Ох уж, эти детки! - Верещагин Олег Николаевич - Страница 29

После получаса рысканья мальчишка признался себе — ничего похожего на следы нет. Можно даже подумать, что гильза подброшена специально… да нет, зачем? С этими мыслями Федька вернулся к ожидавшим его друзьям, которых нашел только после того, как Макс негромко свистнул — лагерь был отлично замаскирован, костер не дымил и не пах в специальной яме.

— Ты где ходил? — поинтересовалась Саша. Вместо ответа Федька предъявил гильзу и занялся селезнями…

…- Даже если кто-то и явится, — сказала Саша, усаживаясь в корнях большого дуба и кладя полуавтомат поперёк колен, — ну и фик ли? Их один, я трое. Прибьём и похороним.

— Один с топором и двое с носилками ждут его, — дополнил Макс. — Ну, я думаю, сразу конфликтовать мы не станем. Но и он едва ли полезет на троих вот так сразу. А если прячется, так и вообще постарается нам на глаза не попадаться.

Федька сидел со скрещенными ногами, прикрыв глаза. Какое-то время он молчал, словно заснул сидя. Он почти испугал друзей, сказав: — Да, наверное.

Когда Полярная Звезда заглянула в глаза Федьке, он не сразу понял, спит или нет. Взгляд звезды был колок и внимателен. Проследив направление " медвежьего хвоста", Федька определил — третий час ночи.

Послышавшийся ему звук заставил мальчишку вздрогнуть… а потом — похолодеть. Совсем неподалёку поскрипывали колёса, пофыркивала лошадь, и мягко постукивали копыта. Звуки приближались. И он ПОНЯЛ, что это такое.

"Я сплю, — подумал Федька. — Я сплю, ничего этого нет. Мне это снится. Главное — лежать и не двигаться. Не слушать. Сейчас ОН проедет… сейчас…" Но вместо этого мальчишка поднялся и пошёл на звук. Сон, это сон наяву он бы ни за что не оставил товарищей… А так — шёл, отводя рукой от лица ветви, пока не вышел на тропку, залитую пронзительным лунным светом.

Подвода стояла в каком-то шаге — Федька видел конский бок, трещины на коже, затягивавшей груз. Молодой парень — да нет, мальчишка чуть старше Федьки — стоя у конской морды, поглаживал её и чутко прислушивался. Федька видел заломленную шапку, блеск луны на сабельной рукояти, грязные пятна на сапогах и на полах кафтана, то, как Кузьма покусывает губу. Он не выглядел ни вообще страшным. Вот он вздохнул, погладил коня ещё раз и, подойдя к повозке, начал поправлять кожу. Сказал, не поворачиваясь:

— Вижу я тебя… Не бойся, худа не сделаю.

— Ты… — Федька вышел из кустов, — ты Кузьма? Стрелец Кузьма?

Парень кивнул, повернул к Федьке лицо — печальное, строгое:

— Грех на мне, — тихо сказал он. — Не довез я казну… Поди, ради Христа, сыщи казну-то, да отдай на доброе дело. Тягостно так-то скитаться. Христом-богом прошу, сделай-то….

— Где она — отчаянно спросил Федька. — По карте непонятно ничего, все поменялось. Слышишь?! Где она?!

— Ради Христа… — прошептал стрелец, гладя конскую гриву. — Ради Христа — на доброе дело… а то так и истлеет душа моя без вины… поди, сыщи казну… сыщи…

… Федька проснулся, хватая широко открытым ртом воздух. Сердце колотилось в висках, всё тело покрывал пот.

Было ранее утро, ещё серо и туманно. Лес молчал. Но Федьке всё ещё слышался скрип телеги и голос — явственный, не из сна, звонкий голос мальчишки: "…ради Христа… на доброе дело…"

ГЛАВА 7

Тяжело в деревне без нагана…

— Ещё три дня, — Шурка вздохнул и поправил панаму. — Знаю это — место это ваше. Но я сразу предупреждал — долго идти.

— Долго? — проворчал Большой Ха. — Мы уже три дня идём! Веришь ты что, Шурик.

Мальчишка равнодушно пожал плечами:

— Мне это надо?

— Да нет вообще-то… — признал Большой Ха. Просто я думаю: может, ты заблудился, а теперь боишься признаваться?

