Большая Игра против России: Азиатский синдром - Хопкирк Питер - Страница 61

В октябре 1841 года, несмотря на предупреждения обоих ханов и рекомендации держаться подальше от Бухары, Конолли отправился на 400 миль к юго-западу, чтобы убедить эмира предоставить Стоддарту свободу. Это было безрассудное предприятие, но Конолли, подобно другим ведущим участникам Большой Игры, не страдал от недостатка мужества и личной храбрости. Нельзя игнорировать еще один фактор, который, возможно, действовал на Конолли и толкал его на чрезмерный риск. За несколько месяцев до поездки женщина, на которой Конолли мечтал жениться, предпочла ему его соперника. Конолли был этим глубоко травмирован и, возможно, в результате не слишком тревожился, вернется он из путешествия или нет. Как бы там ни было, 10 ноября, проехав через Ташкент, чтобы не оказаться в зоне предполагаемых боевых действий назревавшей войны эмира с его соседом, Конолли прибыл в Бухару. Вскоре ему позволили встретиться со Стоддартом, за месяцы неволи заметно исхудавшим и изможденным.

Сначала эмир обращался со вновь прибывшим вежливо, но скоро его настроение начало портиться. Очевидно, это было связано с напрасными ожиданиями получить ответ на дружественное письмо, которое он месяцем ранее послал королеве Виктории. Отсутствие ответа он интерпретировал то как унижение, из-за которого он «теряет лицо» перед своими визирями и приближенными, то как свидетельство, что Стоддарт и Конолли, утверждавшие, что представляют королеву, на самом деле самозванцы и шпионы. Ничуть не улучшило его настроение послание лорда Пальмерстона (о котором эмир, естественно, никогда не слышал), уведомляющее что его письмо направлено в Калькутту для сведения. Насрулле, пребывавшему в убеждении, что его эмират разве что немного уступает в величии и могуществе Великобритании это показалось преднамеренным вызовом. Если бы Стоддарт и Конолли знали, каково будет второе послание, которое скоро поступит эмиру на сей раз от генерал-губернатора они бы не усомнились, что начальство их предало. В послании требовавшем их немедленного освобождения, они были представлены не как официальные английские эмиссары а как частные путешественники. Но послание это в конечном счете добралось до Насруллы слишком поздно, чтобы причинить им еще больший вред. Их судьбу решили долетевшие до Бухары из Кабула новости о катастрофе, случившейся с англичанами в Афганистане.

Враждебность к англичанам в Кабуле, недавно восстановленном в статусе столицы шаха Шуджаха, нарастала в течение нескольких месяцев, хотя сами они не спешили не только реагировать, но и просто разобраться, что к чему Столь опытные политики, как сэр Уильям Макнагтен и сэр Александр Бернс, должны были бы знать, что творилось в сердцах и умах афганцев, но отношения между ними вконец испортились. Бернс вынужден характеризовать себя в письме другу как «высокооплачиваемого бездельника» чьи советы никогда не слушает его начальник. А Макнагтен в значительной степени утратил интерес к текущим делам, поскольку вскоре должен был покинуть Афганистан, чтобы занять весьма лакомую должность губернатора Бомбея — награда за успешное водружение британской марионетки на афганский трон. Так что он ни в коем случае не желал признаться, что в его вотчине хоть что-нибудь шло не так. У Бернса же, изнывавшего в ожидании заступления на пост, было совсем немного дел и слишком много развлечений, чтобы вовремя заметить тревожные признаки и внять предупреждениям.

В этом он был не одинок. Со времени прибытия в Кабул два года назад англичане устраивались там как дома. Экзотическая обстановка Кабула и бодрящий климат призвали сюда с жарких и пыльных равнин Индостана жен и даже детей офицеров английских и индийских войск. Процветали многочисленные развлечения, от крикета до концертов, от скачек с препятствиями до катания на коньках. В забавах участвовали некоторые представители правящей верхушки Афганистана. Многое из происходящего, особенно распутство и пьянство, вызывало немалое негодование мусульманского духовенства и набожного большинства местного населения. Одновременно предпринимались карательные экспедиции, часто очень серьезные, против тех племен, которые отказывались подчиниться Шуджаху (фактически, конечно, Макнагтену). Одновременно другие племена подкупали щедрыми подачками, золотом или «субсидиями», как это официально называлось. 3 ноября 1840 года, понимая, что дальнейшее сопротивление англичанам бесполезно, Дост Мохаммед добровольно сдался Макнагтену и был отправлен в изгнание в Индию. Это побудило горящего нетерпением приступить к новым обязанностям в Бомбее Макнагтена сообщить лорду Окленду, что «в Афганистане, — приводим его собственную, теперь приобретшую известность фразу, — тишь, как в Беершибе в дни Данииловы». «Все приводит меня к выводу, — отметил он, обращаясь к офицеру свиты, — что в стране стало удивительно спокойно».

