Изумруды к свадьбе - Холт Виктория - Страница 20

Я последовала ее совету. Узкая лестница спиралью уходила вниз, и мы могли идти только друг за другом.

– Вы чувствуете, как повеяло холодом, мадемуазель? Представьте себе, что вас ведут вниз и вы знаете, что, возможно, больше никогда уже не выберетесь наверх. Мы уже находимся ниже уровня рва. Именно здесь раньше держали людей, которые дерзнули оскорбить нас.

Пройдя все восемьдесят ступеней, мы оказались перед тяжелой дубовой дверью, окованной железом. На ней четко вырисовывались содержащие глубокую иронию слова: «Входите, дамы и господа, к вашему патрону графу де ла Талю».

– Вы думаете, что это знак доброго гостеприимства, мадемуазель? – спросила Женевьева с ехидцей, и мне показалось, что сквозь спокойное и сдержанное выражение лица проглядывает ее второе «я».

Я пожала плечами. Тогда она подошла совсем близко ко мне и зашептала:

– Вот теперь уже все, мадемуазель. Мы больше не у нас. Мы теперь здесь никогда не бываем. Идите сюда. Посмотрите на эти углубления в стенах. Их называли клетками. Посмотрите на эти цепи. Людей приковывали цепями, давали только хлеб и воду. Но никто долго не жил. Видите, как здесь темно даже сейчас, а когда дверь закрыта, здесь вообще нет света, – ни света, ни воздуха. Когда мы придем сюда в следующий раз, надо будет принести свечи, а еще лучше фонарь. Воздух такой спертый. Если бы у нас был фонарь, я бы показала вам надписи на стенах. Некоторые нацарапали молитвы святым и господу Богу, а некоторые – проклятия и угрозы отомстить де ла Талям.

– Здесь очень нездоровая атмосфера, – сказала я, разглядывая покрытые плесенью камни.

– А камеры забвения – по другую сторону стены. Пойдемте. Я покажу вам. Но там «призраков» еще больше, чем здесь, мадемуазель, потому что там действительно было немало тех, о ком навсегда забыли.

Женевьева снова повела меня по лестнице наверх. Оставив дверь открытой, она сказала:

– А это оружейная.

Я вошла и увидела висевшее на стенах оружие самых различных видов. Каменные колонны поддерживали сводчатый потолок, пол был вымощен каменными плитами и кое-где покрыт коврами. Узкие, стрельчатые окна походили на те, что были в моей спальне, и поэтому здесь тоже царил полумрак. Я была вынуждена признаться себе в том, что хотя я и не Женевьева, но все-таки пребывание в оружейной вызывало у меня неприятное ощущение.

Здесь, очевидно, ничего не менялось в течение многих лет, и я живо представила себе, как сюда входит ничего не подозревающая жертва. В комнате стояло резное кресло такой красивой работы, что оно скорее напоминало трон. Я удивилась, что подобное произведение искусства находилось в столь неподобающем месте. Спинку кресла украшал орнамент из цветков ириса, входивших в родовой герб де ла Талей.

Я представила себе сидящего в кресле человека, естественно, в облике нынешнего графа де ла Таля, который допрашивает свою жертву. Затем он неожиданно нажимает на рычаг и срабатывает пружина, удерживающая потайной люк в полу. Потом отчаянный крик – это жертва поняла, что случилось. Пол под ней разверзся, и она летит вниз, к тем, кто попал туда раньше, чтобы уж никогда больше не увидеть дневного света и присоединиться к навсегда забытым.

– Мадемуазель, помогите мне отодвинуть кресло, – попросила Женевьева. – Пружина как раз под ним.

Мы сдвинули похожее на трон кресло, и девочка отвернула край ковра.

– Вот она, – сказала Женевьева. – Я нажимаю вот здесь... и смотрите, вот как это происходит.

Раздался металлический, похожий на стон, скрежет, и в полу открылся квадратный люк.

– В старые времена все происходило быстро и бесшумно. Посмотрите сюда, мадемуазель. Хотя здесь ничего не видно, да? Но здесь есть веревочная лестница. Она хранится в этом шкафу. Два раза в год кто-нибудь из слуг-мужчин спускается туда, чтобы произвести уборку. Там теперь все в порядке. Никаких костей или бесформенных тел. Только одни призраки... но вы же в них не верите.

Женевьева принесла веревочную лестницу, подвесила ее на два крюка, вделанные в пол, и сбросила вниз.

