Изумруды к свадьбе - Холт Виктория - Страница 2

По углам замка возвышались четыре башни. Мощные каменные стены и башни с узкими бойницами создавали впечатление, что замок был построен для обороны. Я вычислила толщину его стен, взглянув на узкие прорези окон. Безусловно, это была крепость. Замок окружал глубокий осыпавшийся ров, конечно сухой, заросший буйно растущей зеленью.

Старый Жозеф что-то сказал мне, но я была так увлечена зрелищем, что не сразу поняла, о чем он говорит.

– Да, – продолжал он, – в замке все остается по-прежнему, ничего не меняется. Наш граф следит за этим.

Граф... Владелец замка... Мне предстояла скорая встреча с ним. Воображение нарисовало мне надменного аристократа, предков которого везли в телеге по улицам Парижа на площадь Революции к гильотине. Такой вряд ли благосклонно примет мой неожиданный приезд.

«Вы мне не нужны, – скажет он. – Мое приглашение предназначалось только вашему отцу. Вам придется немедленно уехать».

Вряд ли мои мольбы: «Я такой же знаток своего дела, как и мой отец. Я работала вместе с ним много лет. В старых картинах я разбираюсь даже лучше, чем он. Эту сторону дела он всегда поручал именно мне» – разжалобят его сердце.

Господи! Ну как объяснить высокомерному графу, что женщина тоже может быть специалистом и так же хорошо реставрировать старые картины, как и мужчина?

«Господин граф, я сама художник...» Я представила себе его презрительное выражение лица. «Мадемуазель, меня нисколько не интересует ваша квалификация. Я посылал за месье Лоусоном, а не за вами. Поэтому вы меня весьма обяжете, если покинете мой дом»...

Жозеф бросил на меня проницательный взгляд. Мне показалось, что он думал о том, как это странно, что господин граф нанял женщину.

Мне не терпелось расспросить его о графе, но я, конечно, не посмела. У меня с собой было письмо графа, в котором он как бы приказывал моему отцу приехать.

«Граф де ла Таль просит господина Д. Лоусона незамедлительно прибыть в замок Гайяр для выполнения предварительно обговоренных работ по реставрации старых картин», – писал он.

Так в чем же дело? Я – Даллас Лоусон, и если этот вызов предназначался Даниэлу Лоусону, то мой ответ заключался бы в том, что Даниэл Лоусон умер, а я, его дочь, теперь вместо него могу выполнить этот заказ. Я выросла и была воспитана в духе величайшего почтения к искусству, которое со временем превратилось в страстное увлечение. Отец поощрял мой интерес, и мы чудесно провели время во Флоренции, Риме и Париже, ничего не делая, занятые только созерцанием художественных ценностей.

Моя мать часто болела, а отец был постоянно поглощен своей работой, поэтому неудивительно, что я в основном была предоставлена самой себе. Мы редко встречались с другими людьми, и поэтому у меня не выработалось привычки легко и просто сходиться с ними.

Не будучи хорошенькой, я всегда испытывала чувство дискомфорта и скованности, которые приходилось постоянно скрывать. Так что со временем это превратилось в малопривлекательную манеру вести себя с преувеличенным чувством достоинства.

Но я тосковала по возможности поделиться с кем-то своими мыслями и чувствами; страстно мечтала иметь друзей.

Меня безумно интересовали дела других людей, которые всегда казались мне более интересными, чем то, что происходило в моей жизни. Я с восторгом могла внимать разговорам, вовсе не предназначенным для моих ушей; могла часами просиживать на кухне, слушая, как две служанки – старая и молодая – обсуждают свои болезни и любовные похождения. Могла подслушивать разговоры людей в лавках и магазинах, куда мы с матерью заходили за покупками. Отец не одобрял мою дурную привычку и часто ругал меня.

Но, когда я пошла учиться в художественную школу, начала постигать жизнь не из разговоров, а, что называется, из первых рук, – на своем собственном опыте. Но это тоже не понравилось моему отцу, так как вскоре я влюбилась в студента.

