Мой враг – королева - Холт Виктория - Страница 6

Волосы Елизаветы были золотистого цвета с рыжими искрами. Я много слышала о том, что в натуре ее отца был некий магнетизм, который притягивал людей, невзирая на его жестокость, и тот же магнетизм был и в ней. Только в ее случае вместе с магнетизмом она унаследовала и очарование женственности, перешедшее к ней от матери.

В первый же момент встречи я поняла, что представляла ее себе правильно, и одновременно, – что она симпатизирует мне. Ее привлекла моя живость, мой необычный цвет кожи и волос, за которые меня всюду считали красавицей.

– Ты весьма похожа на свою бабушку, – сказала мне как-то мать. – Тебе следует остерегаться собственного характера.

Я знала, что она имеет в виду: мужчины находили и будут находить меня привлекательной, так же, как и Марию Болейн, и мне не следовало обольщаться их ухаживаниями и вниманием там, где они мне не сулили ничего. Но это была перспектива, очень заманчивая для меня, и это же являлось одной из причин, по которой я так желала поскорее быть представленной двору.

Королева сидела в большом резном кресле, похожем на трон, и матушка подвела меня к ней.

– Ваше Величество, позвольте представить Вам мою Дочь Летицию. Мы в семье зовем ее Леттис.

Я присела в поклоне, не поднимая глаз, как меня учили, делая вид, что не в силах поднять их, потрясенная сиянием и величием Королевы.

– Тогда и я стану так звать ее, – сказала королева. – Леттис, встань и подойди поближе, чтобы я смогла рассмотреть тебя.

Близорукость делала ее зрачки огромными. Подойдя ближе, я была изумлена нежностью и белизной ее кожи. Едва заметные брови и ресницы придавали ее лицу выражение удивления.

– Ну что ж, Кэт, – обратилась она к моей матери, поскольку в ее привычке было давать людям уменьшительные имена и прозвища, а мать была Кэтрин, что легко сокращалось до Кэт, – я вижу, что у вас прелестная дочь.

В те дни моя внешность еще не вызывала в ней зависти и раздражения. Она всегда поддавалась на приятную внешность, в особенности, у мужчин, само собой разумеется, но любила также и красивых женщин… до той поры, пока любимые ею мужчины не начинали восхищаться ими.

– Благодарю, Ваше Величество. Королева засмеялась:

– Какая вы плодовитая женщина, кузина. Семеро сыновей и четверо дочерей, ведь так? Я люблю большие семьи. Леттис, дай мне свою руку: мы ведь кузины. Как ты нашла Англию по возвращению?

– Англия – прекрасная страна, если в ней правит Ваше Величество.

– Ха! – рассмеялась опять королева. – Я вижу, вы воспитали в ней находчивость. Клянусь, это дело рук Фрэнсиса.

– Фрэнсис всегда был внимателен к своим сыновьям и дочерям, в особенности в то время, когда мы были вдали от родины, – сказала мать. – Когда Ваше Величество находилось в опасности, он был в отчаянии… как, впрочем, и все мы.

Она серьезно кивнула:

– Что ж, теперь вы дома, и жизнь ваша должна быть благополучна. Вам нужно подыскать достойных мужей вашим дочерям, Кэт. Если они все у вас такие же хорошенькие, как Леттис, это будет нетрудно.

– Какая радость быть вновь дома, Мадам, – отвечала мать. – Мы с Фрэнсисом радуемся уже одному этому и пока не помышляем ни о чем ином.

– Нужно подумать, что предпринять, – сказала королева, остановив на мне свой взгляд. – Я вижу, ваша Леттис немногословна.

– Я полагала, что будет приличным дождаться позволения Вашего Величества на то, чтобы высказаться, – быстро вставила я.

– Конечно, ты можешь говорить. Я буду рада услышать твое мнение. Я не люблю людей, которые не имеют своего мнения. Приятный оппонент более интересен, чем молчаливый соглашатель. Так что ты мне можешь сказать о себе?

– Я скажу, что разделяю восхищение моих родителей по случаю того, что мы вновь на родине, и что с восторгом вижу мою царственную родственницу на предназначенном ей самой судьбой месте королевы.

– Хорошо сказано. Вижу, что вы научили ее пользоваться и умом, и язычком, кузина.

