Облава - Хомченко Василий Фёдорович - Страница 16

– Банда идёт, уже в Выселках. Будем принимать бой.

Булыга дал и Сорокину винтовку, патроны, скомандовал «за мной», и все быстрым шагом двинулись за ним в конец села, туда, где прямо к околице подступал лес. Несли про запас ещё четыре винтовки: по дороге кто-нибудь присоединится. Их догнал мужик верхом, спрыгнул, коня повернул назад, хлопнул ладонью по крупу, и тот сам затрусил по улице домой. За околицей на выгоне их ждали Анюта и ещё два хлопца.

Лес начинался по одну сторону дороги, по другую – поле-ржище со вспаханными там-сям полосками под озимые. Опушка леса – молодой ельник, такой густой и ровный, словно его специально посеяли. А сам лес старый – сосны высокие, толстые.

– Вот тут мы их и встретим, – сказал Булыга. Рукавом бушлата обтёр лицо, сошёл с дороги, подал знак, чтоб и остальные сошли. – Оборону занимаем вдоль дороги. Всем залечь в ельнике, лежать скрытно.

Он каждому показал, где тот должен лежать. Сорокину и Анюте определил место в середине цепи.

– Огонь открываем, когда голова колонны поравняется с Парфеном, – отдавал распоряжения Булыга. – Парфен и стреляет первым. Вникли?

Парфен лежал в цепи с самого краю, ближе к селу.

– А банда, слыхать, большая, – сказал кто-то.

– Ну и что? – спросил его Булыга.

– Боязно.

– Боязно, так молчи, а коль сказал, так не бойся.

Люди занимали позицию тихо, все были возбуждены, взволнованы, надо всеми висела тревога, томила неизвестностью: никто не знал, что там за банда, сколько в ней человек и смогут ли они, неполных два десятка самооборонцев, вынудить банду отступить, обойти село стороной.

Сорокин прикинул, как и что ему видно с отведённого Булыгой места. Место было лучше не надо: винтовка легла на толстый корень, выпиравший из земли, упор для стрельбы будет надёжный. Патронов Булыга дал ему всего дюжину, да ещё обойма была в магазине. Патроны положил на землю, рядом с винтовкой. Встал. Ельник был невысокий, по грудь ему, и Сорокин справа видел дорогу далеко, на версту, а слева – село, в котором все будто вымерло. Жители, известно, попрятались: кто на задворках, кто в лес побежал, кто заперся в хате, надеясь на милость бандитов. Было уже два таких набега на Захаричи. Правда, банды небольшие. А тут, поговаривают, банда штаб-ротмистра Сивака гуляет по губернии. Может, она и идёт?

– Мне страшно, – сказала Анюта, подойдя к Сорокину. Ждала, что он ответит, покусывала губу. В глазах застыл страх. – Боюсь.

– Будьте здесь, со мной, – показал ей Сорокин место по другую сторону сосны.

Анюта положила на хвою свою винтовку без ремня и стала смотреть в ту же сторону, куда и Сорокин. Над ельником торчала только её голова с двумя тощими косичками. Красную косынку, которую всегда носила и в которой прибежала по тревоге, спрятала за пазуху – Булыга подсказал, демаскирует, мол. Сорокину стало жаль этой девчонки, ей ли лежать тут, принимать бой. Вчера она выглядела и постарше, и вроде бы не такой щуплой. Что ж, то было иное состояние духа, чувствовала свою силу и власть.

– Знаете что, – сказал Сорокин, – шли бы вы в лес. Все равно подмога от вас…

Анюта посмотрела на него с удивлением и даже с насмешкой:

– Я сбегу, а как же хлопцы? Я ведь секретарь ячейки.

Ни на дороге, ни в деревне по-прежнему никто не показывался. Тишина висела над округой. Тревожная тишина. Даже собаки почему-то не брехали, петухи не драли горло. Словно и не день был на дворе, а глухая ночь или пора перед самым рассветом. В такой тишине прошло ещё минут двадцать. Осмелели, повеселели, начали переговариваться. Хотелось верить, что банда – это всего лишь выдумка, что просто кто-то из озорства пустил про неё слух.

Но беда не прошла мимо. На дороге показались сперва три конника, одетых кто во что горазд, на разномастных лошадях. Ехали прямо в село, и, ясное дело, это был дозор. Лошадей не гнали, те шли шагом.

