Ох уж, эти детки! - Верещагин Олег Николаевич - Страница 13

Мэра Большой Ха проводил до самых ворот — массивных, из черного литья — за которыми стоял привезший главу администрации "мерседес".

— О чем разговор, — мэр широко улыбался, — вы мой гость, можете пользоваться дачей, сколько пожелаете… Я удивлен, что вы не захотели остановиться в городе.

— Дача — удобнее, — Большой Ха полной грудью и вполне искренне вдохнул воздух. — Тут у вас сказка. Просто сказка… Знаете, сидишь в кабинете сутками, дышишь этой кондиционерной химией — даже забываешь как-то, что может существовать на свете такая красота… Так мы с вами договорились?

— Конечно, — мэр кивнул, и улыбнулся вновь. — С вашей стороны было очень любезно ассигновать городу такую сумму, мы непременно дадим сюжет на телевидение. Ну а с моей стороны было бы просто неприлично отказать вам в такой малости, тем более — тоже направленной на благо нашей малой родины.

— Заверяю вас, что результаты поисков, буде таковые случатся, я передам в краеведческий музей, — Большой Ха пожал мэру руку — И, кстати, мне не мешало бы там побывать. Думаю, музею я тоже смогу оказать некоторую помощь. Отдельно от общей…

….Большой Ха все еще провожал взглядом удаляющуюся по аллее машину мэру, когда неслышно подошел Гомер.

— Парень беспокоится, — негромко сказал он. — Говорит, что ему домой пора. По-моему он просто начал что-то подозревать.

— Бумаги посмотрел? — не глядя на помощника, спросил бизнесмен. Гомер кивнул:

— Да. Подлинные. План, правда непонятный, но я думаю, разберемся. Дня два нужно и

подробные карты здешних мест.

— Ты же слышал — нам дали карт-бланш, — Большой Ха презрительно засмеялся.

— Так что все-таки делать с парнем? — уточнил Гомер.

— С парнем… — Большой Ха сощурился. — Видел кто, как он к нам садился?

— Нет, — уверенно ответил Гомер.

— Ну и ладушки. Лучший кекс — безопасный кекс, — пошутил Большой Ха. — Помнишь того турка, у которого клиника? Не может быть, чтобы ему не были доноры нужны.

— Сейчас? — голос Гомера остался равнодушным, но лицо на миг окаменело в непонятной гримасе.

— Нет, что ты, — Большой Ха пошел к дому, его помощник зашагал чуть позади, — Я созвонюсь сперва, потом самолет в областной центр закажем… Да и морозильник найдите. Завтра, к вечеру. Не сбежит?

— Подвал глухой, — Гомер вдруг сказал: — Я иногда думаю Филипп Петрович, а человек ли вы?

— А тебе не все равно? — безразлично отозвался Большой Ха. — Я тебе хорошо плачу. А таких пацанов по этим помойкам — миллионы.

Обычно Федька вставал сразу, как только открывал глаза, не позволяя себе залеживаться в постели — какие бы ни были настроение и погода за окнами его личного мезонина. Но сегодня открыл глаза, закинул руки под голову и остался лежать, рассматривая хорошо знакомую обстановку и думая, что завтра должен приехать отец. Если ему рассказать все, он поймет. И вообще хорошо, что он будет дома. Федька внезапно понял, что очень соскучился и вздохнул. Посмотрел на свою гитару, улыбнулся, вспомнив, как осенью ездил со школьным театром выступать на региональный конкурс детских коллективов; по ходу спектакля он пел "Балладу о без вести пропавшем" Дольского. Уже после выступления к нему, сидевшему на подоконнике, подошел какой-то продюсер, снисходительно похвалил голос и умелую игру мальчика, спросило, не хочет ли тот начать пробиваться на "большую эстраду"? Только, — сказал продюсер покровительственно, — репертуар, конечно, придется сменить. Вся эта заумь не для нашего времени. Ну, ты знаешь, — он подтолкнул мальчишку локтем, — народу что надо: три притопа два прихлопа, Саша любит Машу, Коля любит Олю…" Федька соскочил с подоконника и ушел, не оглядываясь. И потом, возле автобуса, только недоуменно посмотрел на начавшего было даже за рукав его хватать мужчину. Он не хотел никого обижать или оскорблять, просто после слова «народу», сказанному с оттенком пренебрежения и насмешки, продюсер стал ему неинтересен.

