Большая Игра против России: Азиатский синдром - Хопкирк Питер - Страница 56

«А ваш король на самом деле женщина? » — спрашивали его.

«Да, это именно так».

«А ваша королева замужем?»

«Нет, она еще слишком молода».

«А если она выйдет замуж, ее муж станет королем?»

«Ни в коем случае. Он не имеет власти».

«Сколько городов у вашей королевы?»

«Их слишком много, чтобы можно было сосчитать».

И так без конца. Все ли королевские министры — женщины? Всегда ли англичане избирают в короли женщину? Правда ли, что у них есть подзорные трубы, с помощью которых можно видеть сквозь стены крепостей? В Англии зимой так же холодно, как в Хиве? Едят ли они свинину? Правда ли, что они захватили Балх? Правда ли, что Россия гораздо больше Англии? Услышав этот вопрос, Эбботт почувствовал, что слишком многое поставлено на карту, и счел необходимым уточнить. «Именно этот вопрос, — заявил он, — явился предметом спора между английской и русской миссией в Тегеране и после тщательного рассмотрения был решен в пользу Англии. У королевы Виктории, — продолжил он, — больше территории, в пять раз больше подданных и в несколько раз больше государственных доходов, чем у России. Но кроме сухопутной территории она владеет еще и морями. Взгляд на карту подскажет, что моря занимают втрое больше места, чем суша, — утверждал он и добавил: —Там, где катит волны океан, у нашей королевы нет соперников».

К тому времени хивинцы узнали, что ужасная погода остановила в степи войска генерала Перовского, но еще не знали, что русские в трудных условиях пробиваются обратно в Оренбург. В Хиве полагали, что как только погода начнет улучшаться, русские снова двинутся вперед. После многих дней отговорок и обсуждений Эбботта вновь пригласили к хану. Там ему сообщили, что принято решение воспользоваться его услугами. В сопровождении небольшого количества русских рабов — в знак доброй воли хивинцев — его отправят не в штаб-квартиру генерала Перовского, а в сам Санкт-Петербург, где от имени хана ему предстоит вести переговоры о возвращении остальных рабов. Те будут освобождены, если царь согласится приостановить военную операцию против Хивы и вернет хивинских заложников, которых держат в Оренбурге. Эбботту вручат ханское письмо с этими условиями, которое он должен доставить лично царю Николаю.

Выполнение подобной миссии серьезно превышало инструкции, полученные Эбботтом от майора Тодда. Те ограничивались только предложением попытаться убедить хана освободить русских рабов и таким образом предотвратить переход Хивы в руки русских. Как стало известно впоследствии, Эббот уже превысил свои полномочия, обсуждая с ханом возможность заключения договора между ним и Британией. Однако ради справедливости следует сказать, что у него не было никакой возможности получить дополнительные инструкции или совет своего руководства. Помимо разделявших их огромных расстояний он вскоре обнаружил, что его доклады Тодду перехватывал подозрительный хан. Так что Эбботт решил рискнуть навлечь на себя недовольство официальных лиц, рассчитывая, что если он, как Элдред Поттинджер в Герате, добьется успеха и сможет надолго устранить угрозу Хиве, то укорить его будет не за что. Более того, путешествие из Хивы в Санкт-Петербург через самое сердце полей Большой Игры представлялось заманчивым и редкостным приключением.

Хотя Эбботт полагал, что сумел развеять подозрения хана насчет того, что он русский шпион, хан все равно не давал ему никаких шансов. Чтобы застраховаться от предательства, он побеспокоился о том, чтобы взамен уезжающего Эбботта получить заложника. С виду совершенно бескорыстно хан предложил план, как спасти полковника Стоддарта из когтей его соседа, эмира Бухары, с которым в данный момент У него были некоторые разногласия. Хан заявил, что, мол, У него есть сведения, что Стоддарту каждый день разрешают выходить из тюремной камеры на прогулку. Его план заключался в том, чтобы послать небольшой отряд всадников и выкрасть Стоддарта из-под носа его охранников. Но Эбботт не только сомневался в истинности мотивов желания хана устроить спасение Стоддарта, но еще и в точности его информации. Хотя самым заветным его желанием было увидеть соотечественника на свободе, он решительно выступил против подобной попытки на том основании, что если эмиру об этом станет хоть что-то известно, он немедленно предаст Стоддарта смерти. Так что эту идею отбросили, но все еще опасаясь остаться в дураках, хан и его министры в последнюю минуту решили отказаться от своего предложения отправить с Эбботтом группу русских рабов. Так что 7 марта 1840 года Эбботт в сопровождении лишь небольшого отряда хивинцев отправился через пустыню к форту Александровск, ближайшему русскому посту, расположенному в 500 милях на берегу Каспийского моря. Оттуда он надеялся добраться до двора царя в Санкт-Петербурге.

* * *

В это же время майор Тодд, не имевший от Эбботта никаких известий с момента прибытия того в Хиву и опасавшийся, что тот мог погибнуть, решил отправить второго офицера. Тот должен был выяснить, что же случилось, и, поскольку Эбботт, похоже, потерпел неудачу, уговорить хана освободить русских рабов. Человеком, на которого пал выбор, оказался 28-летний лейтенант Ричмонд Шекспир, способный и честолюбивый политический карьерист и двоюродный брат писателя Теккерея. В отличие от религиозно настроенных Конолли и Эбботта он меньше всего интересовался продвижением в страны Центральной Азии ценностей христианской цивилизации и гораздо больше — вытеснением оттуда России, не говоря уж о собственной карьере. «Шансы отличиться настолько велики, а опасности столь незначительны, — писал он сестре, — что сердце солдата просто ликует от открывающейся перспективы».

Переодевшись в местную одежду, Шекспир 15 мая выехал в Хиву в сопровождении одиннадцати тщательно отобранных гератцев, в том числе семерых вооруженных всадников. Четыре дня спустя после отъезда из Герата они встретили всадника, едущего с севера, тот рассказал им невероятную историю. Эбботт, как он их заверил, добрался до Санкт-Петербурга, где не только добился успеха в переговорах об отводе русских войск, но и заодно убедил царя ликвидировать все его укрепления на восточном побережье Каспийского моря. Если все это было правдой, то дальнейшее продвижение отряда Шекспира теряло смысл. Однако он не был в этом убежден и в любом случае не имел намерений отказываться от такого приключения. «Я этому не поверил, — записал он в своем дневнике. — В любом случае я доберусь до Хивы».

Никаких признаков прекращения активности работорговцев явно не наблюдалось, так как в тот же день они встретили туркестанский караван, направлявшийся на север с новыми жертвами для хивинского рынка. «Всего их было десять человек, — отметил он. — Две женщины, а остальные — мальчики, почти дети». Хотя хорошо вооруженный отряд Шекспира превосходил туркменов численностью, он не счел возможным вмешаться. «Такой поступок, — объяснял он впоследствии, — разрушил бы все надежды на успех моей миссии и на окончание этого в высшей степени отвратительного занятия. Более того, — добавлял он, — если бы я освободил бедных детей, то в скором времени их схватили бы снова». Вместо этого он ограничился тем, что прочел изумленным рабам лекцию об отвратительности их поведения, тогда как его собственные люди осыпали их бранью и оскорблениями.

Благополучно миновав древний караванный город Мерв, они вступили в самый опасный участок пустыни, в дальнем конце которого лежала река Оксус. Даже при свете дня с трудом удавалось найти путь: ветер и песок быстро скрывали следы предыдущего каравана. Единственными подсказками служили кости животных и случайный череп верблюда, который какой-то заботливый путешественник надел на куст колючки у дороги. Однако их молодой проводник был способен найти дорогу даже ночью в полной темноте. «Он показывал ее мне, — отмечал Шекспир, — но хотя я сходил с лошади и очень старался что-то различить, ничего не видел». В течение дня жара была совершенно нестерпимой, и путников неотступно преследовал страх не найти следующий источник воды. «Если бы что-нибудь случилось с проводником, — отмечал Шекспир, — или он оказался бы менее смышленым, гибель отряда стала бы неизбежной».