Кирклендские услады - Холт Виктория - Страница 9

Это письмо я порвала. Ну не безумие ли пытаться растолковать Дилис то, чего я сама хорошенько не понимаю? Разве можно написать ей: я выхожу за Габриеля только потому, что питаю к нему жалость и сострадание; потому, что испытываю потребность любить кого-то, кто будет принадлежать только мне; потому, что отец оттолкнул меня, не желая принять мою заботу и дать мне взамен хоть каплю нежности; потому, что я стремлюсь прочь из родного дома.

Вместо этого я отправила Дилис короткое вежливое приглашение на свадьбу.

Фанни, как обычно, излучала скептицизм. По ее мнению, нормальные люди второпях не женятся. «Поспешишь – людей насмешишь», – уверяла она и предрекала, что я «хлебну горя полной ложкой». Однако мысль о грядущих несчастьях привела ее в хорошее расположение духа, и она решила «в лепешку расшибиться», но «утереть нос» моим будущим родственникам, если они явятся на свадьбу, и с этой целью, засучив рукава, взялась за работу.

Габриель писал мне регулярно, и письма его дышали страстью, однако в них сообщалось лишь о его любви ко мне и ни слова – о реакции его семьи на нашу помолвку.

Пришел ответ от Дилис: она сожалеет, что я не известила ее о свадьбе заранее, а теперь все дни уже расписаны и она не сможет вырваться из Лондона. Мне вдруг стало ясно, что наши пути разошлись слишком далеко и настоящей дружеской близости пришел конец.

За три дня до венчания приехал Габриель и поселился в «Королевской Голове» неподалеку от Глен-Хауса.

Когда Мэри прибежала ко мне с известием, что Габриель ждет меня внизу в гостиной, я радостно поспешила туда. Габриель стоял спиной к камину, не сводя глаз с двери. Завидев меня, он бросился мне навстречу, и мы обнялись. Он был взволнован, но весел, с его лица исчезла тревога, и оно выглядело совсем юным.

Я нежно поцеловала его.

– Какой материнский поцелуй, – пробормотан он. Он нашел точное слово для определения моих чувств: мне хотелось опекать его, укрывать от забот и волнений. Моему чувству недоставало страсти, но это меня не слишком волновало, ибо в то время я имела о страсти весьма смутное представление. И все же я действительно любила его и знала, что даже такой любви ему достаточно.

Я высвободилась из объятий Габриеля и усадила его на кушетку. Мне не терпелось узнать, как отнеслись его родные к неожиданному известию и кто из них приедет на свадьбу.

– Видишь ли, – медленно проговорил он, – мой отец слишком дряхл для такого долгого путешествия. А что касается остальных... – Он пожал плечами.

– Габриель! – не веря своим ушам, вскричала я. – Ты хочешь сказать, что они не приедут?

Он смутился, между бровей появилась знакомая морщина.

– Дорогая, какое это имеет значение? Ведь это не их свадьба, а наша.

– Но совсем не приехать! Они что, против нашего брака?

– Конечно, они не против. Но разве сама церемония так уж важна? Послушай, Кэтрин, главное – что я с тобой и что мы будем счастливы.

Мне было невыносимо видеть выражение грусти на его лице, и я постаралась скрыть свое разочарование. Значит, никого из его родственников на свадьбе не будет... Это в высшей степени необычно; впрочем, нашу помолвку и свадьбу ни с какой точки зрения обычными не назовешь.

Кто-то нетерпеливо поскребся в дверь, – это Пятница проведал о приезде Габриеля и примчался увидеть его. Я открыла дверь, и Пятница со всех ног бросился к Габриелю. Я задумчиво взглянула на них: Габриель смеялся, а Пятница пытался лизнуть его в лицо.

Что ж, сказала я себе, едва ли я вправе ожидать, что родные Габриеля будут соблюдать общепринятые нормы приличия, если сам он этого не делает. Пожалуй, хорошо, что Дилис отклонила мое приглашение.

«Стало быть, решили, что ты недостаточно хороша для них», – таков был вердикт Фанни. Не желая показывать ей своих переживаний, я только пожала плечами. После свадьбы мы с Габриелем проведем неделю в Скарборо, а потом отправимся в Кирклендские Забавы, и там уж я на месте разберусь, как относится ко мне его семья; а пока придется набраться терпения.

