Еще один знак зодиака - Леонтьев Антон Валерьевич - Страница 38

Я попыталась уверить Дэвида, что деньги — не главное в жизни. Если мы лишимся особняка на Пятой авеню, то я переживу эту трагедию. Но мой муж воскликнул:

— Ирина, как же ты не понимаешь! С меня требуют выплату миллионных кредитов другие банки, а вкладчики хотят получить свои деньги немедленно. Все то, что раньше звалось акциями, сейчас не более чем разноцветные бумажки. Я не знаю, как нам дальше жить!

На мои утешения Дэвид не реагировал. А после телефонного разговора, во время которого муж ронял только «да» и «нет», он, ничего не сказав, исчез. Я прождала его всю ночь, но Дэвид не появлялся. Несколько раз я звонила к нему в контору, но никто не брал трубку.

Ранним утром я отправилась на Уолл-стрит, в здание банка Дэвида. Я видела огромные толпы испуганных и плачущих людей. Они хотели одного — получить свои вклады как можно быстрее. Банк был закрыт, но мне удалось уговорить охранника открыть дверь. Он пояснил, что мистер Стивенс находится со вчерашнего вечера у себя в кабинете.

По дороге туда я подумала, что настал новый день — первое ноября. Отгоняя дурные мысли, постучала в кабинет мужа, но ответа не последовало. Я позвала Дэвида — он молчал. Тогда я толкнула дверь — и прошла в приемную, по полу которой были разбросаны документы и акции. Раньше бы Дэвид ни за что не потерпел подобного хаоса, но за считанные дни все разительно переменилось.

— Дэвид, родной мой, я принесла тебе сэндвичи! — воскликнула я, подходя к массивной двери, за которой располагался кабинет моего мужа.

Она была заперта. На мои крики Дэвид не реагировал, и мне пришлось позвать на помощь охранника. Я была как в трансе, перед глазами стояла одна и та же сцена — мы высаживаем дверь спальни Мэрион…

Я уже знала, что меня ожидает. Ведь наступило первое ноября 1929 года… Сотни людей, как финансистов, банкиров и брокеров, так и обыкновенных вкладчиков, после краха на бирже покончили с собой — многие выпрыгивали из окон небоскребов, другие стрелялись или вешались.

Дверь затрещала и слетела с петель, я прошла в кабинет моего мужа. На полу валялись разрозненные листы, окно было раскрыто, по кабинету гулял холодный осенний ветер.

Дэвид сидел за большим столом. Казалось, он спал, уронив голову на грудь. Однако я заметила пистолет, выпавший из руки, и небольшую лужицу загустевшей крови. Охранник, перекрестившись, вылетел прочь — видимо, решив, что настало время вызвать полицию.

Я медленно подошла к креслу, в котором сидел мой муж. Он был мертв, и уже давно: наверное, покончил с собой прошедшей ночью. На столе я обнаружила длинное письмо, адресованное мне. В нем Дэвид просил у меня прощения за то, что оказался плохим супругом, и заявлял, что иного выхода у него нет: иначе ему грозят долгие годы тюрьмы.

О, если бы только он принял иное решение! Вместе бы мы прошли через все испытания! И пускай бы мы потеряли бы все деньги, и прежние друзья отвернулись бы от нас, и Дэвиду пришлось бы отправиться в тюрьму. Я бы ждала его, как Пенелопа ждала своего Одиссея, и рано или поздно он снова был бы со мной, и мы смогли бы снова стать счастливыми…

Но Дэвид рассудил иначе. Я спрятала предсмертное письмо от полиции, потому что оно предназначалось только для моих глаз. Приехавшие служители закона (в те недели в Нью-Йорке прокатилась волна самоубийств и убийств) сразу же вынесли вердикт — суицид. Мне принесли сухие формальные соболезнования, тело забрали судебные медики. Так я лишилась своего любимого Дэвида. Но я слепо верила, что когда-нибудь снова обрету его…

Пророчество сбылось полностью: Дэвида погребли на одном из отдаленных кладбищ, и денег у меня хватило только на скромную плиту из серого камня, на которой были выбиты даты его рождения и смерти. В особняк наведались кредиторы, сопровождаемые сворой адвокатов и судебных приставов. Все, что раньше принадлежало моему мужу, было конфисковано и пошло на погашение долгов. Даже обручальное кольцо мне пришлось снять и отдать алчным стервятникам — никто из них не жалел Дэвида, и я слышала, как они открыто насмехались над ним, называя неудачником и трусом.