– Вы со мной, мадемуазель?

Не дожидаясь ответа, она засмеялась и начала спускаться по веревочной лестнице. Я, естественно, последовала за ней.

Мы оказались в маленькой комнате. Сквозь открытый люк сюда едва достигал слабый свет, но его было вполне достаточно, чтобы я могла прочитать надписи на стенах.

– Посмотрите на эти проходы в стене. Их сделали специально. Пленники думали, что через них можно куда-нибудь выйти. Но это своего рода лабиринт, в котором очень легко заблудиться. Но каждый несчастный надеялся, что, бродя по этим проходам, можно найти выход и выбраться на свободу. Но они всегда снова возвращались на это же место, в камеру забвения. Это называли утонченной пыткой.

– Боже, как жесток человек с себе подобными! – невольно воскликнула я.

– Хотите посмотреть, мадемуазель? Я знаю, что захотите, потому что не боитесь, не правда ли? Вы такая смелая и не верите в привидения.

Я направилась к проходу в стене и сделала несколько шагов в темноту. Дотронулась рукой до холодной стены и уже через несколько секунд поняла, что это вовсе не проход и идти некуда. Это было просто небольшое углубление, выбитое в толщине стены.

Я повернулась и услышала странный звук. Женевьева выбралась из камеры и уже втаскивала лестницу наверх.

– Вы так любите прошлое, мадемуазель, – хихикнула она. – Вот оно перед вами, пожалуйста. Де ла Тали до сих пор оставляют свои жертвы умирать в этих камерах забвения.

– Женевьева!

– Вы – лгунья! – вскричала она пронзительным голосом. – Но, возможно, вы даже и не знаете об этом. А вот теперь мы посмотрим, боитесь ли вы привидений или нет!

Дверь ловушки с грохотом захлопнулась. Меня сначала буквально ослепила абсолютная темнота, но потом мои глаза постепенно привыкли. Однако прошло еще несколько секунд, прежде чем до меня начал доходить весь ужас моего положения.

Девочка, очевидно, задумала это еще вечером, когда отец велел ей показать мне замок. Она меня, наверное, скоро выпустит. Единственное, что от меня требуется, это сохранять достоинство, не признаваться даже самой себе в том, что я начинаю впадать в тихую панику, и просто ждать, когда меня выпустят.

– Женевьева! – позвала я. – Откройте немедленно дверь!

Я знала, что мой голос не может быть услышан, – огромные каменные плиты над моей головой были слишком толстыми. Да и какой был бы тогда смысл в этих камерах забвения, если бы наверху можно было услышать стенания и вопли жертв. Само название камеры уже предполагало судьбу тех, что сюда попадал. О них просто забывали!

Как глупо, что я поверила ей. Ведь я сразу определила характер Женевьевы, когда впервые встретилась с ней, и тем не менее позволила обмануть себя. А вдруг это нечто большее, чем ее каприз? А вдруг она просто безнравственна или больна?

Я вдруг с ужасом спросила себя, а что будет, когда меня хватятся? Но когда хватятся? Не раньше обеда, который вечером на подносе должны принести мне в комнату, или если вдруг ко мне придут, чтобы передать приглашение к обеду со всей семьей. И тогда... все эти долгие часы я должна провести в этом отвратительном и ужасном месте?

Тут мне в голову пришла еще одна мысль. А что, если она пойдет ко мне в комнату, спрячет все мои вещи, и все подумают, что я уехала? Она может даже написать записку, объясняющую мой отъезд тем, что я не была довольна оказанным мне приемом и что меня больше не интересует перспектива работы над картинами.

Способна ли Женевьева на такой поступок? Возможно, да, ведь она дочь убийцы! Но правда ли это? Ведь я почти ничего не знала о той тайне, которая была связана с супругой графа, – все, что я знала об этом, было покрыто мраком. Но девочка вела себя очень странно, и теперь я была уверена в том, что она способна на все.

В первые минуты почти панического состояния я чуть-чуть поняла, что должны были испытывать жертвы, когда оказывались в этом ужасном месте. Падая, они, наверное, повреждали себе конечности. Я, по крайней мере, спустилась по лестнице и была жертвой шутки, а они – жертвами мести. А это совсем другое дело. Скоро дверь ловушки откроется и в проеме люка появится голова девочки. Я должна вести себя с ней очень холодно и жестко, но ни в коем случае не показывать виду, что меня охватила паника, и сохранять достоинство.