Лесные дали - Шевцов Иван Михайлович - Страница 27

По пути домой он решил взглянуть на молодые посадки, что на окраине поселка. Возле поселка проходил глубокий овраг, поросший ольхой, а на косогорах, примыкающих к оврагу, обычно пасся скот жителей. Земли эти принадлежали лесхозу и, в сущности, пустовали Как пастбище они не представляли ценности - запущенная целина, трава на ней росла чахлая, да и то лишь по весне. Не однажды Афанасий Васильевич предлагал Погорельцеву посадить там настоящий лес. Валентин Георгиевич соглашался, но всякий раз отступал под напором владельцев коров. Старику объяснял: я-то, мол, за, лес сажать надо, пустует наша лесхозовская земля, но вот Петр Владимирович Виноградов не советует, ссылается на постановление правительства о развитии животноводства. И тогда Рожнов сам пошел к Виноградову и доказал ему, что эта пустующая земля приносит животноводству столько же пользы, сколько бабке Федоре ее козел. Тогда на косогорах вдоль оврага на двадцати шести гектарах были посажены вперемежку кедр, лиственница и сосна. Всходы получились сверх всякого ожидания. Два лета подряд Афанасий Васильевич оберегал их, как мать дитя свое, и Ярославу наказывал не давать спуску пастухам и почаще заглядывать на эту делянку, хоть до нее и неблизок путь. И почти ежедневно старик, как бы между прочим, спрашивал его:

"А как там кедры на окраине поселка себя чувствуют? Хороший лес будет, если сохраним. Я не увижу, а ты - ты будешь любоваться и меня вспоминать".

И Ярослав ежедневно наведывался сюда. Пока что все было в порядке: молодые деревца радовали глаз.

Выйдя на дорогу, откуда хорошо виден и овраг, и эти посадки, Ярослав в ужасе остановился. Прямо в середине делянки паслось стадо коров. На какую-то минуту он даже не поверил глазам своим. "Это невероятно! Может, мне кажется?" И бегом помчался к стаду, на ходу обдумывая, что предпринять.

Нет, глаза не обманули его: коровы паслись на делянке, пастух, лохматый розоволицый детина, положив под голову ватник, преспокойно спал под кустом ольхи. Ярослав хотел было закричать на весь мир, но тут же сообразил: нужно сфотографировать спящего пастуха и коров. Он сделал четыре кадра. Затем закричал на пастуха. Но тот не сразу проснулся: он был пьян. Приоткрыл один глаз, бездумно, непонимающе уставился на лесника и недовольно нахмурился, затем открылся второй глаз - красный, затекший. Сидя, он выпрямился, соображая, где он и что. Ярослав сделал еще один кадр и гневно проговорил:

- Мерзавец… Это тебе так не пройдет…

И, сломав ольховую хворостинку, начал прогонять скот с посадок.

Отличный день был испорчен. Вот тебе и счастье. В нем клокотал гнев. Разве это человек? Он хуже скотины. Жалеть? Нет, к черту жалость. Он не жалеет. Ни меня, ни Афанасия Васильевича, ни своих детей, которым этот лес принесет радость. Никакой пощады таким.

Афанасию Васильевичу решил не говорить об этом чудовищном случае. Зачем волновать старика? Пообедает, поставит в воду цветы и пойдет в лесничество: надо оформлять протокол и передавать дело в суд.

Афанасий Васильевич увидел в руках Ярослава цветы и, взглянув на его лицо, освещенное блуждающим светом глаз, все понял. Спросил:

- Что-то долго ты? Ай не состоялась?

- Нет, все в порядке, - рассеянно ответил Ярослав и прошел в дом. Быстро отыскал две стеклянные банки, в одну поставил ландыши, в другую - фиалки. Ландыши отнес в свою комнату, фиалки оставил в горнице на столе.

Через несколько минут старик вошел в комнату, кивнул на цветы:

- Сам собирал или, может… детишки?

Заминка была нарочитой, Ярослав это понял. Преувеличенно бойко ответил:

- Хочу написать их. Ландыши отдельно, фиалки отдельно. Красиво, правда? Никогда не писал таких цветов. Сирень и черемуху пробовал. Не ахти как получилось. А эти - не знаю. Как думаете, получится? - он преднамеренно говорил так долго, чтобы уйти от прямого ответа

- Получится. И хорошо должно получиться, - сказал старик и хитро прибавил: - По глазам вижу… Больно ты полюбил… цветы.

