Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую - Лихоталь Тамара Васильевна - Страница 6

Она одобрительно оглядывала тугие румяные щеки, длинные густые косы, округлые плечи, большие раздавленные работой руки, крепкие ноги, долго хранившие черный летний загар, упругие, выпиравшие из-под рубах груди, которые когда-нибудь вскормят внука — сына ее сына. Она не спешила остановить свой выбор на одной из них. Девок было много, будто в этот благодатный и счастливый год выдался урожай даже на невест. И она могла приглядываться и выбирать. Одна казалась ей слишком горластой. У другой — вспомнила она — мать, как утверждали соседки, ночью оборачивается лисой и таскает кур. Третья вроде бы казалась ей подходящей и тихим правом, и круглым, как блин, белым с румянцем лицом. «Но она еще слишком молода, и неизвестно, какой окажется в работе», — думала Порфинья.

Негоже, конечно, если жена ртаста и челюстаста, подобна чёрту. Но не лучше, если муж только и смотрит на красу своей жены, слушает ее льстивые словеса. А еще хуже, если у нее, у жены, тут болит, там свербит. Она знала твердо: та, которую она выберет для своего сына, должна быть здоровой и работящей.

Надо сказать, что и осень, будто нарочно, выдалась долгая и сухая. Как бусы на ожерелье, низались один к другому желтые и теплые медовые дни. Было воскресенье, но Порфинья поднялась задолго до рассвета, приготовила еду, накормить своих, да ещё увязала харчей в узелок с собой. Домой-то нескоро вернутся. И теперь перед выходом она еще раз придирчиво оглядела сына. Нету, наверное, на всём белом свете молодца лучше Илюшеньки. Пока он сиднем на лавке сидел, и не видать было, как статен, да высок, да в плечах широк. И собой хорош, и лицом пригож. А кудри-то, кудри: так и вьются золотистым чубом. Значит, не зря она сыну своему их розным гребнем чесала, не зря ему с поля васильки носила. Вот у него какие очи синие. Кажется, всё. Порфинья из берестяного короба достала кусочки серебра — древнерусские деньги. Выгребла всё до малости, ссыпала в маленький мешочек за пазуху. Потом вдруг достала мешочек и повесила его на шею Илье, заправив под ворот его распахнутой рубашки.

Девушка с милым идёт — голову высоко несёт. Перед людьми хвалится — вот, мол, какого молодца подцепила. Жена с мужем в паре — павой выступает, себя показывает. А уж когда мать с сыном рядом шагает, сердце у неё от счастья в груди дрожит, гордость впереди бежит. Тем более Порфннья — мать Сидня. Сынок-то её ножками своими по дороге ступает. Сколько зим, сколько лет лежали они колодами недвижными, а теперь шагают в отцовские праздничные поршни обутые. Вам, наверное, неизвестно это старинное слово — «поршни». Башмаки, что ли. Удобная обувка. Кожаная. У нас с вами ещё будет случаи ими полюбоваться, А сейчас скажу вам только, что Иван относился к ним с большим бережением. Вот и сейчас начернил углем, смазал салом и отдал сыночку. А сам в плетеных лыченцах — лаптях топает. Не велика шишка. В лаптях-то ему, по правде говоря, привычней. Шагает не спеша, из стороны в сторону раскачивается — ну как есть медведь лесной, косолапый. А идут они все трое в город Муром.

Вон сколько народу уже толпится на площади, толкаясь и глазея. Тут и посадские, и окрестные смерды, и торговые гости. Шумит многолюдное торжище. И кажется Порфинье, что весь народ, сколько есть его на площади, на них оборачивается, на сыночка её смотрит. И старые люди глядят, головами кивают, и молодые девицы глаза пялят.

Но на самом деле никто не обращает на них внимания. А впрочем… Вот шеренга нищих возле церкви. Убогие калеки, похожие в своих лохмотьях на больших растрёпанных ворон, облепили ступени крыльца и опоясывающую храм галерейку, тянут руки — просят милостыню. Порфинья, взяв Илью за руку, ведёт его мимо шеренги нищих. Илья недоуменно оглядывается. Сзади шагает Иван.

Возле резного церковного крыльца дорожки аккуратно сметены и расчищены. И сама церквушка такая же чистенькая, свежая, крепенькая, духовитая, будто только вышла из бору. Оторочена кружевным узорочьем. Над крутой тесовой кровлей серебрится осиновая чешуя. Купол с перышком креста. Двери уже открыты. Но в выстывшем за ночь нутре церкви сумеречно, и народ не торопится заходить. Порфинья вместе с Ильей подошла к иконе божьей матери.

