Остров дьявола - Шевцов Иван Михайлович - Страница 9

Макс считал, что сама специфика работы приучила его к одиночеству и что оно нисколько не тяготит его. Да, приходилось жертвовать многим из того, что принято называть личной жизнью, во имя долга, высокой цели, идейных убеждений. Но ведь его никто не принуждал, он сам по своей воле избрал такой путь. Он не жаловался на судьбу, но порой на него что-то "находило" и невидимой болью сжимало не сердце, а душу, тоскующую по чем-то неизведанном, но страстно желанном. Он встречался с женщинами, были мимолетные увлечения и в ФРГ и здесь, в Центральной Америке. Но не было любви. Иногда ему казалось, что вообще не существует в реальной действительности того возвышенного чувства, которым величава и горда мировая литература. Или это чувство в наш безумный век всего лишь анахронизм, скелет мамонта, выставленный в зоологическом музее? Он давно смирился с мыслью, что ему не суждено иметь жену, семью. Но мечта о той единственной избраннице, о которой слагают песни и во имя которой идут на подвиг, о возлюбленной, нет-нет, да и навещала его.

Макс понял, что любовь - подлинная, а не эрзац, - как и талант, не всякому дается. "Да, любовь - это талант", - подумал Макс, совсем не догадываясь, что задолго до него эти слова уже были сказаны Львом Толстым. Он думал о Кэтрин, представлял ее ласковой, нежной, доверчивой и беззащитной, нуждающейся в покровительстве сильного человека. "Моей, что ли? - спрашивал самого себя с легким смущением и отвечал: - А почему бы и нет!" Потом легонько, осторожно пытался отодвинуть куда-то на задний план мысли о Кэт, заслонить их другими, "важными", исходящими из чувства долга, а они каким-то тайным непонятным путем возвращались обратно, и он, сам того не замечая, опять попадал в их плен. Потом спохватывался и снова гнал их от себя, но не сердито, а по-отечески снисходительно. Получалась какая-то забавная игра, когда и хочется и колется. Его смущала разница в возрасте, она казалась главным препятствием, а возбужденный разум уже с лихорадочной поспешностью искал в истории и литературе аналогичные ситуации, дабы устранить с пути эту главную преграду. Поиск увенчался успехом: Гёте, великий Гёте! В свои семьдесят четыре года он влюбился в семнадцатилетнюю Ульриху и просил ее руки. Правда, предложение не было принято. Раздосадованный поэт написал по этому поводу свое лучшее лирическое стихотворение - "Мариенбадскую элегию". Но это же Гёте, в котором жил могучий дух художника и мыслителя. Ведь гениальное творение - "Фауст" - было закончено, когда его автору шел восемьдесят второй год. Гёте был гениален не только в творчестве, но и в любви - в сложнейшей и тончайшей сфере души. "Любовь - она не имеет возраста", - вспомнил он где-то вычитанные слова.

Против семьи была у Макса еще одна веская, как он считал, причина: его профессия, род деятельности. Находясь постоянно на острие бритвы, он не имел права подвергать опасности свою семью: жену и детей. Свое мнение на этот счет он как-то, будучи в Москве, высказал Ивану Слугареву. Тот решительно с ним не согласился, назвал его довод предрассудком, но тем не менее не разуверил своего коллегу Веземана.

"От приглашения поужинать в ресторане отказалась", - вспоминал Макс и отнес этот отказ на счет скромности. Да, она скромна и застенчива, не то что Мануэла, которая, если не афиширует, то, по крайней мере, не скрывает своих отношений с Дэвидом Кларсфельдом. Какие они разные - Кэт и Мануэла, не похожие не только внешностью, пожалуй, полная противоположность. Толстогубая, крутобедрая, с дрожащими ягодицами, туго обтянутыми красными брюками, с вьющимися черными волосами Мануэла и рядом с ней такая миниатюрная, гармонично сложенная, где соблюдены все пропорции тела, Кэтрин - это воплощение беспечной невинности.

Ему хотелось сделать для нее что-то приятное, вызвать в ее глазах такую же вспышку радости, растерянности и легкого смущения, которую он видел, когда подарил ей магнитофон. Теперь, слоняясь по своей квартире и бесцельно заглядывая из комнаты в комнату, он думал, что бы ей подарить, но такое, чтобы не обидеть ее и не поставить себя в неловкое положение. В кабинете взгляд его пробежал по радиотехнике и остановился на маленьком карманном транзисторе. "Она любит музыку - пусть слушает". Доставлять радость людям всегда приятно. Может, показать ей видеофильм "Счастливые", приобретенный им в последнюю поездку на материк. Фильм должен ей понравиться, он благопристоен и сентиментален. Нет, это займет много времени, а у него сегодня еще встреча с Диксом. "С фильмом и с рестораном надо повременить", - решил он и неожиданно поймал себя на мысли, что он волнуется. "Этого мне еще не хватало", - упрекнул себя и в тот же миг понял, что такое волнение ему приятно.