— Да чего мне признаваться? — снова пожал плечами мальчишка. — Ушел бы от вас — ищи-свищи.

Большой Ха не мог не признать правоты мальчишки. Шурка Суханин в лесу и в самом деле чувствовал себя, как дома. И не похоже было, что он заблудился — уверенно шел к какой-то цели, почти не сверяясь с картой. В конце концов, бывали в жизни у Большого Ха и куда более длительные и сложные экспедиции — он и разговор-то завел, чтобы малость надавить на мальчишку, отличавшегося редкой независимостью. Трое сопровождавших Большого Ха охранников к лесной жизни оказались совершенно не приспособлены — он и не подозревал этого и жалел, что оставил в Изжевино Гомера. Накаченные громилы сопели, пыхтели, потели, спотыкались, шумели на весь лес, переругивались и падали. Шурку все трое пытались «припрячь», взвалив на него хозработы, но мальчишка только усмехнулся и предоставил Большому Ха график дежурств на блокнотном листе. Сам Ха туда включён не был, но охранников Шурка не обошел вниманием и на все попытки заставить работать "не в очередь" не реагировал. Вообще-то Большой Ха не мог не признать, что это справедливо… но временами наглость мальчишки казалась ему просто чрезмерной. А ещё иногда он вдруг начинал думать, что это и не наглость вовсе, а… чувство собственного достоинства. Смешно у такого сопляка, но…

Людей с таким чувством Большой Ха не терпел.

— Ты уверен, что мы найдем то, что ищем? — Задал вопрос Большой Ха. Шурка отстегнул с пояса новенькую фляжку, попил, прополоскал рот, сплюнул и только после этого ответил:

— Я уверен, что выведу вас на место, которое на этой тряпке. Остальное — не моё дело. И платите вы мне, как договаривались, в любом случае… Отдыхайте ещё пять минут, потом идем, — и отошел, совершенно неутомимый, хотя и тоненький.

— Не пойму, — проворчал один из охранников, всё это время рассматривавший натёртую ногу, — дурак он, или притворяется?

— А что? — Большой Ха, выглядевший намного бодрее своих «лбов», невзирая на комплекцию, обмахивался панамой, сидя на пне. Охранник пожал плечами:

— Пацан в лесу, с ним четверо здоровых мужиков, а он с ними, как хозяин… Давануть разок за шейку — и все дела… Вот это я — и говорю, типа: он дурак, или притворяется?

— Не исключено, что притворяется дураком… — пробормотал Большой Ха себе под нос — так, что больше никто не услышал…

Болото казалось непроходимым.

Ну, то есть, где-то в нем, может быть, лежали тропинки, по которым можно было пробраться. Даже наверняка. Но нашарить их не удавалось, а вслепую — тут и там, куда ни ткнись, черный жидкий торф, взятый в руку, юрко сочился сквозь пальцы, показывая: лучше не соваться. Звенели комары, сверху пекло, от болотной поверхности поднимался еле заметный пахучий туман, размывший перспективу.

— Придётся в обход, — зло сказал Федька, прополаскивая испачканные руки в воде, отстоявшейся верхом, горячей, как в металлическом баке. — Сколько там, по карте?

— Километров восемь, — Макс сплюнул и покосился на Сашку. Федька понял: ему хотелось выругаться. Саша вдруг негромко пропела:

Идем? А перекусим на ходу…

…Идти краем болота было делом, конечно, мутным — ноги проваливались в жижу, комарьё донимало больше обычного, то и дело приходилось продираться через кустарник, разросшийся в настоящую стену из туго переплетённых ветвей. Но в целом шагали бодро — подталкивала мысль, что скоро они выберутся на то место, где произошла когда-то схватка, решившая судьбу собранной местными жителями казны.

Берег начинал поворачивать, одновременно снова поднимаясь. Лес постепенно приближался, становились видны отдельные деревья, зелёная масса распадалась на листья. Около десяти утра все трое вывались на заросшую, но ещё различимую дорогу. Она уводила в лес, но впереди отчетливо виднелись просветы, и воспрянувшие духом поисковики единым порывом преодолели метров триста по лесу — и оказались на окраине Лядского Побоища.