Соколы - Шевцов Иван Михайлович - Страница 50

Фактически сегодняшняя Россия напоминает собой колонию международного еврейства, которой управляют банкиры гусинские, смоленские, фридманы, березовские, малкины и им подобные соплеменники. А окружение президента, его помощники, консультанты, эксперты из той когорты: лившицы, паины, рюриковы, чубайсы, боровые, шейнисы, гайдары, вольские и пр. и т. п. А кто правит Москвой? ресины, систеры, музыкантские — их целый легион.

Сегодня Россия переживает вторую еврейскую оккупацию после 20–30 годов. И потому «еврейский вопрос» еще никогда так остро не стоял, как в наше трагическое время, когда судьба России как государства повисла над бездной, а существование русских, как нации стало не мифом, а реальной проблемой. Масоно-сионистское иго в России — это не выдумка патриотов, а свершившийся факт. Русские в России чувствуют себя иностранцами, а иностранцы из ближнего дальнего зарубежья ведут себя, как хозяева. Когда бы вы не включили телевизор, вы увидите одни и те же лица: Лившиц и Гайдар, Паин и Вольский, Марк Захаров и Алла Пугачева, Райкин и Старовойтова, семейные праздники, трехдневный юбилей Хазанова. Именно, «тель-авидение», превращенное в частную еврейскую лавочку с многонациональным продавцом Сванидзе и фактическим хозяином, лидером Международного сионизма банкиром Гусинским. Мы миримся с тем, что пришлые соросы и саксы, потряхивая своей награбленной мошной, диктуют нашим школьным учителям, какую литературу и какую историю следует изучать нашим детям и подсовывают учебные программы, в которых нет Сергея Есенина, но есть «великий русский поэт» Иосиф Бродский, под тем предлогом, что этот графоман удостоен Нобелевской премии. А премией этой, превратившейся в политическую разменную монету, распоряжаются все те же соросы и саксы израильского происхождения. Таким образом сегодня еврейский вопрос превращается в русский вопрос, ибо речь идет о судьбе русских, выживание их как нации. Мы возмущаемся засильем кавказцев на наших рынках и проявляем трагическую терпимость засильем сионистов во всех основных сферах жизни страны: в государственном аппарате, в СМИ, культуре, финансах, экономике, торговле. Подавленный пугалом антисемитизма и изобретенной специально для устрашения 74-й статьей Уголовного кодекса, одураченный псевдонимами народ не рискует разбираться, кто есть кто, не понимает, что под фамилией Евтушенко скрывается Гангнус, а сегодняшний Аркадий Иванович вчера еще был Аркадием Иосифовичем. Запросто меняют не только имена и фамилии, но и отчества. Мы миримся с наглой, цинично-оголтелой русофобией новодворских и маркзахаровых. Хочется повторить слова отчаяния, сказанные Фордом: «Пускай люди узнают, кто их угнетает».

Международный сионизм с помощью местных лакействующих предателей, главным образом из числа интеллигенции, поставил Россию на колени и при помощи танковых пушек не позволяет ей подняться. И если народ наш не отрезвеет от теле-газетного дурмана и лжи и не поймет, кто совершил контрреволюцию, уничтожив СССР и советскую власть, не поймет, что сионизм — это фашизм сегодня, и не Зюганов, а Янов его носитель, то нам конец. Если в сознании народа не возродится чувство национального достоинства и гордость, мы обречены на гибель и бесславие.

ИЛЬЯ ГЛАЗУНОВ И ЕГО АКАДЕМИЯ

У выдающегося русского художника Ильи Глазунова есть глубоко символическая картина «Ландыш». Темно-серый квадрат асфальта пробили хрупкие и нежные листочки ландыша, взломали броню мостовой и расцвели белым удивительно чистым и светлым, как детская слеза, жемчугом, расточая ауру прозрачной чистоты и свежести. Это не просто натюрморт. Это дивная картина, преисполненная философского звучания и символического подтекста, торжества неистребимых жизненных сил, которых не способна остановить, удержать или сломать никакая броня. Напротив, нежное, хрупкое растение, ландыш, как символ прекрасного и благородного, бросил вызов казалось непреодолимому препятствию и победил. Для Ильи Глазунова картина эта, как отражение творческой судьбы самого художника, его неимоверно трудного пути в большое искусство. Это извечная борьба света и тьмы, Добра и Зла, Правды и Лжи. Извилист и тернист был путь Глазунова на Олимп мастерства. Его травили, не признавали, унижали, на него клеветали. А он не сдавался, он сражался силой своего таланта, божественного дара, светлого и праведного, а потому и неодолимого. И он победил.

Еще будучи студентом государственного художественного института имени И.Е.Репина в 1956 году на пражском фестивале молодежи творчество начинающего живописца Ильи Глазунова было отмечено премией Гран-при. А через год ленинградский студент уже в Москве в залах Центрального дома работников искусств выставляет 80 своих картин и рисунков. Работы эти произвели сенсацию своей необычностью и новизной. Новое и необычное было не в каких-то художественных изысках и трюках, а в самом простом и общедоступном — в правде. Не подслащенной, не подкрашенной идеологическими догмами, а в самой что ни есть обнаженной, достоверной правде, схваченной острым и страстным взглядом художника-творца и преподнесенной зрителю в профессионально исполненной реалистической манере.

Десятки работ, дерзких, смелых. Неповторимый почерк, свойственный только ему, его мир, выраженный откровенно, даже с вызовом. Пошли вопросы: «Кто он? Чей он? Из какой стаи?» А он был ничей, сам по себе. Одних в нем не устраивал русский дух, православие, монархизм. Других— не шаблонность, самостоятельность, дерзость. И тогда раздался клич: «Ату его!»

И началось. Пошли суды и пересуды со всех сторон, справа и слева. Официальные чиновники от искусства усмотрели в творчестве молодого художника, еще студента, непозволительную вольность, отход от принятых стандартов, своего рода вызов властям. Талантливость в данном случае в расчет не принималась. Ее не замечали, или не хотели замечать. Со Старой площади раздался грозный окрик: «Кто позволил?!» Руководители Союза художников открестились: мол, это не наш, он не член Союза. Илья Глазунов учился в мастерской маститого академика Бориса Иогансона. Когда студент Глазунов предстал на пороге квартиры своего учителя, чтоб вручить ему пригласительный билет на выставку, дверь перед ним лишь приоткрыла домработница. Илья услышал из глубины квартиры голос метра: «Скажи, что меня нет дома». От ворот поворот. Перетрусивший Иогансон оправдывался публично: «Он не мой ученик, а в настоящий момент даже не студент института имени Репина — мы его исключили». Впрочем, отлучение от института было временным.

В те годы в нашем изобразительном искусстве уже появились первые ростки сорняков, занесенных с Запада недобрыми ветрами — разного рода «авангардистов». Началась реанимация отцов абстракционизма Малевича и Кандинского. Глазунов такое искусство отвергал, оно претило его душевному складу, потому что уродовало действительность, разрушало гармонию, созданную Всевышним, безобразило прекрасное. Между прочим, уже в зрелые годы как бы в ответ на глупый, бессмысленный «Черный квадрат» Малевича Илья Глазунов создает свой белый квадрат. Заснеженное поле, нет горизонта — небо слилось с землей. Белое безмолвье. И на нем, на этом ровном морозном, заснеженном поле удаляющийся человеческий след. Он обрывается где-то вдали черной точкой, за которой угадывается фигура человека. Одинокого, покинутого, изнуренного трудной дорогой, но идущего. Ибо дорогу осилит идущий, как говорят в народе. Сколько разных дум и чувств рождает в душе и памяти эта философского настроя картина. В ней и судьба единого человека и трагедия человечества, и пафос преодоления трудностей, и роковая обреченность. Уходящий в бессмертие или в никуда человек, эта лишь маленькая черная точка на светлом плато, тем не менее оставляет свой ясно видимый след на заснеженном поле жизни. Глазуновский белый квадрат, написанный с профессиональным блеском художника-реалиста, преисполнен глубокого смысла, он звучит дерзкой пощечиной автору «Черного квадрата», одному из столпов абстрактного искусства. Убежденный реалист, Глазунов не приемлет формализма, в какие бы одежды он ни наряжался. В своей отличной по форме и глубокой по содержанию книге «Россия распятая» он говорит: «Я не любил, не люблю и никогда не буду любить Сезанна, с которого начинаются все монографии «современного искусства», потому что Сезан открыл путь к кубизму и сменившему его авангардизму».