Изумруды к свадьбе - Холт Виктория - Страница 12

– У меня такое чувство, что его не очень-то любят те, кто зависит от него.

– Очевидно, только те, кто любит зависеть, любят тех, от кого они зависят. А независимые всегда восстают.

Я была немного озадачена нашим разговором. Было совершенно очевидно, что далеко не все в округе одинаково благожелательно относятся к графу, но мне все больше и больше хотелось узнать буквально все об этом человеке, поэтому я сказала:

– Да, в настоящий момент я вот тоже должна набраться терпения и ждать его возвращения.

– Месье Филипп не дерзнет взять на себя принятие решения, потому что побоится вызвать раздражение графа, – сказал Жан-Пьер.

– Он очень боится своего кузена?

– Больше, чем многие другие. Если граф не женится, Филипп становится наследником, ибо де ла Тали придерживаются порядков и традиций королевской фамилии, и закон, относящийся к Валуа и Бурбонам, является руководством и для семьи де ла Талей. Но, как и во всем другом, все зависит от графа. Поскольку наследовать должен кто-то из мужчин, то он может передать право на наследование помимо своего кузена кому-нибудь из других родственников. Мне иногда кажется, что это не Гайяр, а Версаль времен Луи XIV.

– Но, по-моему, граф еще молодой... по крайней мере, не старый. Почему бы ему снова не жениться?

– Говорят, что ему ненавистна сама эта идея.

– Мне казалось, что ему, человеку из такой благородной и древней фамилии, нужно продолжить свой род. И это может стать предметом его гордости.

– Да, он самый гордый человек во всей Франции.

В этот момент в дом вбежали дети, ведя за собой Габриэль и своего отца, Армана. Габриэль Бастид оказалась необыкновенно симпатичной девушкой. Как и все остальные члены семьи, она была смуглая и темноволосая, но ее глаза имели глубокий синий оттенок, и именно они придавали ей необыкновенную привлекательность. Она выглядела очень приветливой, но еще более нерешительной и подавленной.

Я как раз рассказывала, что моя мать была француженкой и благодаря ей я так сносно говорю по-французски, как вдруг зазвонил колокольчик, да так неожиданно, что я на мгновение испугалась.

– Это служанка зовет детей есть, – пояснила мадам Бастид.

– Мне пора идти, – заметила я. – Было очень приятно с вами познакомиться. Надеюсь, мы еще встретимся.

Но мадам Бастид и слышать не хотела о моем уходе. Я должна непременно остаться, сказала она, и обязательно попробовать домашнего вина. Детям дали по куску хлеба с толстым слоем шоколада, а нам – маленькие тартинки и вино.

Мы разговаривали о виноградниках, вине, картинах и о том, как живут здесь люди. Мне сказали, что я должна обязательно побывать в церкви и старой ратуше; и каждый раз, когда я буду проходить мимо, я непременно должна заглядывать к ним, Бастидам. Жан-Пьер и его отец, который до сих пор не проронил ни слова, будут рады показать все, что мне захочется увидеть.

Управившись со своим хлебом и шоколадом, дети отправились играть во двор, а наш разговор снова вернулся к замку. Возможно, в этом было виновато вино, пить которое я совсем не привыкла, да тем более еще в такое время дня, но я почувствовала себя гораздо свободнее и непринужденнее, чем обычно.

– Женевьева – очень странная девочка, – сказала я. – Совершенно не такая, как Ив и Марго. Они импульсивные, естественные – словом, нормальные, счастливые дети. Возможно, замок не совсем подходящее место для маленьких детей.

Я говорила довольно опрометчивые вещи, но меня это не заботило. Я, в конце концов, должна как можно больше узнать о замке и еще больше – о самом графе.

– Бедное дитя! – воскликнула мадам Бастид.

– Да, – ответила я, – но я думаю, что поскольку прошло уже три года со времени смерти ее матери, ребенок в таком возрасте должен уже успокоиться и прийти в норму.

Наступило молчание, потом Жан-Пьер заметил:

– Если мадемуазель Лоусон останется в замке на более чем длительное врем, она все равно скоро узнает. – Потом повернулся ко мне и продолжал: – Графиня умерла от слишком большой дозы настойки опия.

