среди москвичей развернулось патриотическое движение по устройству благотворительных лазаретов и лечебниц.

Под палаты для раненых отдавали частные клубы, пансионаты, жилые особняки, актовые и спортивные залы в учебных заведениях… Ни один состоятельный предприниматель не мог уверить партнеров в своей кредитоспособности, если не организовал собственным тщанием парочку лазаретов. Даже малоимущие жильцы бесплатных квартир Солодовникова задействовали все холлы и вестибюли в своих домах для размещения раненых.

Но Варвара Филипповна пошла еще дальше – она устроила пансионат для фронтовиков в лесном имении, где к услугам выздоравливающих был свежий воздух, целительные родники, парное молоко, натуральная пища и медицинская помощь опытного сельского эскулапа.

Реализация столь благородного замысла потребовала титанических усилий, причем проявлять эти усилия пришлось в основном в кабинетах начальства, добиваясь разрешений и согласований, – земские власти во многих местах противились устройству частных военных санаториев, опасаясь, что фронтовики со скуки начнут бесчинствовать и управы в сельской местности вдали от гарнизонной гауптвахты на них не найдется.