Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович - Страница 24

- Между прочим, - продолжал Златов, возвращаясь к началу разговора, - главное, на что бьет Макс Афанасьев, - это размер памятника. И тут, к сожалению, он находит себе сторонников даже в академии. Говорят, что это не будет смотреться. Слишком велик. Двадцать четыре метра - в степи!

Климов внимательно смотрел на Златова, пытаясь разгадать, кто именно в академии говорил о размере памятника: человек, вкусу которого он доверяет, или же кто-нибудь из его недругов? Спрашивать же Златова считал неудобным: не говорит - значит, так нужно. Златов был непроницаем. Бледное лицо Климова потемнело, сухие губы вздрогнули.

- Размер… Не будет смотреться… Когда Гутзон Берглун делал в скале памятник Вашингтону, Джеферсону, Линкольну и Теодору Рузвельту, он меньше всего думал о размере. Его волновала впечатляющая сила образа.

- Но то в скале, на горе, а у тебя равнина.

- Так у него высота семьдесят два метра, а у меня двадцать четыре. - В голосе Климова прозвучало едва уловимое раздражение. - Есть разница или нет? Тот памятник делали четырнадцать лет, а мы должны уложиться в четыре года… Размер, гигантомания. Я понимаю, когда Корчак Зиолковский решил в скале вырубать фигуру индейского вождя на лошади высотой сто семьдесят метров - это уже вздор, Древний Египет в американском издании. Тринадцать метров - длина пера на голове. Представляешь?

Раздался телефонный звонок. Златов снял трубку, поинтересовался, кто спрашивает Петра Васильевича, и, передавая Климову трубку, равнодушно заметил:

- Какая-то журналистка. Хочет писать о тебе статью. Как раз самый подходящий момент.

Последняя фраза Климову пришлась по душе, зацепилась в сознании, породила надежду. Выслушав девушку, Климов сказал:

- Ну приезжайте сейчас. Да, именно сейчас - у меня есть свободное время.

- Это было бы недурно, - заметил Златов, - если б она в своей статье, не вступая в спор с Афанасьевым, рассказала о проекте памятника Курской битвы. А? Как ты считаешь?

- Да, конечно. Хоть что-нибудь, чем ничего.

- Так что ты с этой мадам будь понежней, - пошутил Златов. - А я поехал на закупочную комиссию.

Не прошло часа, как Лика Травкина, восторженная, с пылающим лицом, сидела за письменным столом в кабинете Климова перед раскрытым блокнотом. Влюбленно глядя на скульптора круглыми птичьими глазками, она вела неторопливый "допрос", предварительно обойдя мастерскую и познакомившись с работами. Лика отрекомендовалась писательницей, корреспондентом молодежного журнала. Ее интересовали и биография, и творческий путь Климова. Особенно взволновал ее проект Курского памятника.

- Статьей Афанасьева все возмущены. Это непристойный выпад и просто… ну, вы знаете, несерьезно, неумно, - сморщив тонкий носик и вздрогнув круглыми плечиками, вкрадчиво прощебетала Лика.

- И у вас в журнале возмущены? - с язвительной улыбкой поддел Климов.

Он сидел в излюбленном кресле возле письменного стола и приставленного к нему круглого журнального столика. Глядя внимательно на девушку взглядом художника, думал: "Интересно, сколько ей лет? Двадцать пять, не больше. Нет, пожалуй, больше. Паутина морщинок у глаз, складка у рта… Юношеская прическа, мелкие черты лица и мягкий голосок молодят ее. В ней есть что-то… кошачье. Характера не заметно… А взгляд выдерживает привычно, даже с вызовом. Видно, восторженная натура. Любопытно".

- Я в редакции бываю редко. Изредка печатаюсь там. Я знаю, вы наш журнал недолюбливаете. Вы напрасно Думаете, что там плохо к вам относятся. Вас любят, уважают и ценят все порядочные люди. - Она, не сводя глаз, кокетливо глядела на Климова, подперев подбородок руками.

"Довольно разбитная особа", - подумал Климов и, лукаво улыбнувшись, обронил:

- Передайте им мою благодарность.

- Кому? - Лика ответила кокетливой улыбкой.

- Всем порядочным людям.