В конце ноября я последний раз принесла цветы на могилу своего любимого — и поняла, что это deja-vu: подобное я уже когда-то видела. Так и есть, мой дар не подвел. Вот именно такую сцену я видела совсем недавно, когда все было по-иному. И, главное, когда был жив Дэвид.

Я решила покинуть Нью-Йорк, город, убивший моего любимого. Несмотря на многочисленные приключения, которые мне пришлось пережить, еще никогда я не оказывалась в подобной ситуации — без средств к существованию и особых перспектив найти денежную работу.

То, что у меня имелось (совсем небольшая сумма, которую мне удалось утаить от кредиторов), быстро закончилось. За последующие полтора года я переменила множество профессий — официантки, продавщицы в аптеке, уборщицы, почтальона. В стране начался экономический спад, миллионы людей остались без работы, а те, у кого она была, знали, что в любой момент могут потерять ее.

Так я оказалась в небольшом университетском городке на Восточном побережье. Мне удалось получить место секретарши профессора античной истории в частном колледже для девушек. Ему требовался помощник, знающий немецкий, французский, греческий и латынь. Благодаря своему блестящему домашнему образованию, я удовлетворяла всем требованиям.

Работа была нетяжелая, а шеф — добрым, хотя и взбалмошным типом. Я продержалась у него дольше всего и даже обосновалась в городке, где у меня появилась крошечная квартирка над самой крышей. Видения больше не появлялись, и я решила, что после перенесенной трагедии утеряла свой дар.

Однажды профессор послал меня к одному из своих коллег, чтобы забрать выпуск какого-то научного издания. Я попала в бюро другого профессора, но его, как назло, не было на месте. От нечего делать я принялась рассматривать обстановку в скромном кабинете, и в глаза мне бросилась фотография молодой женщины, одетой старомодно. Я взяла фотографию в руки, и перед глазами у меня возникла картинка: девушка заплыла слишком далеко в море и начинает тонуть, к ней на помощь бросается молодой человек, но не может спасти ее. Она захлебывается и исчезает в волнах… Я даже ощутила на губах вкус соленой морской воды.

— Прошу прощения, что задержался, мой коллега наверняка ждет свои журналы, — раздался у меня за спиной голос.

Я, быстро поставив рамку с фотографией на стол, обернулась. Передо мной стоял тот самый молодой человек из моего видения, только постаревший лет на двадцать — борода поседела, плечи поникли, лицо избороздили морщины. Заметив, что я рассматривала фотографию, он сердито проговорил:

— Мисс, прошу не копаться в моих личных вещах! Эта фотография мне очень дорога.

— Вы не виноваты! — вырвалось у меня.

Профессор замер посреди кабинета, зажав в руках стопку книг. И я добавила:

— Да, да, не ваша вина, что она утонула. Вы не могли помочь ей.

Похоже, профессор, как и я, не мог смириться с гибелью любимого человека. Реакция у него была странная — он выронил книги и растерянно уставился на меня.

— Ее накрыла большая волна, — сказала я. — И вы проявили чудеса мужества, решив броситься вслед за ней в неспокойное море. Но у вас не было ни малейшего шанса.

Профессор подскочил к двери, захлопнул ее и спустил жалюзи. Затем, приблизившись ко мне, почему-то шепотом спросил:

— Откуда вам известно? Вы… вы не можете знать, что тогда произошло! Никто не может знать! Об этом известно только мне одному!

Я попятилась — в глазах профессора горел страх, смешанный с ненавистью. Он надвигался на меня, сжав кулаки.

— Видение! У меня было видение. Вам нечего бояться, я никому не скажу! — воскликнула я.

А затем путано рассказала профессору о том, каким даром обладаю. Он внимательно выслушал меня, страх из его глаз исчез, уступив место любопытству. Предложив мне сесть и напоив кофе, профессор сказал:

— Если бы кто-то заявился ко мне и сообщил, что может видеть прошлое или будущее, я бы высмеял подобного человека. Ведь я — рационалист и не верю в Бога. Но вы убедили меня в обратном.