Федька выстрелил себя из постели пятками в потолок, выскочил, подхватил гитару. В окно вливались потоки утреннего прохладного воздуха; ночью прошел дождь. Мальчишка сел на подоконник, свесив ноги наружу, грянул по струнам и завел:

Ему очень нравилась эта старая песня, потому что она была настоящей, потому что она была несгибаемой, потому что она — так думал Федька, когда услышал в первый раз — противоречила навязчивому идиотизму, которого вокруг было полным-полно. Но сегодня допеть про барабанщика у него допеть не получилось.

— Федь! Фе-дор!!! — раздалось снизу. Федька посмотрел, перегнувшись через гитару — под окном торчал Макс, сбоку подскакивал от нетерпения Юрка. Федька поймал себя на том, что ищет взглядом Сашу, рассердился, махнул рукой:

— Что? Заходите!

— Федь, — Макс явно перевел дыхание, — Женька дома не ночевал.

Если честно, Федька не знал, что говорить в таких случаях. Мать Женьки сидела на стуле, устремив взгляд куда-то сквозь стену, и никак не реагировала на нехарактерно беспомощное бормотание Макса: "Ну, может, он просто где-то задержался… он вернется… ну что могло с ним случиться, Любовь Степановна…" Явно не слушая его, женщина сказала, по-прежнему ни на кого не глядя:

— Я ведь и в милиции была… А они смеются. Может, говорят, он у девчонки какой заночевал. Вернется. А заявление о пропаже — не раньше, чем через трое суток…..

— Нет такого правила, — сказал Федька и не узнал своего взвинченного, злого голоса. "Ну-ка, успокойся," — приказал он себе и представил зеленую опушку, сокола в небе…. - сразу должны принять.

— А им-то что? — женщина тяжело перевела дыхание, словно долго бежала. — А он никогда не задерживался. Вот что угодно про него говорите, а он всегда в доме был вечером. Я им это сказала, а они опять все в смех оборачивают. Говорят, все в первый раз бывает….

— Суки, — сказал Юрка. И добавил еще несколько слов, за которые Федька, не глядя, двинул ему по шее. — Все равно… — упрямо буркнул он. Женщина неожиданно слабо улыбнулась, посмотрев на насупленного Юрку с закушенной губой, продолжала:

— Я им про машину сказала, вон, которую Юрик видел… А они: "Сам сел, сам и вылезет…"

— Сашкиной матери надо сообщить, — сказал Юрка. Макс, оставивший свои попытки утешать, вдруг снова подал голос:

— Вот ты этим и займешься. Беги искать Сашку… Любовь Степановна, можно мы комнату Женьки посмотрим?

"Зачем?" — глазами спросил Федька. Макс ответил взглядом: — Надо…"

— Смотрите, конечно… — Женщина вдруг обвела обоих ребят взглядом и ясно сказала: — Не вернется он. Не нужны мы никому…

…. — Ты что придумал? — спросил Федька. Он остановился у порога и с неудовольствием смотрел, как Макс методично обшаривает маленький закуток, обиталища Женьки Звягина, который сел в машину в своем собственном дворе — и пропал. — Макс?

— Да так… — Макс присел возле стола, через плечо посмотрел на Федьку и тяжело вздохнул. — Есть у меня одно подозрение… нехорошее. Но если оно оправдается — то… — он не договорил и зачем-то полез под стол.

Федька снова осмотрел комнату — обычную комнату обычного мальчишки из бедной русской семьи. И неожиданно захлебнулся воздухом, поняв, что может случиться так, что хозяин больше не войдет в нее. БОЛЬШЕ НИКОГДА. Не передвинут его пальцы тетрадей в углу старого стола. И на диван он не завалится, и журналы не пролистает, даже просто не поднимет — вон те, рядом с изголовьем. Был человек — и нету, и никому нет дела. Только на фотке он останется. Вон на той, где Женька рядом с ним, с Федькой. Веселый….

— Так я и знал, — голос Макса был тусклым и убитым. Он сидел на полу, держа в руке номер «России» — местной газеты — и книжку, раскрытую в начале. Книжку Федька узнал — это была максова "Собака Баскервиллей", которую он дал Женьке, вообще-то не очень любившему читать, почти месяц назад. — Ну так и знал…