Я вспомнила слова Женевьевы, сказанные ею тогда у могилы, и выпалила:

– Нет, ее убили!

– Но они назвали это самоубийством, – сказал Жан-Пьер.

– Ах, – вклинилась в разговор мадам Бастид, – графиня была такая прелестная женщина. – Затем круто сменила тему беседы.

Мы разговорились о большом несчастье, свалившемся на виноградники Франции несколько лет назад, когда филлоксера виноградная уничтожила практически весь урожай. Жан-Пьер, страстно любивший свое дело, говорил о виноградной лозе и вине с таким энтузиазмом и страстью, что невольно заражал ими собеседников. Могу себе представить охвативший всех страх, когда они обнаружили эту страшную болезнь виноградников: ведь перед ними вставала похожая на трагедию дилемма – затоплять виноградники или нет.

– В тот год чертова напасть поразила всю Францию, – продолжал Жан-Пьер. – Это случилось лет десять назад. Я не ошибаюсь, отец?

Тот утвердительно кивнул.

– Все эти годы мы постепенно, с большим трудом, восстанавливаем былое благополучие и надеемся, что со временем сделаем все, как было раньше. Кстати, Гайяр пострадал в тот год гораздо меньше, чем другие местности.

Когда я наконец поднялась, чтобы уходить, Жан-Пьер сказал, что проводит меня до замка. И хотя мне не стоило опасаться, что я не найду дороги домой, я была рада побыть в его обществе, ибо все Бастиды пришлись мне по сердцу своей мягкостью и добротой – качествами, которые я так высоко ценила. Я вдруг с удивлением обнаружила, что когда я находилась в их обществе, то ощущала себя совершенно иным человеком, не похожим на ту холодную и чопорную даму, которой я представлялась всем в замке.

Я была похожа на хамелеона, который меняет свою окраску в зависимости от окружавшей его среды. И это получалось совершенно непреднамеренно и естественно. Я никогда раньше не осознавала всей степени того автоматизма, с которым пряталась в свою защитную скорлупу, и как мне было приятно быть в обществе людей, с которыми я чувствовала себя непринужденно и не было необходимости изображать совсем другого человека.

Когда мы вышли из ворот и ступили на дорожку, ведущую к замку, я спросила:

– А что граф... он действительно внушает всем такой ужас?

– Он аристократ... один из самой старой аристократической фамилии. Его слово – закон.

– Он пережил в жизни трагедию.

– Мне кажется, вы сочувствуете ему. Но, когда с ним встретитесь, вы убедитесь в том, что он меньше всего нуждается в чьем-либо сочувствии и жалости.

– Вы сказали, что они назвали смерть его жены самоубийством... – начала было я. Он мягко оборвал меня, заметив:

– Мы никогда не говорим на эту тему.

– Но...

– Но, – добавил он, – всегда об этом думаем.

В этот момент нашим взорам открылся замок.

Он выглядел таким огромным, внушительным и неприступным. Мне сразу подумалось обо всех тайнах и секретах, которые могут хранить его древние стены, и я почувствовала, как по моей спине пробежал холодок страха.

– Прошу вас не беспокоиться, вы можете не идти дальше, – сказала я. – Мне не хотелось бы отрывать вас от работы.

Он остановился в нескольких шагах от меня и поклонился. Я улыбнулась и направилась к замку.

В тот вечер я рано легла спать, потому что давала себя знать предыдущая бессонная ночь. Я вскоре задремала и видела какие-то непонятные сны. Это было очень странно, ибо дома мне никогда ничего не снилось. А сейчас на меня навалились какие-то смутные и беспорядочные сновидения, в которых мелькали Бастиды, подвалы, где хранились бутылки с вином, и над всем этим реяло какое-то безликое существо, которое, как я поняла, должно было быть умершей графиней. Иногда я ощущала ее присутствие, даже не видя в своем сновидении. Складывалось впечатление, что она находится где-то здесь, рядом, и постоянно нашептывает мне слова предостережения: «Уезжайте поскорее. Не дайте затянуть себя в сети этого странного дома».