Коварные пески - Холт Виктория - Страница 32

Три другие стены занимали книжные шкафы, за стеклянными дверцами которых виднелись кожаные корешки фолиантов с золотым тиснением. Паркетный пол устилали персидские ковры, в оконных нишах, как обычно, устроены сидения, а в центре комнаты — тяжелый дубовый стол с несколькими креслами.

Библиотека выглядела торжественно и строго. Войдя в нее, я тотчас подумала, сколько серьезных семейных советов проходило здесь в течение столетий. Именно здесь, я в этом не сомневалась, Нейпьер был подвергнут допросу после убийства брата.

За столом сидел он сам. При виде меня поднялся. В его голубых глазах засверкали характерные огоньки, придававшие его взгляду пронизывающую яркость. Об этих огоньках я уже как-то сказала, что они злые. Но не только злые. Ведь он, наверняка, предвкушал, как весело проведет время, причиняя мне боль во время нашего разговора.

— Садитесь, пожалуйста, — голос у него прозвучал мягко. Признак опасности, предупредила я себя.

— Полагаю, вы уже догадались, что я хочу поговорить с вами о предстоящем вечере. Настройщики уверяют, что рояль в зале в прекрасном состоянии, поэтому с этим все в порядке. Я уверен, что ваша игра изумит всех нас.

— Спасибо.

Как он вежлив! Когда же он ужалит?

— Вы когда-нибудь играли на концертной эстраде, миссис Верлейн?

— Нет… На большой — нет.

— Понятно. И не стремились к этому?

— Очень стремилась, — ответила я прямо. Он удивленно поднял брови. И я быстро добавила:

— Однако одного стремления для этого недостаточно.

— Вы хотите сказать, что не смогли достичь необходимого мастерства?

— Именно.

— Значит, ваше желание было недостаточно серьезным.

На это я ответила как можно суше:

— У меня началась семейная жизнь.

— Это не ответ. Насколько я знаю, и у гениев бывает семейная жизнь.

— Я не говорила, что я гений.

Его глаза недобро вспыхнули.

— Вы отказались от карьеры ради семьи, — сказал Нейпьер. — Но ваш муж оказался удачливее вас, ему не пришлось бросать свою карьеру.

Я не могла ничего сказать. Боялась голосом выдать свои чувства.

Как неприятен мне этот человек!

Нейпьер заговорил снова:

— Я выбрал произведения, которые вы будете играть для нас на вечере. Уверен, вы согласитесь с моим выбором. Эти пьесы часто исполняют… и я думаю, вы знаете их достоинства.

Я не ответила. Мне вспомнился Пьетро, наши с ним сцены, его эгоизм, мое негодование, мои жертвы, о которых я ему непрерывно напоминала.

Почему этот человек постоянно возвращает меня в прошлое? Надо сейчас же уйти из этой комнаты и не дать ему больше себя мучить. Я взяла ноты, которые он положил на стол.

— Спасибо, мистер Нейпьер, — сказала я, бросив взгляд на ноты.

«Венгерские танцы». «Рапсодия номер два». То, что играл Пьетро во время своего последнего концерта.

Я почувствовала, что задыхаюсь. У меня не было больше сил оставаться в этой комнате. Я повернулась, чтобы уйти. Гобелен с Юлием Цезарем поплыл у меня перед глазами. Я схватилась за ручку двери. И вот я уже вне опасности.

Нейпьер все знает. Он нарочно выбрал эти произведения. Ему нравится играть на моих переживаниях, ему хочется меня мучить, вынудить раскрыться. Он как мальчишка, которому интересно дразнить и наблюдать за реакцией каких-нибудь паучков.

Он мучит таким же образом Эдит. Теперь его внимание привлекала и я. Он несомненно интересуется мной. Но почему? Неужели он знает обо мне больше, чем я могу предположить?

Нейпьер не поленился узнать, что играл Пьетро на своем последнем концерте. Вероятно, это упоминалось в какой-нибудь газете.

Что еще он знает обо мне?

Накануне званого обеда Элис вошла ко мне в комнату и сказала, что Эдит больна. Я решила навестить ее.

Молодая чета занимала апартаменты, где во времена Гражданской войны останавливался но преданию Карл I. В комнату, которая служила спальней Карлу I и где теперь располагался Нейпьер, вела дверь из главных покоев. Эдит отвели большую опочивальню. Там стояла огромная кровать под куполом, который поддерживали четыре резные колонны, украшенные орнаментом из цветов. Изголовье кровати венчали позолоченные фигурки. Балдахин был сделан из голубого бархата. Роскошная кровать. Так и должно быть. Это ведь покой новобрачных. Дверь, ведущая в соседнюю комнату, ту самую, где спал Карл I, была открыта, и, насколько я могла рассмотреть, она была обставлена менее изысканно. Там стояла деревянная резная кровать под пологом, к ней вели две деревянные ступени. Скорей всего, эта комната выглядела точно так же и во времена Гражданской войны, в отличие от комнаты Эдит, где мебель была явно другого, более позднего периода, когда ценились роскошь и изысканность.