– Этому я научилась сама, Мадам, – парировала я. Мать была обеспокоена моей дерзостью, но губы королевы тронула усмешка, показывавшая, что она довольна.

– Чему же еще ты научилась сама? – спросила она.

– Слушать внимательно, когда я не могу принимать участия в дискуссии, и немедленно вступать в нее, когда это возможно.

Королева расхохоталась:

– Тогда ты действительно мудра. Тебе пригодится это, когда ты будешь при дворе. Весьма многие умеют нести чепуху, однако немного таких, которые умеют слушать, – и они, несомненно, мудры, и мужчины, и женщины. А ты…тебе ведь семнадцать, не так ли? Ты уже научилась этому. Поди же, посиди со мной. Мы поболтаем.

Матушка была польщена, однако бросила на меня предупредительный взгляд; он означал, чтобы я не вздумала обольщаться этим мимолетным успехом.

И она была права: инстинкт подсказывал мне, что королева быстро переходила от состояния удовлетворенности к неудовольствию.

Но мой шанс ступить на опасную стезю близости к королеве испарился: двери распахнулись, и в зал вошел мужчина. Матушка была потрясена бесцеремонностью этого вторжения, и я поняла, что этот человек нарушил какое-то строгое правило этикета, врываясь к королеве без доклада.

Он разительно отличался от всех виденных мною прежде: было в его внешности что-то, что сразу выделяло его. Но сказать, что он был красив – а он, вне сомнения, был красив – значило бы не сказать ничего. Красивых мужчин много, но за всю жизнь я не встретила ни одного, кто бы обладал его выдающимися качествами. Я видела его прежде – на коронации. Может быть, это внезапное чувство любви заставило меня тогда увидеть Роберта Дадли именно таким, может быть, он очаровал и околдовал меня так же, как околдовывал множество женщин, даже саму Елизавету. Я не всегда любила его, а когда я вспоминаю, какими были наши последние дни, я содрогаюсь даже сейчас. Роберта Дадли можно было либо любить – либо ненавидеть, это должен был признать каждый. Не знаю за ним другого столь яркого качества, каким его можно было бы сразу описать, как природная грация и благородство. Он был рожден с этим качеством и хорошо это знал.

Это был один из самых высоких мужчин, которых я встречала в жизни, и он излучал силу и властность. Сила в мужчине, я полагаю, – составляет суть привлекательности. По крайней мере, для меня так оно всегда было, пока я не состарилась.

Когда я с сестрами обсуждала будущих любовников в наших судьбах – а я всегда знала, что это сыграет большую роль в моей жизни, – я говорила, что мой любимый будет таков, что ему будут подчиняться все вокруг; он будет богат и могущественен, и его гнева будут страшиться все – все, кроме меня. Это он будет трепетать передо мной. Думаю, что описывая тип мужчины, которого бы я желала, я на самом деле описывала себя самою. Я всегда была полна амбиций, но не для того, чтобы повластвовать над людьми и сойти со сцены. Я никогда не завидовала власти королевы, я даже была рада, что именно она – королева, потому что, когда между нами возникало соперничество, я с блеском могла доказать, что не нуждаюсь в короне, чтобы одержать верх над ней.

Я желала, чтобы внимание было сосредоточено на мне. Я желала быть неотразимой для тех, кто был мне приятен. Я уже начинала осознавать себя как глубоко страстную, чувственную женщину, и мои потребности нуждались в удовлетворении.

Роберт Дадли в то время был наиболее привлекательным из известных мне мужчин. Он был смугл и темноволос, волосы его были густы и темны до черноты; глаза его, также темные, были очень живыми и проницательными – казалось, они видят все; нос его был с легкой горбинкой; у него была фигура атлета. Держал он себя с королевским достоинством: как король в присутствии королевы.

Я тотчас же почувствовала перемену, которую он вызвал в Елизавете: ее бледное лицо слегка порозовело.

– А, это Роб, как мы и ожидали, – проговорила она, – и вы, как всегда, без доклада.

Мягкая ласка прозвучала в ее голосе, она смягчила резкость слов и дала нам понять, что с его приходом она забыла и обо мне, и о матушке: было ясно, что его вторжение нисколько не осуждалось.