- Постараюсь. Через печать. - И тотчас же ее лицо стало серьезным, и она восторженно сказала: - Это будет мой лучший очерк. Вы такой большой… Я даже слов не нахожу. Я, конечно, знала ваши работы и раньше, но то, что я увидела… Нет, мне здорово повезло.

Он перебил ее:

- Вы в каком жанре пишете? Проза, стихи?

- И то и другое. Вернее, мое призвание - стихотворения в прозе.

- Ого! Сразу за Тургеневым.

Она почувствовала иронию и тут же приняла вид незаслуженно оскорбленной. Климов понял, но извиниться перед ней почел еще более неудобным. Чтобы как-то смягчить напряжение, искренне признался:

- Был бы счастлив познакомиться с вашими стихотворениями в прозе. По-моему, жанр этот имеет будущее. Он портативен. Толстенные тома скоро перестанут читать.

- Ну что ж, - снисходительно молвила Лика, - если так немного нужно для вашего счастья, готова услужить… - И достала из сумочки книжонку "Голубое безумство". Положила ее перед собой и, прежде чем сделать дарственную надпись, задумалась, прикрыв маленькой ладонью глаза: ей хотелось написать что-то сногсшибательное, архиоригинальное. Но большим умом Лика никогда не отличалась. И она написала:

"Гениальному Климову.

Дорогой Петр Васильевич!

Я счастлива,

что живу с Вами в одном городе".

Климов взял книгу, поблагодарил и, взглянув на обложку, вытаращил глаза:

- Почему "Голубое безумство", а не фиолетовое или не серо-буро-пластмассовое? - И поняв, что опять сгоряча задел авторское самолюбие, добавил извинительно: - Интригующе, черт возьми! Будем читать.

- Я буду ждать вашего отзыва. Хорошо? Для меня это очень важно. Ваше мнение…

- А как я вам сообщу?

Лика взяла из его рук книжку и на обложке написала свой телефон.

Климов предложил ей чашку кофе, она охотно согласилась.

Вечером того же дня Матвей из своей квартиры звонил Лике:

- Докладывай, крошка Лика, как прошла первая встреча?

Она осыпала его градом вопросов:

- Ты с ним говорил? Что он обо мне сказал? Как он…

- Я его увижу только завтра, - прервал ее Златов. - Ты очаровала его?

- Да, - торжествующе подтвердила Лика. - А он симпатяга.

- Угощал?

- Кофе с коньяком. И без пирожного.

- Холостяки пирожного не держат. Коньяк заменяет. Ну что ж, действуй решительно и в темпе.

- Завтра я ему буду звонить.

- Это зачем? Он просил?

- Нет. Я скажу, что очерк сдала в АПН, принят, пошел на заграницу. А теперь решила написать книгу о нем и уже даже с издательством договорилась.

- Так быстро? Не годится. Денька два повремени.

А утром Климов спрашивал Златова, показывая ему "Голубое безумство":

- Послушай, Матвей, ты не знаешь такую писательницу или журналистку Лику Травкину?

- А что такое? - Златов никогда не торопился с ответом. - "…Я счастлива, что живу с Вами в одном городе…" - прочел он дарственную надпись. А про себя с иронией подумал: "Следовало бы добавить: "И мечтаю жить с Вами под одной крышей". Женщины умеют скрывать свои мысли, недоговаривать, опускать концы в воду".

- Да вот подарила вчерашняя, писать обо мне хочет.

- Ну и как она? Молодая, умная?

- По-моему, просто сексуальная особа. Морочила мне два часа голову. Ничего она не напишет. А книжка ее - это какой-то бред. Отрыжка старой декадентщины… Она тут телефон оставила. И неспроста. Послушай, если она позвонит - я уехал в Курск. Вернусь через полгода, через… год, не раньше.

- Как это понимать? - Златов озадаченно склонил набок голову. Он был огорчен и не мог этого скрыть.

- Я ее сразу раскусил.

- Боишься влюбиться?

- В такую? Нет. Можешь быть спокоен: эта не для меня.

Вечером из дому Матвей звонил Лике:

- Как дела, невеста?.. Должен тебя огорчить.

- Что такое, мой мальчик? - Лика насторожилась.

- На Петю поставь крест.

Последовавшая затем долгая пауза свидетельствовала о замешательстве на другом конце провода. Потом маленькая вспышка надежды, и упавший голос Лики уточнил: