Зори над городом - Кононов Александр Терентьевич - Страница 10

Старые кружковцы были влюблены в своего руководителя; так реалисты когда-то были преданы Арямову.

Гриша однажды услышал, как один из студентов сказал, глядя издали на Владимира Владимировича:

— Какой он красавец!

Сосед его отозвался с удивлением:

— Ну, что вы!

Профессор был толстый пожилой человек с купеческой бородой, с маленькими глазками, с бесформенным носом «картошкой».

— Значит, вы не находите, что он красив?

— Нет. Не нахожу.

— У него прекрасное лицо!

И студенты чуть не поссорились. Один доказывал, что красоту не следует понимать банально. Другой возражал, что нос картошкой есть нос картошкой и тут уж ничего не поделаешь…

Шумов заходил и к «соседям» — на историко-филологический факультет. Там необыкновенной популярностью пользовались лекции Платонова, маленького, седенького и очень ядовитого. Лицо его походило на чисто вымытую редечку, украшенную золотыми очками.

Читал он тихим, слегка гнусавым голосом, не сравнишь с баритоном любимца первокурсников — Юрия Михайловича!

Слушатели, однако, скоро забывали о голосе Платонова: перед ними возникали живые картины древней Руси…

Вообще много интересного было в университете!

Гриша иногда ухитрялся посещать его даже по воскресеньям.

На одно из воскресений назначена была в физической аудитории защита докторской диссертации приват-доцентом Кучковым, фамилию которого Гриша услышал впервые на прошлой неделе. Вернее, не услышал, а прочел в объявлении, вывешенном в коридоре. Там сообщалось, что вход на защиту диссертации свободный. Но главное — оппонентом выступит Платонов. Сам Платонов!

Гриша пришел в физическую аудиторию, когда доцент Кучков, одетый парадно, во фрак, уже занял свое место на кафедре. Это был человек лет за сорок, коренастый и краснолицый. Если Платонов походил на беленькую редечку, то Кучков напоминал скорее свеклу; это сходство особенно стало заметным, когда один за другим начали выступать его оппоненты.

Гриша слушал невнимательно и самого Кучкова и его оппонентов: он ждал Платонова, которым увлекся в ту пору безмерно.

Вероятно, Гриша не был исключением: сочувственный гул прошелся по аудитории, когда слово взял профессор Платонов.

Он заговорил с таким ядом, что бедный доцент скоро вспотел и принялся вытирать носовым платком свою туго налитую багровую шею; это не помогло — на глазах у публики, довольно многочисленной, крахмальный его воротничок размяк и посерел.

Платонов перечислял данные, оставшиеся вне поля зрения глуботоуважаемого коллеги. Вспоминая первоисточник, с коими диссертант, «будучи преобременен многополезными своими занятиями», не успел ознакомиться, профессор высказывал искреннее по этому поводу сожаление. Он наизусть цитировал летописи и «позволял себе выразить надежду», что Кучков найдет возможным заинтересоваться этими не лишними для ученого-историка материалами.

Все это он говорил ровным голоском, то соединяя вместе, то неторопливо разводя в стороны пальчики своих маленьких, изящных рук.

Бедный Кучков уже перестал спасать свой размокший воротничок.

Чтобы не смотреть на его несчастное лицо, Гриша отвел глаза в сторону и неожиданно встретился взглядом с худенькой девушкой, в которой он сразу узнал внучку больной актрисы.

Как она сюда попала? Впрочем, что ж удивительного!

Состав аудитории — может быть, потому что день был воскресный — оказался самым разнообразным: много было женщин — среди черных сюртуков, фраков и мундиров выделялись шелковые платья и меховые горжетки.

Рядом с тоненькой девушкой возвышалась массивная дама, щеки которой — видимо, полнокровные до предела — от обилия пудры казались лиловыми. Девушка, внимательно поглядев на Гришу, сказала что-то на ухо массивной даме; и он поспешил отвернуться.

Между тем беспощадные, направленные на соискателя степени удары Платонова продолжались — меткие, как шпага дуэлянта.

Казалось, от диссертации ничего не осталось.

Однако и после Платонова новые оппоненты нашли достаточно оснований, чтобы дополнительно поговорить об изъянах в работе Кучкова.