Кэтрин пришла в то же время, что и вчера. Облаченная в легкое коротенькое платьице-халатик, застегнутое на все пуговицы сверху до низу и обнажавшее смуглые точеные ножки, она казалась порхающе-воздушной. Видно, от Веземана собиралась идти на пляж. Макс предложил ей сесть. Она смущенно отвела глаза и защебетала скороговоркой:

- Благодарю вас, сеньор Веземан, я побегу на пляж, там меня ждет Мануэла.

- Ничего с ней не случится, подождет, - ответил Макс, подвигая ей массивное, мягкое, низкое кресло на шариках-колесиках. - Садись. На пляж вместе пойдем.

Она села, и коротенький халатик ее безгреховно обнажил круглое колено. Она стыдливо пыталась прикрыть его, натягивая полу, но ей это не удавалось. Чтоб не смущать ее. Макс отвел глаза в сторону радиотехники и заговорил не глядя на девушку:

- Твой отец благодарил меня за магнитофон, сказал, что ему очень нравится музыка.

- И мама тоже благодарит, сеньор Веземан, - поспешила вставить Кэтрин.

- Выходит, у вас вся семья музыкальная. Поэтому я хочу подарить тебе вот эту штуку - будешь ловить музыку в эфире. Ты знаешь, что эфир сейчас переполнен музыкой - выбирай на любой вкус. - Он взял транзистор и протянул ей с дружеской улыбкой. Она отпрянула, прикрыла глаза ресницами и замотала головой:

- Нет-нет, сеньор, я не могу принять. Папа будет недоволен. Это дорогая вещь, и у нас есть радио.

- Но такого нет, а мне он без надобности, у меня их вон сколько. - Он включил приемник и начал вертеть колесико настройки, выхватывая в эфире то музыку, то голоса дикторов, то песни, пока не поймал то, что было приятно его слуху. - Моцарт. Великий немецкий композитор. Немец, как и я.

- А-а, Моцарт, - закивала головой Кэтрин в знак согласия, и лицо ее приняло блаженное выражение.

Макс положил транзистор ей на колени, проявляя настойчивость. Она не смело, а даже как-то осторожно взяла транзистор и, вкрадчиво взглянув на Макса, спросила, будто хотела погасить какие-то сомнения:

- А вы правда немец?

- Да, как и Моцарт.

Она посмотрела на Макса недоверчиво, изучающе, произнесла степенно, как бы размышляя:

- Вы не похожи… на немца.

- А ты откуда знаешь немцев? - удивился Макс.

- Знаю. В кино видела. И читала. А вы не такой.

- Какой же я?

- Вы добрый. - Голос ее звучал тонко и ласково. И вдруг спросила нерешительно: - У вас есть родные?

- Нет. Погибли во время войны, в бомбежку.

- И братья и сестры? Тоже погибли?

- Есть у меня сестра.

- Сколько ей лет?

- Двадцать.

- А как ее имя?

- Кэтрин, Кэт.

Глаза ее вспыхнули приятным удивлением. Спросила:

- Она красивая?

- Очень. Она прекрасная.

- Чем она занимается?

- Работает у доктора Дикса.

Краска смущения залила ее лицо, она потупила взгляд и закрыла руками глаза.

- Ты не хочешь быть моей сестрой? - улыбаясь, спросил Макс. Подойдя к ней, он бережно дотронулся рукой до ее черных с сизым глянцевым блеском волос, гладко зачесанных на затылок и перевязанных тонкой черной тесемкой. Она сидела, боясь шелохнуться. Ей было приятно и волнительно, и казалось, что все это похоже на сон, потому что права была фрау Эльза, сумевшая воровски проникнуть в тайны девичьего сердца: Кэтрин и в самом деле была неравнодушна к Максу - его сдержанные манеры, доброжелательная улыбка, знаки внимания зажигали в ней первые чувства нежности и доверия. - Ну хорошо, Кэт, за брата ты меня не принимаешь, а как друга? - его рука тихо скользнула по волосам и легла ей на плечо. Она осторожно, украдкой, не поворачивая головы, дотронулась до его руки, будто хотела отстранить ее, но не отстранила, а трепетно-нежно прикрыла ее своей горячей маленькой ладонью. Макс физически ощутил, как что-то волнующее, хмельное заструилось в нем, забродило пьянящим дурманом. Он безвольно наклонил голову, и губы его коснулись ее волос, совсем не жестких, как казалось на вид, а мягких, пахнущих солнцем и морем.