Следы под окном - Хомченко Василий Фёдорович - Страница 9

— Мне всегда чего-то не хватает. Потому и бедный.

— Ну, дорогой мой, — вступил в разговор Зимин, — бедность имеет свои преимущества. Она защищает человека от лишних друзей.

— Здорово сказано, — Цезик полез в карман за записной книжкой. — Надо записать этот афоризм.

После завтрака Зимин повёл Алену в свою комнату, где написал для неё заявление на увольнение.

«В связи с тем, что я, Комкова А.М., меняю место жительства по семейным обстоятельствам, прошу уволить меня с 12 мая этого года», — прочитал он вслух написанное, спросил, согласна ли она с таким текстом, и попросил подписать. Алена подписала. Зимин положил заявление в конверт, написал адрес и сам бросил письмо в почтовый ящик…

— Это надёжнее, — сказал он, — а то ещё передумаешь. Итак, рубикон перейдён, назад ходу нет.

Она не стала спрашивать, что означает этот «рубикон», постеснялась.

Потом они разошлись на лечебные процедуры.

Вечером Алена уговорила Зимина сходить на танцы. Тот согласился. Она уже собралась, но надо же было случиться беде: заболел зуб, самый ненужный человеку зуб мудрости. Болел он и раньше, но не сильно, боль сама утихала. Алена обругала себя, что до сих пор не нашла времени посетить стоматолога, тем более что и приглашение к нему было. Если бы не вечер, сразу бы побежала к врачу, а теперь вот жди утра. Медсестра дала ей какой-то раствор прополоскать рот. Алена прополоскала, боль утихла. «Как-нибудь потерплю до завтра, — подумала Алена, — а на танцы все же пойду».

Возле корпуса она встретила Магду. В этот вечерний час Магда, как обычно, была с ружьём, одета в те же военные брюки с красными кантами, солдатский бушлат и картуз. На ремне, которым был подпоясан бушлат, висела брезентовая сумка с патронами. На ногах — резиновые сапоги.

— Привет, землячка, — первой поздоровалась Магда, — ты что за щеку держишься? Кто-нибудь стукнул?

— Зуб проклятый разболелся. А к врачу только завтра попаду.

— Я тебе заговорю тот зуб. Идём ко мне.

— Заговорите? Ну давайте, — поверила Алена и покорно пошла за ней. Дорогой спросила, почему Магда в таких сапогах.

— На болото ходила, думала селезня подстрелить. Не удалось.

— Вы как партизанка.

— Нет, у меня тогда была не такая одностволка, а автомат пэпэша, папашей мы его звали. Здорово строчила из него по фрицам. Когда наши пришли, я солдату его вручила: бери, говорю, счастливый автомат.

Магда рассказала, как в партизанах лечила зубы, похвалила санаторного врача Валентина Павловича.

— Ну уж мастер, так вырвет зуб, что и не почувствуешь.

Магда жила в большой старой хате. Не таясь от Алены, она достала из-под крыльца ключ, отомкнула висячий замок и пригласила Алену войти первой.

Порядка в хате не было. Будто и прибрано, подметено, но в углу у печи куча мусора. Груда немытой, может, целую неделю посуды лежит в тазу. Кровать не застелена, на неё просто кое-как брошено пёстрое одеяло. На стенах ни фотографий, ни картинки какой-нибудь, а только выгоревший на солнце плакат, призывающий хранить деньги в сберегательной кассе. Такой беспорядок чаще встретишь в жильё одинокого мужчины, а женщины обычно любят уют.

Магда повесила ружьё и сумку с патронами на гвоздь в стене, подвинула к Алене табуретку, на которую та и села. Сапоги Магда сбросила стоя — махнула одной, другой ногой, и сапоги слетели.

— Вот сейчас я твои зубы вылечу, — сказала Магда, тяжело ступая по хате в вязаных из белой шерсти носках, — способ есть партизанский. — Достала из ящика стола бутылочку с какой-то тёмной жидкостью и дала Алене. — Возьми немного в рот и подержи. Увидишь, перестанет болеть.

Алена так и сделала. Жидкость была горьковатая, пахла спиртом, чабором и ещё чем-то незнакомым. Вскоре почувствовала, что боль утихла совсем.

— Ну вот, — догадалась Магда по её повеселевшим глазам, — полегчало, не болит. До завтра доживёшь, а там уж Валентин Павлович тебя вылечит.