Вот она со своим сыном-младенцем на руках. Ишь как прижался к матери. Видать, напугался чего-то маленький. Волосики беленькие гребнем частым чесаны, и рубашечка светлая. Порфинья еще раз глянула на икону и обомлела: батюшки светы, у ребенка ножка подвернута. Вот она как — пяточкой кверху. Болит, поди, ножка! Вот мать-то убивается. Разве сама она, Порфинья, не молила ночами: «Господи милостивый, если тебе надо наказать, возьми мои ноги, только сыночка моего исцели!» А эта сама молодая ещё, ребёночек маленький, несмышлёный. Вот беда-то какая! Но ничего.

«Сыночек твой, бог даст, поправится», — шептала Порфинья молодой матери с младенцем на руках искренне и самозабвенно.

И вдруг новая мысль потрясла Порфиныо. Так ведь вот этого самого младенца, что прижался сейчас личиком к материнской щеке, когда он вырастет, безвинно замучают насмерть. Вобьют железные гвозди в его белые руки и наденут на горячий лоб терновый венок из колючек, похожих на те, что растут у них в огороде и острыми иглами вонзаются в руки. И мать не сумеет, не сможет отвести от него беду. Поэтому и точит ее изнутри забота и грусть. Вот и Порфинья так хотела, так молила с тех пор, как народился у неё сын, чтобы ожили его мёртвые ноги, чтобы он встал и пошел, как другие дети. Но тогда, когда он сидел дома в избе да в тепле, она кормила и оберегала его, как могла. А теперь… То ли опустелая церковь снова выстыла, то ли просто пробрал ее озноб, но Порфинье вдруг стало зябко. «Господи боже, спаси нас и помилуй!» Она в тревоге оглянулась на Илью. Он стоял рядом с ней и тоже глядел на икону.

Вышли наружу. Порфинья отыскала глазами ожидавшего на крыльце Ивана, кивнула: «Пошли!» Дело предстояло важное. Родители шагали все дальше по расчищенной дорожке, а Илья все стоял на крыльце. К нему со всех сторон тянулись руки:

— Дай!

— Дай!

— Дай!

Стоит Илья, растерянно глядя на нищих, и не может зонять, чего они хотят.

Порфинья, а за ней Иван идут дальше по торгу.

— Паволоки! Заморские паволоки! — кричит купец, перекидывая на руке сверкающую позолотой ткань. — Купи, матушка, купи, красавица!

С ним торгуются женщины, упрекают купца:

— Дорожишься!

— Дорого им. Попробуй-ка съезди за море! — сердится купец.

На прилавках и врытых в землю колах лежат и висят шкуры — сияющий голубизной мех зимней белки, свисают, болтая на ветру лапами и хвостами, шкуры черно-бурых лисиц, золотится мех соболя, снежно белеет горностай… Это ряд, где торгуют мягкой рухлядью, как в Древней Руси называли меха. Ряд, где продают топоры, ножи и прочие инструменты. Невысокий тощий ремесленник, как бы демонстрируя качество товара, острием топора ловко вытесывает из полена балясины — завитушки, которыми украшают крыши и двери домов. Иван хотел было посмотреть топор, но, побоявшись жениного гнева, не решился остановиться, снова зашагал следом за Порфиньей.

Перед Порфиньей продавец с шалями.

— Купи, красавица! Купи, боярыня!

Порфинья несколько мгновений любуется шалью, но, отстранив продавца, упрямо шагает дальше. Вот и то место торга, куда стремилась Порфинья. Здесь продают коней, коров, овец, свиней, кур… Все мычит, визжит, верещит… Порфинья с Иваном останавливаются возле крестьянина, продающего лошадь. Они пришли покупать Илье коня. Какой же это парень без коня? Не зря ведь говорится: «На коне!» На коне — значит, в удаче. Конь — дело важное. Иван приведён Порфиньей на торг в качестве эксперта. Он осматривает лошадь, заглядывает в зубы, лезет под лошадиное брюхо. Но ни одна лошадь, как и недавно девица, не кажется Порфинье подходящей для Ильи. Продают, правда, здесь гордых породистых коней-красавцев. Вот на одного такого вскочил богато одетый юноша, проскакал по кругу, образованному покупателями и зеваками. Хорош конь, но это не для них. Им нужна добротная рабочая лошадь, может быть жеребенок, но, конечно, не такой, как вот этот неказистый недоросток. Хозяин нахваливает свою животину, но Порфинья сразу углядела все недостатки — и тощ, и шелудив, и хвост у него облезлый. Хозяин не в силах парировать язвительных замечаний. Смирившись, он пытается привлечь покупателей дешевизной товара. Но Порфинья отвергает конька-недоростка. Наконец, кажется, то, что им нужно. Снова дотошная экспертиза, проводимая Иваном под неусыпным надзором Порфиньи, не доверяющей мужу. Порфинья долго торгуется с хозяином лошади. После споров сошлись в цене. Чтобы потом не вышло недоразумения, зовут тиуна — находящееся на торгу должностное лицо. Хозяин приносит клятву, что лошадь не краденая, передает повод Ивану. Настало время расплачиваться. Порфинья по привычке лезет за пазуху, вспоминает, что деньги у Ильи. А сын потерялся…