– Бандиты! – крикнул Булыга. – Всем замереть. Верховых пропустить. Не стрелять.

Конники приближались. Двое молодых, третий в годах, а может, его просто старила борода. Под этим третьим было седло, и держался он в седле легко, чувствовалась кавалерийская выучка. На двух других конях были наброшены то ли дерюжки, то ли сложенные пополам попоны. И сидели молодые, как сидят простые деревенские хлопцы, когда едут в ночное. У всех карабины. У молодых – за спиной, бородатый держал свой в руке, положив ствол на загривок коня. Молодые переговаривались между собою, а бородач ехал молча, немного впереди, и, как заметил Сорокин, только он и озирался по сторонам.

Пешая колонна показалась, когда верховые миновали засаду. В её движении не было того порядка, по которому всегда отличишь воинскую колонну. Шли как попало, а на колонну эта толпа смахивала только потому, что иначе идти не позволяла узкая дорога. Ещё издалека было видно, что банда прёт разношёрстная, одетая по большей части в мужичьё да в солдатское. У кого торчали из-за спины стволы винтовок, а у кого и нет – значит, вооружены были наганами, обрезами. У каждого оттягивал спину туго набитый мешок или котомка. Сколько там было людей, гадать трудно, пожалуй, больше сотни. Бандиты проделали немалый путь, устали, внимание их было рассеяно, и уж конечно, они никак не ждали, что тут, у самого села, может быть засада.

Голова колонны поравнялась с ельником. Идут, пылят, иные сгибаются под тяжестью своих мешков. Мелькают ноги в узких просветах между ёлочками. Сапоги, башмаки, а вон и жёлтые гетры. Все это видел Сорокин, прижимая к плечу приклад винтовки, ещё не зная, в кого будет целиться, в кого попадёт. Кто у бандитов старший, кто командир, где они – не разберёшься. Идут в молчании, шаркают, топочут ноги, бряцает оружие, котелки, что-то награбленное в мешках – а что там ещё может быть?

Первым должен стрелять Парфен, он слева, с краю. У Булыги граната, он швырнёт её в эту потную массу, чтобы оглушить, нагнать страху, посеять смерть. А потом все начнут их расстреливать в упор, а сами не покажутся, пускай бандиты думают, что бойцов тут много.

Увидел Сорокин и пулемёт «максим». Один бандит нёс его тело, второй – станок, третий – коробки с лентами. Взял на прицел того, что нёс тело.

Парфен первым и выстрелил. За ним открыли огонь другие. Сорокин малость замешкался: пулемётчик, в которого он целился, ещё за какие-то секунды до того, как бабахнуть Парфену, вдруг остановился, переложил тело пулемёта с одного плеча на другое и почему-то повернулся в сторону ельника, скользнул по нему глазами и задержал взгляд, как показалось Сорокину, на том месте, где он лежал. Сорокин невольно пригнул голову. Потому он и выстрелил последним и попал: пулемётчик тут же осел на землю, отшвырнув от себя тело пулемёта. Стрельба была, разумеется, не густая и не очень меткая. Но бандиты в панике бросились бежать от леса в поле, оставив на дороге пятерых убитых или раненых, в том числе и пулемётчика. Те, что шли в хвосте колонны – кто послабее и у кого мешки потяжелее, не сразу поняли, кто и откуда стреляет, остановились, сгрудились толпой. Вот туда Булыга и бросил гранату. Её разрыв заглушил и выстрелы, и крики, а что там наделала граната, Сорокин не видел. Он продолжал стрелять, и от его выстрелов падали, может быть, и убитые. Стреляла рядом и Анюта, вся содрагаясь после каждого выстрела – так отдавала ей в плечо винтовка. Залегли, начали в ответ стрелять по ельнику и бандиты. Затенькали пули над головой, засвистали, срезая лапки ёлочек. Одна пуля сухо шпокнула в комель сосны!

– У меня всего два патрона! – крикнула Анюта и выстрелила. – Один остался, – показала она патрон Сорокину.

Он схватил с её ладони этот патрон, сказал:

– Беги отсюда, скорей! В лес беги!

– Мне страшно.

– Кому говорят! – вспылил он. – Что тебе тут делать без патронов. Ну!

Она встала сперва на колени, потом, пятясь на корточках, подалась назад в ельник, вскочила и побежала.

Патроны кончались и у Сорокина. А на дороге лежали убитые, и у них были патроны. Вот бы вскочить да отвязать подсумок!