У одной из стен спальни стоял туалетный столик и зеркало в огромной золоченой раме. Мое внимание привлек также и великолепный секретер из атласного дерева и золотистого гондурского красного, секретер был украшен рифлеными колонками с каннелюрами.

На осмотр комнаты я потратила всего несколько секунд. Главной для меня была там, конечно, Эдит.

Она сидела на своем великолепном ложе и выглядела маленькой и потерянной. Прелестные золотистые косы лежали на ее опущенных плечах.

— О, миссис Верлей! Я так ужасно себя чувствую.

— Что случилось? — спросила я как можно спокойнее.

Кусая губы, она прошептала:

— Завтрашний вечер. Мне придется быть на нем хозяйкой. И там будут все эти люди. Я их боюсь.

— Зачем их бояться? Они ведь ваши гости.

— Не знаю, как вам объяснить… Но мне так не хочется быть там.

Эдит взглянула на меня с такой надеждой, будто рассчитывая, что я помогу ей найти какой-то выход.

— Вы привыкнете к таким приемам, — сказала я. — Не стоит с самого начала избегать их. Вам надо быть готовой к этой жизни. И я уверена, скоро вы убедитесь, что ничего плохого в ней нет.

— Я подумала, может быть, вы проведете этот прием вместо меня.

— Я?! Но я даже не буду присутствовать на обеде. Я спущусь только, когда начнется музыкальная часть вечера.

— У вас бы все получилось гораздо лучше, чем у меня.

— Спасибо, — ответила я. — Но я не хозяйка этого дома. Я просто учительница музыки.

— А, может быть, вам поговорить с Нейпьером…

— И предложить ему себя вместо вас на этом приеме? Вы сами, я уверена, понимаете, что это невозможно.

— Да, пожалуй, — согласилась Эдит. — Ах, я так надеюсь, что завтра буду чувствовать себя по-другому. Но знаете, Нейпьер бы послушал вас.

— Если есть необходимость поговорить с вашим мужем, то кому, как не вам, надо это сделать.

— О, нет! — Эдит на мгновение прикрыла лицо руками. Затем, снова овладев собой, добавила:

— Но он, действительно, с вами считается. И не так уж много людей, на которых он обращает внимание.

Я рассмеялась, хотя меня охватила страшная неловкость. Он обращает на меня внимание. Почему?

Я решительным голосом сказала Эдит:

— Вам надо привести себя в порядок и пойти погулять. Перестаньте так волноваться. Когда все закончится, вы сами будете удивляться, почему так нервничали.

Эдит опустила руки и доверчиво посмотрела на меня.

Какой же она еще ребенок. Мои слова возымели на нее действие.

— Хорошо. Я постараюсь сделать все, как надо, — обещала она.

Какая тишина в зале. На помосте возвышается рояль. Кресла уже расставлены. Почти как в концертном зале. Но это не совсем обычный зал — у подножия лестницы рыцарские доспехи, а на стенах — шпаги, мечи и ружья семейства Стейси, а также породнившихся с ними Нейпьеров и Боументов.

Завтра вечером я взойду на этот помост в темно-вишневом платье, как в тот роковой вечер. Нет, на этот раз я буду другая. Не зритель. Мое место будет там, на эстраде.

Подойдя к помосту, я села за рояль. Необходимо отбросить все мысли о Пьетро. Он умер. Если бы он оказался среди зрителей, я бы боялась споткнуться и вызвать у него презрение. Я бы напряженно ощущала его присутствие, знала бы, что он остро вслушивается в мою игру, чтобы не пропустить ни одного моего промаха. У меня бы не было столь необходимой для сцены уверенности. Я бы знала, что, волнуясь за меня, Пьетро в то же время надеется, что мое исполнение не будет таким совершенным, как его. Я начала играть. К этим произведениям я не обращалась с тех пор, как последний раз их играл Пьетро. Мне казалось, я просто не смогу сыграть эти вещи после того вечера. И вот я их играю, испытывая то победное вдохновение, исходящее из высших сфер, с которым писал эту музыку композитор. И когда я заиграла, то больше не видела перед собой Пьетро, не слышала его голоса. Для меня существовала только музыка, как это было до того, когда я узнала Пьетро.