В моменты наиболее романтического настроения я до сих пор с тоской вспоминаю весенние дни, когда мы бродили по Грин-парку и парку Святого Джеймса, слушали ораторов у Мраморной арки, гуляли по бесконечному серпантину Кенсингтонских садов. Эти сладостные воспоминания мучили меня, и поэтому я больше никогда не бывала там.

Отец противился нашим встречам, потому что Чарлз был беден. К тому же моя мать тяжело хворала и нуждалась в моей заботе и внимании.

Никакой особой сцены прощания не было. Весна и юность породили наш роман, а с приходом осени он закончился.

Отец боялся, чтобы у меня не повторилась подобная ситуация, поэтому предложил мне покинуть школу и работать вместе с ним. Он сказал, что я смогу научиться у него гораздо большему, чем может дать мне школа. Все так и получилось, но он лишил меня возможности встречаться с людьми моего возраста и жить своей собственной жизнью. Мое время было поделено между работой и заботой о матери.

Когда она умерла, я долгое время пребывала в горе и печали, а когда немного пришла в себя, то обнаружила, что я уж не так и молода. Со временем я убедила себя в том, что не представляю для мужчин никакого интереса, и мое желание выйти замуж по любви переродилось в страсть к живописи.

– Работа очень увлекает тебя, – сказал однажды отец. – Ты хочешь восстанавливать буквально все.

Я поняла, что он имел в виду. Я приложила немало сил, чтобы сделать из Чарлза выдающегося художника, но мои усилия пропали зря. Может быть, именно поэтому я его и потеряла. Я пыталась разбудить в матери ее былые силы и интерес к жизни, но явно не рассчитала свои силы – все оставалось по-прежнему. Я никогда не пыталась переделать отца. Это было бы просто невозможно. Но желание перекроить мир по своему усмотрению жило во мне до сих пор.

Я помню тот день, когда из замка Гайяр пришло первое письмо. Граф де ла Таль имел картинную галерею, которая требовала больших забот. В письме он спрашивал, не мог бы отец проконсультировать художников, реставрирующих картины.

Отцу польстило внимание графа.

– Я пошлю за тобой, как только это будет возможно, – сказал он мне. – Что касается картин, то мне понадобится твоя помощь. Это замок пятнадцатого века, и я уверен, что многое сохранилось там в первозданном виде. Это же просто великолепно!

Я была очень взволнована. Во-первых, потому что мне очень хотелось пожить и поработать во французском замке, во-вторых, потому что отец стал признавать мои знания и умение.

Но затем из замка пришло письмо, в котором граф откладывал приглашение на неопределенное время. «Непредвиденные обстоятельства делают Ваш приезд в настоящее время невозможным, – писал он, не вдаваясь в подробности. – Возможно, позднее я дам знать о своих намерениях».

Спустя два года после получения этого письма отец скоропостижно умер от сердечного приступа. Осознание того, что я осталась совсем одна на белом свете, было для меня ужасным ударом. Я почувствовала себя одинокой, покинутой, лишенной всего на свете, не говоря уже о том, что у меня почти не осталось денег. Я привыкла помогать отцу в работе и теперь гадала, что же будет дальше? Хотя люди и принимали тот факт, что я была его помощником и великолепно справлялась со своими обязанностями, но как они станут относиться ко мне теперь, когда я должна буду действовать совершенно самостоятельно?

Я поговорила об этом с Энни, старой служанкой, которая прожила у нас много лет, а теперь собиралась покинуть меня, уехав жить к своей замужней сестре. Она считала, что у меня есть лишь два выхода: стать гувернанткой, как это делают многие леди, или подыскать себе место компаньонки.

– Ненавижу и то и другое, – ответила я.

– Но нищие не выбирают, мисс Даллас. Кругом немало молодых леди таких же воспитанных и образованных, как вы, которые оказались в подобном положении. Думаю, найти подходящую работу будет нелегко.

– Но ведь я люблю свое дело и не собираюсь менять род занятий.

Энни кивнула в знак согласия, но я знала, что она думает о том, что никто не захочет нанимать женщину на ту работу, которую обычно делает мужчина.