Не все разделяли точку зрения Макнагтена. Среди первых, кто начал сознавать растущую опасность, был Генри Роулинсон, который сопровождал Конолли почти до Бухары и исполнял функции резидента в Кандагаре. «Враждебность к нам, — предупреждал он в августе 1841 года, — нарастает с каждым днем, и я предчувствую приближение беспорядков <…>, муллы по всей стране подстрекают против нас». Другим политиком, указывавшим Макнагтену на рост враждебных настроений, был Элдред Поттинджер, имевший дело напрямую с племенами к северу от Кабула. Он сообщал, что местные вожди готовятся к общему восстанию против шаха Шуджаха и англичан. Однако Макнагтен, опасавшийся, что лорд Окленд прикажет ему оставаться в Кабуле, отказался внять предупреждениям и убедил себя, что оба просто паникеры.

На самом деле для враждебности к англичанам и шаху Шуджаху имелось множество причин. С одной стороны, присутствие множества войск больно ударило по карманам простых афганцев. Из-за возросшего спроса на продовольствие и предметы первой необходимости цены на базаре подскочили, и сопровождалось это резким увеличением налогов, нужных для содержания новой администрации Шуджаха (не говоря уже о его неумеренно роскошном образе жизни). Кроме того, англичане явно не собирались обратно, хотя прежде даны были соответствующие гарантии. Напротив, складывалось впечатление, что пребывание воинского контингента станет постоянным, многие англичане желали Шуджаху долгих лет правления и считали, что именно так и произойдет. Все возрастающий гнев, особенно в Кабуле, вызывали случаи приставания и соблазнения местных женщин военными, особенно офицерами. Некоторые афганки даже оставили своих мужей и ушли к богатым и щедрым возлюбленным-англичанам. В местах постоя воинских частей нередко отмечались случаи сожительства военных с местными женщинами. Многочисленные протесты игнорировались. Особой ненавистью к англичанам пылали мужья-рогоносцы, а среди них были люди весьма влиятельные.

«Афганцы, — отмечал историк сэр Джон Кайе, — очень ревниво относятся к чести своих женщин, а многое из происходящего в Кабуле воспринималось ими как тяжкий позор, побуждающий к мести (…). Это происходило, пока не стало невыносимым, и обиженные приходили к выводу, что единственный способ возмездия — совершить его своими собственными руками». И они не собирались долго ждать. Все, что теперь было нужно, — это обронить искру.

Первые признаки надвигающейся бури появились вечером 1 ноября 1841 года, когда помощник и друг Бернса, хорошо осведомленный кашмирец Мохан Лал предупредил его, что ночью будет совершено покушение на его жизнь. Многие афганцы считали Бернса лично ответственным за оккупацию Афганистана, осуществленную под предлогом дружеской помощи, с ложной демонстрацией добрых чувств к Дост Мохаммеду. Враждебности прибавляли и его ничуть не скрываемые шашни с местной прислугой. Бернс и еще несколько офицеров жили тогда в сердце старого города в большом уединенном доме с внутренним двором, окруженным стеной. Мохан Лал убеждал, что из-за уязвимости их резиденции для нападения надо срочно перебраться в безопасное место на севере города, где размещены английские и индийские войска. Те поначалу занимали крепость Бала Хиссар, но по просьбе шаха Шуджаха, который хотел перебраться туда, чтобы вокруг его обиталища размещались и его собственная гвардия, и огромный штат прислуги, Макнагтен согласился перевести английские войска из безопасного укрытия за крепостными стенами в наспех построенные казармы. Бернс был уверен, что сам справится с любыми неприятностями, и потому не внял совету друга. Ведь он знал, что крупные английские и индийские подразделения находятся на расстоянии меньше двух миль оттуда. Правда, он все-таки отдал приказ усилить ночную охрану дома отрядом сипаев.