Гриша уже опять не слушал их — ни свирепого на вид, заросшего до самых глаз буйной растительностью профессора, ни молодого ученого, похожего безликой внешностью, фраком и прилизанными баками на официанта.

Григорий Шумов искоса, полуобернувшись, поглядел на внучку актрисы: милое лицо девушки выражало теперь растерянную, мучительную жалость. Ему и самому стало жаль Кучкова: видно, провалился, бедняга, бесповоротно.

Он провалился, а пытка его все еще продолжалась — и не было этому конца!

Нет, конец все-таки пришел и был ознаменован… объятьями.

Первым обнял Кучкова Платонов.

Троекратно, по-русски, расцеловавшись с ним, старый профессор повернулся к аудитории и объявил, что ему остается только гордиться своим дорогим учеником, показавшим сегодня весь блеск своего таланта и всю глубину своей эрудиции.

Свирепый на вид оппонент прорычал, что у него нет слов для выражения благодарности за то интеллектуальное наслаждение, которое он только что испытал.

Молодой ученый с прилизанными баками застенчиво пролепетал что-то необычайно вежливое.

Гриша растерялся.

Неужели все это всерьез? Нет, видно, он еще совсем незнаком с университетскими нравами.

Через несколько минут было объявлено, что ученый совет единогласно присудил диссертанту ученую степень доктора наук.

К Кучкову вереницей устремились поздравляющие; одной из первых подошла массивная дама с лиловым лицом. За дамой стояла, потупясь, тоненькая девушка.

Преодолев привычную свою застенчивость, Гриша подошел к ней:

— Здравствуйте. Вы не узнаете меня?

— Здравствуйте, — ответила, слегка порозовев, девушка и, видимо, хотела еще что-то сказать, но в это время ее с шутливой размашистостью подхватил под руку мгновенно преобразившийся, сияющий, счастливый Кучков.

Гриша отступил в сторону и наткнулся на незнакомого ему курчавого студента с оливково-смуглой физиономией.

— Я имею к вам деловой разговор, — мягко, по-южному, выговаривая слова, сказал студент. — Вы нуждаетесь в заработке?

— Нуждаюсь, — рассеянно ответил Шумов, снова повернувшись в сторону девушки, которая его интересовала сейчас несравненно больше, чем какой бы то ни было деловой разговор.

Девушка, толстая дама и Кучков, взявшись за руки и весело смеясь, продвигались к выходу.

Идти за ними следом? Может быть, удастся заговорить в швейцарской, спросить о здоровье Нины Георгиевны — он ведь знал, как зовут больную.

Девушка обернулась, сразу нашла его взглядом и кивнула на прощанье. Лицо у нее разрумянилось. Какое милое, какое милое было у нее лицо!

— Не взялись бы вы, — продолжал тем временем студент с оливковым лицом, — распространять журнал?

— Журнал… Какой журнал?

— Наш. Студенческий журнал. Он так и называется «Наш путь».

Студент вынул из кармана и протянул Грише сложенную вдвое довольно тонкую тетрадку большого формата. Серенькую ее обложку с угла на угол пересекала широкая синяя полоса.

— Раньше на обложке была красная полоса, вы понимаете? Градоначальник распорядился переменить цвет.

— Я не совсем… — начал было Шумов.

Но студент перебил:

— Одну минуточку! Итак, журнал вполне приличный. Уж в этом отношении можете поверить мне — Семену Шахно. Позвольте, а почему у вас такой рассеянный вид? Торопитесь куда-нибудь?

Девушка ушла. Да никогда бы Гриша и не решился подойти к ней — при Кучкове.

— Нет. Не тороплюсь.

— Тогда слушайте! Я предлагаю вам буквально золотое дно. Номер журнала стоит пятнадцать копеек, третья часть идет вам, десять копеек сдаете в кассу. На Невском в хороший день удается сбыть до пятидесяти экземпляров. В таком случае сколько вы получаете на руки? Неплохо?

— Боюсь, это мне не подойдет.

— Вы аристократ?

— Какой еще там аристократ…

Девушка теперь, конечно, уже оделась в швейцарской. Ушла, и он ее больше не встретит. Бывают же такие лица, не очень заметные, а если заметишь их, потом не забудешь.