Трудное счастье - Спенсер Лавирль - Страница 15

Я должен прямо сейчас рассказать все Клэр.

Эта мысль ужаснула его. Он лег в постель с другой женщиной за неделю до свадьбы, в то время, когда Клэр была беременна их первым ребенком. Как унизительно для нее будет узнать об этом, несмотря на то что сейчас их брак такой прочный. Открыв правду, он ничего уже не сможет скрыть. А вдруг она не захочет жить, зная все, не захочет больше ему верить, что тогда произойдет с семьей? В лучшем случае последует период огромного эмоционального напряжения, и как он объяснит все детям? Признает свою вину и постарается ее исправить — логичный ответ, потому что уже сейчас он понимал, что совесть замучает его, пока не станет все известно.

С другой стороны, сейчас не самое лучшее время, чтобы признаваться Клэр. Он расскажет ей все в эти выходные. Самое подходящее место — романтический уголок, где они будут только вдвоем. Может, она воспримет его слова легче, если ситуация укрепит их отношения и станет ясно, как сильно он теперь ее любит?

Взгляд Тома переместился с газона на фотографии в рамках, стоящие на подоконнике. С этого расстояния черты любимых лиц были неразличимы, но он так хорошо знал их, что мог представить себе изображения во всех Деталях. Он разглядывал фото Клэр, раздумывая — что будет, когда она узнает, а вдруг это причинит ей такую боль, что он потеряет ее.

Не глупи, Гарднер. Неужели ты не веришь в крепость вашего союза? Расскажи ей, и побыстрее.

А нежелание Моники Аренс?

Он снова вгляделся в фото Кента. Мальчик заслужил, чтобы знать, кто его отец. Были десятки причин, от практических до эмоциональных, от проблем здоровья в будущем до будущих детей. Кент, в конце концов, имел сводных брата и сестру, и их отношения могут окрепнуть с годами. Его дети и дети Робби и Челси будут двоюродными братьями и сестрами. И у Кента есть еще дедушка, живой и здоровый, который может многое передать своим внукам — дружеское отношение, семейные традиции, родительскую поддержку, какую он оказывает в эти выходные, собираясь присмотреть за детьми. А когда Кент станет взрослым и столкнется с потерей единственного близкого человека? В такие времена поддержка родственников очень много значит. Разве справедливо лишать его брата и сестры, когда шансы, что его мать захочет еще иметь детей, чрезвычайно малы?

Все еще сражаясь с самим собой, Том услышал звонок телефона. Это была Дора Мэ.

— Звонят из клуба деловых людей, спрашивают, смогут ли они занять наш спортзал на пару вечеров.

— Зачем? — спросил Том.

— Собираются устроить соревнование по баскетболу между двумя командами осликов.

Гарднер тяжело вздохнул. Снова придется использовать дипломатию. Отказать клубу «Ротари» означало бы неслыханную дерзость, и тем не менее, когда он в последний раз допустил животных в спортзал, — это было по просьбе общества собаководов, — псы оставили после себя полнейший беспорядок, дурной запах и пятна на полу, от которых вздувалась краска, что, в свою очередь, вызвало целый поток жалоб от учителей физкультуры и уборщиц.

Том захлопнул папку с делом Кента Аренса и поднял телефонную трубку, чтобы разрешить одну из сотни административных проблем, не имеющих ничего общего образованием, но испытывающих, тем не менее, его терпение.

Новый дом Аренсов постепенно приобретал все более жилой вид. Исчезали коробки, которые в день переезда громоздились на высоту чуть ли не в рост человека. В четверг вечером, придя домой, Моника оставила на кухне пакет с едой из китайского ресторанчика и пошла в спальню переодеться. Когда, уже в свободном джемпере крестьянского стиля, она вернулась на кухню, Кент стоял у открытой стеклянной двери, сунув руки в задние карманы джинсов и уставясь на пустой дворик и строящийся дом в отдалении.

— А почему ты не достал тарелки? — спросила Моника, заглядывая в гостиную.

Сын как будто бы ничего не слышал. Она открыла посудный шкафчик и достала тарелки, вилки и две плетеные салфетки; разложила все это на столе в комнате, где стояла ваза с шелковыми цветами кремового оттенка. В комнате вся мебель была уже расставлена по местам и окна сияли новыми стеклами.

— Дом начинает приобретать обжитой вид, правда? — заметила Моника, возвращаясь на кухню за картонными коробками с едой и ставя их на обеденный стол. Она открыла крышки, запах искусно приготовленного мяса и овощей поплыл по воздуху.

Кент все еще стоял к ней спиной, глядя на улицу.

— Кент, — позвала Моника, удивленная его молчанием.

Он не сразу повернулся и сделал это так медленно, что она поняла — сына что-то очень беспокоит.

— Что случилось?

— Ничего, — ответил он, садясь с тем отрешенно-небрежным видом, который у подростков часто означает «догадайся сама».

— Сегодня что-то было не так?

— Нет.

Он выложил себе на тарелку горку мяса с овощами, затем, избегая ее взгляда, передал ей коробку.

Моника тоже наполнила тарелку и заговорила, только когда Кент начал есть.

— Ты скучаешь по своим друзьям? В ответ он пожал плечами.

— Скучаешь, ведь правда?

— Не надо об этом, ма.

— Почему? Я твоя мать. Если ты не можешь поделиться со мной, то с кем тогда можешь? — Кент продолжал есть, не поднимая глаз, и тогда она накрыла его левую руку своей ладонью и тихо спросила: — Знаешь, что родителям неприятнее всего слышать от детей? Вот этот ответ: «Ничего», когда понимаешь, что что-то происходит. Почему ты не хочешь рассказать мне?

Он резко встал, задев свой стул, и отправился на кухню, чтобы налить себе стакан молока.

— Тебе принести? — спросил он Монику.

— Да, пожалуйста.

Она не сводила с сына глаз, пока тот наливал молоко, нес стаканы и снова усаживался на свое место. Выпив молока, Кент поставил стакан на салфетку.

— Я сегодня познакомился с очень милой девочкой… Она оказалась дочкой мистера Гарднера. Она провела со мной экскурсию по школе — и знаешь, как бывает, когда знакомишься с кем-нибудь, то задаешь друг другу вопросы, чтобы не казаться невежливым. Она спросила, собираюсь ли я поступать в колледж, а я ответил, что хочу быть инженером, как моя мама. Слово за слово, и скоро она спросила, кто мой отец.

Вилка Моники замерла в воздухе над тарелкой. Мать Кента перестала жевать и с тревогой смотрела на сына. Похоже было, что ей с трудом удалось проглотить пищу.

Кент продолжал говорить, глядя в тарелку.

— Я уже давно не менял школы и не знакомился с новыми ребятами и вроде бы забыл, как трудно отвечать, когда меня спрашивают об отце.

Теперь Моника, казалось, полностью сосредоточилась на ужине. Кент решил, что она обдумывает, как избежать этой темы. Но тут она спокойно спросила:

— И что же заинтересовало твою новую знакомую?

— Точно не помню, вроде бы, кто мой отец по профессии. Но в этот раз мне почему-то было очень трудно признаться, что у меня нет отца. И она почувствовала себя очень неловко из-за того, что спросила.

Моника положила вилку, вытерла рот, взяла стакан с молоком, но, вместо того чтобы пить, замерла, глядя в окно.

Кент сказал:

— Кажется, ты не хочешь, чтобы я выспрашивал о нем, правда?

— Да, не хочу.

— Почему?

Она взглянула на сына.

— А почему вдруг сейчас?

— Не знаю. По многим причинам. Потому что мне уже семнадцать лет, и меня это как-то стало волновать. Потому что мы вернулись в Миннесоту, где ты жила, когда я появился на свет. Он ведь здешний, правда?

Моника, вздохнув, снова повернулась к окну, но ничего не ответила.

— Ведь так?

— Да, но он женат, и у него семья.

— Он знает обо мне?

Она поднялась с места, прихватив посуду. Кент пошел за ней к раковине, продолжая настаивать:

— Ну, ма, я же имею право знать! Он слышал обо мне? Моя тарелку под струей воды, она ответила:

— Когда ты родился, я ничего ему не сообщила.

— Значит, если он сейчас обо мне узнает, то я доставлю ему только неудобства, так?

Моника повернулась к сыну.

— Кент, я люблю тебя. Я так хотела, чтобы ты у меня был, с того самого момента, когда узнала, что беременна. Беременность мне нисколько не помешала. Я продолжала работать, стремиться к своей цели, и была счастлива, что делаю это все ради тебя. Разве тебе этого недостаточно? Разве я была плохой матерью?