Посидела Алена у Магды ещё немного, держа во рту ту жидкость, и жестом показала, что хочет пойти.

— Иди, иди, я тебе отолью в пузырёк этого лекарства. Как заболит, ты снова возьми в рот. — Она дала Алене маленькую бутылочку, и Алена поспешила на танцы.

Зуб не болел, и Алена танцевала радостно, весело и, конечно, только с Аркадием Кондратьевичем. Танцор он был не очень умелый, но старательный, поэтому Алене порой приходилось самой его водить. Правда, в тесной толпе танцующих и не различишь, кто неумека, а кто мастер. Топтались кто как мог.

«Надо же, — думала Алена, обнимая Зимина, — ещё несколько дней назад он был мне совсем незнакомый, чужой, а теперь самый-самый родной человек, и кажется, знаю я его и люблю давным-давно. Вот если б и он так же любил меня».

Ей почему-то вдруг снова вспомнилась его квартира, длинные полки с книгами, массивный письменный стол с чернильным прибором и пишущей машинкой на нем, стопки бумаги, журналов… Все те книги он, конечно, прочитал, а значит, на сколько же больше её знает. Это воспоминание, совсем не к месту и не ко времени, неприятно взволновало Алену, опять кольнуло, что она не ровня Зимину. Но ведь он любит её такую. Любит? Не удержалась, спросила:

— Аркадий, ты правда меня любишь?

Он наклонился к её лицу, дотронулся до лба стёклышками очков — на этот раз они были тёплые, — и шепнул в самое ухо:

— Люблю. Правда. — И поцеловал в то же ухо.

Появились Валерия и Цезик, лихо станцевали рок и сели отдышаться. Присели с ними и Зимин с Алёной.

— Чуть затянула своего кавалера сюда, — пожаловалась со смехом Валерия. — Все бы лежал да лежал.

Немолодой грузный мужчина с палочкой, наблюдавший за танцующими, с улыбкой показал на двух молоденьких медсестёр — они танцевали вдвоём, как бы подчёркивая этим, что для них тут нет достойных партнёров, поэтому и вынуждены танцевать на пару.

— Вот гляжу, любуюсь, какие девчата — голубки. Да-а, мне б годков двадцать прибавить. Тогда бы я…

— Прибавить? Скинуть, наверное, — поправил его Цезик.

— Нет, молодой человек, прибавить. Тогда бы они мне были совсем, как говорится, до лампочки, я б на них и не взглянул.

Цезик захохотал, достал записную книжку, записал.

Зуб у Алены заболел сразу же, как только кончились танцы, и она поспешила к себе в номер. Набрала в рот лекарства и легла в постель. Зуб мучил всю ночь, не помогла и целебная настойка. На утро, сразу же после завтрака, Алена отправилась на приём к стоматологу.

У двери его кабинета уже сидело несколько женщин. Алена заняла очередь, села на свободный стул, разглядывая листок на двери с напечатанным текстом, в котором она, немного близорукая, разобрала только слово «лошадь». Уж не фамилия ли это стоматолога, поинтересовалась она у соседки. В очереди засмеялись, женщина, сидевшая у двери, прочитала вслух:

— «Не кури! Курить вредно. Капля никотина убивает лошадь».

Другая, постарше, по виду деревенская, сказала:

— Врача зовут Валентин Павлович Егорченко. А лошади, милая, не курят, не люди они.

«Вот и полечит меня Валентин Павлович. А я расскажу про встречу с его внуком Кирюшей», — тепло подумала о враче Алена.

Доктор пришёл вовремя, ровно в половине десятого, вслед за ним медсестра. Плотный, даже полноватый, с бородкой и усиками, поздоровался на ходу. Уже одетый в халат и белую шапочку, вышел из кабинета, спросил, нет ли кого с острым приступом боли. Поднялась женщина, сидевшая первой в очереди, она и вошла в кабинет.

— Говорят, у него рука лёгкая. Зуб вырвет — не почуешь, — сказала пожилая, деревенская. — И лечит хорошо. Я вот подготовила ему за работу, — показала она трёшку.

— А что, он сам просит? — забеспокоилась Алена, так как денег у неё с собой не было.

— Просит или не просит, а я отблагодарю. Говорят, все отдыхающие так делают.

— Ну нет, я платить не буду, это запрещено и называется взяткой. — Алена вспомнила рассказы Зимина про такие подарки.

— Ты не давай, а я дам, — не уступала женщина, — и он меня лучше полечит.