И вот солнечным июньским днем, спустя два месяца после первой встречи, мы с Габриелем обвенчались в нашей деревенской церкви. К алтарю меня вел отец. На мне было белое платье, спешно сшитое местной портнихой, белая фата и венок из флердоранжа. На последовавшем за венчанием скромном свадебном приеме были лишь викарий, доктор и их жены.

Сразу после тоста за здоровье новобрачных мыс Габриелем распрощались с нашими немногочисленными гостями и уехали на станцию, чтобы поспеть на поезд.

Только оставшись наедине с Габриелем в куле первого класса, я ощутила себя новобрачной. Поспешность и неожиданность нашей свадьбы, отсутствие на ней родных жениха придавали ей какую-то нереальность, но теперь, когда мы были вдвоем, я успокоилась и пришла в себя.

Габриель держал меня за руку, и на его лице сияла лучезарная улыбка. Никогда еще я не видела его таким умиротворенным, и мне стало ясно: он обрел то, чего ему всегда недоставало, – душевный покой. Пятница, конечно же, был с нами, ибо мы и помыслить не могли о разлуке с ним. Я заранее приобрела для него дорожную корзину крупного плетения, чтобы он мог видеть нас в дыры между прутьями, и долго втолковывала ему, что он будет заперт в ней совсем недолго. У меня вообще вошло в привычку беседовать с Пятницей и все ему объяснять, что вызывало на губах Фанни обычную кривую усмешку. Она говорила, что я «совсем свихнулась», раз говорю с собакой.

Мы благополучно доехали до Скарборо и поселились в гостинице.

В первые дни нашего медового месяца моя привязанность к Габриелю усилилась, ибо я почувствовала, как отчаянно он нуждается во мне, в моей способности спасать его от приступов тоски, которые то и дело на него накатывали; я испытывала настоящее блаженство от сознания своей нужности и, боюсь, принимала это чувство за любовь.

Погода стояла восхитительная, теплая и ясная. Мы много гуляли – втроем, ибо Пятница не отходил от нас ни на шаг. Мы обошли живописное побережье от Бухты Робин Гуда до Флэмборо Хед; мы любовались прелестными заливчиками, величественными скалами и уютными бухточками; мы оба любили пешие прогулки и часто их совершали, но иногда для разнообразия нанимали лошадей и катались верхом, сравнивая местные пейзажи с привычными видами западного райдинга[2]. В тех местах на побережье можно увидеть полуразрушенные стены старинных замков, а однажды мы наткнулись на руины древнего аббатства.

Габриелю нравилось осматривать развалины; однако вскоре я поняла, что его интерес к ним носит мрачный, болезненный характер, – впервые со дня нашей свадьбы я заметила на его лице признаки задумчивой печали, которую надеялась победить. Даже от Пятницы не ускользнула эта перемена в настроении Габриеля. Однажды, обследуя руины очередного аббатства, я увидела, как Пятница потерся головой о ногу Габриеля и умоляюще взглянул на него, словно говоря: мы же все вместе, а значит, должны быть счастливы.

И тут я почувствовала первые уколы беспокойства.

– Габриель, это аббатство напоминает тебе Кирклендское? – полюбопытствовала я.

– Все древние развалины похожи друг на друга, – последовал небрежный ответ.

Однако мое беспокойство не улеглось. Я не сомневалась. Габриеля что-то тревожит, и это что-то имеет отношение к Кирклендскому аббатству и к Забавам.

Я выпалила:

– Но я же вижу, что это напоминание тебе неприятно! Габриель обнял меня, отчаянно пытаясь справиться с нахлынувшим унынием. Я быстро сменила тему.

– Похоже, собирается дождь. Может, вернемся в гостиницу? На лице Габриеля отразилось облегчение – он был рад, что я прекратила задавать вопросы, на которые ему не хотелось отвечать прямо. Скоро наступит день, подумалось мне, когда я ступлю на порог своего нового дома. Там я отыщу разгадку странного поведения моего мужа и уж тогда уничтожу все препятствия, мешающие ему быть счастливым, и ничто не будет омрачать нашей жизни.