Ох эти многозначительные паузы. "Неужели догадывается? Как бы я не хотел! Милый, добрый Афанасий Васильевич. Не надо. Не думайте обо мне плохо. Да, я люблю ее. Что в этом плохого?" Догадывался-то Рожнов, предположим, давно, после того, как Ярослав рассказал о встрече Нового года. Как бы продолжая разговор, старик сказал:

- А тебе надо полюбить девушку. Сколько их тоскует но женихам, молодых и славных невест. Знай выбирай. Вон Роза, зоотехник, чем не невеста?

Ярослав понял намек, а также то, что старик его щадит.

- Верю вам, Афанасий Васильевич: Роза и правда видная невеста и своего жениха найдет.

- Да уж непременно. Так оно и бывает: один находит, другой теряет.

- Кто любит, тот не потеряет. Я так считаю, Афанасий Васильевич.

Старик взглянул на него, сокрушенно вздохнул, сказал, тяжело подымаясь со стула:

- Ну-ну. Оно конечно, когда душа не лежит - сердцу не прикажешь. - И уже без всякой связи: - А ты про пограничников ребятишкам рассказал?

- Не успел. Да и не кстати было. Мы начали сразу с Синей поляны, с Кобрина. Тема-то вон какая огромная, а я не спец, растянул про деревья, про букашек да про птиц.

- Разволновался. Это со всяким бывает. Потом, в другой раз расскажешь.

И ушел в сад - задумчивый, озадаченный и весь начиненный колючками.

Ярослав наскоро пообедал и поехал верхом в лесничество.

Погорельцев только что возвратился из города бюро горкома слушало отчет Виноградова. Досталось всем - и директору лесхоза и лесничим. Говорилось о том, что лес захламлен, не очищается от бурелома и сухостоя, что много незаконных порубок, что за молодыми посадками плохо ухаживают. Виноградов выступил довольно самокритично, зато выступление Погорельцева, пытавшегося все свалить на обстоятельства, вызвало неодобрение членов бюро. После бюро Виноградов приказал:

- Завтра к четырем часам соберите у себя всех лесников. Я приеду.

"Дело плохо, - решил Погорельцев. - Попал в немилость к начальству. И все из-за этого Серегина. Все лесничество взбаламутил".

За такими размышлениями и застал Ярослав Погорельцева в лесничестве. Валентин Георгиевич посмотрел на вошедшего мрачно, кивком головы предложил сесть. Сообщение о коровах на делянке выслушал молча, нервически потирая лоб, сказал, что надо ему вместе с Екатериной Михайловной сегодня же пойти на место происшествия, разобраться и составить акт.

Надо бы еще в понятые кого-то взять, - сказала помощник лесничего.

- У меня фотографии. Это же документ. Разве не видно?

- А вдруг пленка засвечена или еще что-нибудь. Лучше б, конечно, понятого. Да где его возьмешь?

- Как где? Да в поселке. Я сейчас сбегаю, мигом, - горячился Ярослав.

- Пустое дело, - безнадежно махнула рукой помощник лесничего. - Поселковые не пойдут. Даже если и видели, даже если и своей коровы не имеют, все равно не пойдут. А вообще, не верю я в этот лес, - погубят его, не убережешь. Тут выгон. Скот гонят на пастбище и домой два раза в день. Две-три коровы обязательно зайдут, как бы пастух ни смотрел.

- А если изгородь поставить? - Ярослав не допускал и мысли, что этот лес невозможно уберечь.

Екатерина Михайловна вздохнула, подумала: чудак - изгородь сломают.

- Так что же с понятым? - спросил Ярослав, глядя в сторону, где за делянкой тарахтел мотор землеройной машины. В кабине сидели два солдата. Военные, подземный кабель прокладывают. Чем не свидетели. - Постойте, Екатерина Михайловна! Да ведь солдаты видели. Я мигом.

И он умчался к землеройной машине.

Солдат с солдатом быстро находят общий язык. Ярослава отлично поняли.

- Да мы тоже возмущались, когда стадо увидели на делянке, - сочувственно говорил сержант. - И тебя видели. Ты фотографировал.

- Точно. Для суда. Как неопровержимый документ.

- Тогда зачем тебе свидетели? - сказал сержант.

- Порядок такой.

Сержант в нерешительности замялся: он не знал, положено ли им, военнослужащим, свидетельствовать в этих сугубо гражданских делах. И вдруг Ярослав воскликнул, словно миллион выиграл: