Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович - Страница 8

- О каких осложнениях вы говорите?

- Разговоры ненужные пойдут: мол, попахивает старыми методами.

- Я это уже слышал. И не только от Маринина, - с прежним спокойствием ответил Глебов, с интересом рассматривая Гризула, о котором ходила молва как о толковом, передовом инженере и вообще высокообразованном человеке. И вдруг решил вести разговор напрямую: - Вы, Николай Григорьевич, видели эти картины?

- Знаете ли, Емельян Прокопович, я не считаю себя большим специалистом в живописи, - уклончиво ответил главный инженер, поводя глазами по потолку. - Я доверяю авторитетам, отзывы которых весьма лестны. Илья Семенов - а он будет гвоздем выставки - это известное имя в мире искусств. Недавно за границей была его персональная выставка и прошла, надо сказать, с помпой. Там его знают, ценят, монографию о нем издали. А мы, к сожалению, не хотим замечать свои таланты. Как говорится: "В своем отечестве нет пророков". И все это только потому, что он идет непроторенным путем.

Голос у Гризула грудной, с глуховатой простудной хрипотцой, и потому слова его кажутся весомыми. Но Емельян не очень доверяет этому, заметив, как увернулся от ответа Николай Григорьевич. Повторять же свой вопрос он не стал, а лишь спросил:

- Это у Семенова есть абстрактные картины?

И слова его прозвучали не столько вопросом, сколько утверждением. "Семенова знает", - решил Гризул и внушительно заговорил:

- Видите ли, всякому подлинному таланту свойственно новаторство. Большой художник ищет, экспериментирует. Возьмите Пабло Пикассо или Давида Сикейроса. Они работали в разных жанрах - от реализма в нашем понимании до абстракционизма. И все равно остались художниками с мировым именем. Я думаю, вы не откажете по этой причине в большом таланте Илье Семенову. Реализм - он ведь разный бывает: талантливый и бескрылый. Точно так же и абстракционизм: есть хороший и есть плохой.

- Абстракционизм - продукт буржуазной идеологии, насколько я понимаю, Так или нет?

- А чего, собственно, нам его бояться? - вопросом на вопрос ответил Гризул. - Покажем народу, пусть народ сам решит, что плохо и что хорошо. Организуем обсуждение, поспорим. В спорах рождается истина.

- Ну, во-первых, откуда вы взяли, что мы боимся абстрактного искусства? - Глебов посмотрел Николаю Григорьевичу прямо в глаза. Тот не отвел взгляда, выдержал с холодным спокойствием. - Мы не принимаем его - это верно. Не принимаем, потому что не считаем искусством. Поэтому, во-первых, я не вижу смысла открывать дискуссию или, как вы говорите, обсуждение выставки. О чем будем спорить? Об абстракционизме? Я отлично помню, как народ наш возмущался абстрактной галиматьей на французской выставке в "Сокольниках". В том числе и картиной Пикассо "Женщина под сосной". Выставлять порнографию только для того, чтоб потом сказать публике: смотрите, мол, это цинизм, это скверно пахнет. Так, что ли?

От этих слов Гризул поморщился, как от яблока-дичка, завертел протестующе круглой щетинистой головой и, наконец, сказал раздраженно:

- Зачем же крайности?

- Рабочие будут ругать не только художников, но прежде всего нас за неуважение к ним, к рабочим. Хотите выставку для рабочих? Пожалуйста. Но давайте искусство наше, то, которое выражает идеологию, мировоззрение, вкусы нашего советского человека, искусство социалистического реализма.

- Но ведь абстрактных работ будет совсем немного. И ничего страшного не произойдет, если мы их вывесим для контраста, - настаивал Гризул.

- Так сказать, для консолидации? - иронически подбросил Глебов, и Гризул не счел нужным ответить на замечание. Он заговорил о другом:

- Я не считаю в данном случае единственно правильным метод запрета. Времена не те. Это вызовет скандал, никому не нужный. Художники будут жаловаться, напишут во все инстанции. Дойдет до заграницы. А там рады любому случаю, станут шуметь на всех перекрестках, что нет у нас свободы.

Слова эти подхлестнули Глебова. Сам того не желая, он поднялся, бледный, злой, и, не глядя на главного инженера, резко сказал:

- Пусть пишут, что хотят. Мы на свой народ работаем, а не на заграницу. И вымаливать похвалы у капиталистов или их слуг не собираемся. Пусть лучше ругают нас. Да, да, пусть ругают. Заимствовать их нравы и вкусы нам не к лицу.

Гризул встал, решив, что разговор, собственно, окончен и миссии своей он не выполнил. Емельян остался непреклонным, и главный инженер произнес довольно безобидно, как будто то, о чем они сейчас говорили, не стоило и выеденного яйца:

- Ну выставка ладно, пусть - все это мелочи жизни. Я не считаю себя компетентным в живописи. А как вам нравится наш коллектив? Вы бывали в цехах?

Вопрос был праздным, только бы перевести разговор. Глебов это понял и не поверил, что Гризул так легко, можно сказать, без боя, сдался. Емельян чувствовал по всему, что он нисколько не убедил Николая Григорьевича, который прекратил спор лишь ради того, чтобы не обострять отношений с первой встречи. Гризул действительно пожалел, что произошел этот прямой и открытый обмен мнениями, прояснивший сразу если не идейные позиции, то, во всяком случае, вкусы обеих сторон. Николай Григорьевич умел скрывать то, что думал, афишируя широту своих взглядов и объективность суждений. В главке его ценили как хорошего специалиста-производственника, умеющего ладить с коллективом и с директорами: как-никак, а он пережил трех директоров. В министерстве видели в нем инженера-новатора с большим кругозором, человека, который владел двумя иностранными языками, следил за развитием мировой технической мысли. В райкоме знали его как активиста-общественника. Николай Григорьевич всегда толково и, главное, эффектно выступал на различных собраниях и совещаниях, выдвигал смелые идеи. Ну а в красноречии ему нельзя было отказать. Не будь он инженером, он был бы юристом или литературным критиком.

Авторитет Николая Григорьевича рос, как говорят, не по дням, а по часам. И очень скоро трибуны научно-технических совещаний и иных собраний ему показались недостаточно высокими. Он требовал всесоюзных конференций с многотысячной аудиторией. Ее предоставила ему периодическая печать. Статьи за его подписью стали появляться не только в технических, но и в литературных газетах и журналах. Правда, статьи эти писались не без помощи сына, молодого, но уже успевшего снискать популярность драматурга Макса Гризула. В отношении авторства отец и сын Гризулы были более предусмотрительны, чем отец и сын Дюма; они не желали, чтоб читатель путал их, и сын стал Афанасьевым. Так удобней. В последнее время отец и сын ежегодно ездили за границу в составе различных делегаций и туристских групп. К заграничным командировкам они привыкли, как привыкают к очередному отпуску.

Ссориться или открыто конфликтовать с секретарем парткома завода не входило в планы Николая Григорьевича. Сегодня он просто хотел получше разглядеть Глебова, узнать, что это за человек и как построить свои взаимоотношения с ним. У Гризула была своя стратегия и тактика в жизни, благодаря которой он, в сущности заурядный человек, занимал довольно солидное положение. Сегодня, говоря военным языком, он провел разведку боем и пришел к заключению, что Глебов недолго продержится на заводе. Главный инженер поможет ему уйти, и чем быстрее, тем лучше. А пока… Пока с этим Емелькой надо держать ухо востро.

Глебов не стал отвечать на праздный вопрос о том, понравился ли ему заводской коллектив. Предложив Гризулу сесть, Емельян заговорил с ним совсем уже о другом.

- Я хотел, Николай Григорьевич, поговорить с вами о новом агрегате - пятьдесят седьмая модель.

- Что именно вас интересует? - с преувеличенной готовностью отозвался Гризул.

- Как скоро мы сможем внедрить ее в производство? Модель-то хорошая?

- Да, модель действительно прогрессивная. - Гризул внутренне насторожился, но ничем не выдал своего беспокойства. - Думаю, что мы можем гордиться этой моделью.

- Так что же мешает нам гордиться уже сейчас? - улыбаясь, сказал Глебов.