Зима королей - Холланд Сесилия - Страница 26

Весь следующий день он ехал на север, двигаясь медленно и изучая местность, пока что-то не подсказало ему, что он забрался слишком далеко на север и что ему следует снова повернуть на запад. Когда он подумал об этом, он осознал, что находится почти что в оплоте клана О'Руэйрк в Брефни.

Его сердце встрепенулось. Он должен пойти к вождю О'Руэйрка. Сидя на кобыле на гребне склона, он задрожал, подумав об огне в очаге и о постели.

Но в конце концов он повернул на запад.

В полдень он достиг берега огромного озера и разбил привал возле него. Сидя перед костром, он пожалел, что с ним нет его арфы, ему не хотелось спать, и было бы так приятно поиграть на арфе. Ветер пронесся над озером, резкий и несущий холод. Ему бы следовало выбрать лето, чтобы стать вне закона.

Наконец он встал и пошел за кобылой, которая паслась вдоль берега. Он не стреножил ее, полагая, что она не уйдет далеко от него, но когда он подошел к ней поближе, она вскинула голову и отошла в сторону. Он последовал за ней по берегу, но она не позволяла ему приближаться, и он, наконец, уступил. Она опустила морду к траве и снова начала ее щипать.

Если она уйдет далеко от него, он окажется беспомощным. Мысль о возможности остаться в этой стране пешим, быть увиденным пешим, оказаться пешим при охоте на него, заставила его задохнуться. Кобыла размахивала своим хвостом, била им по своим ногам и держала уши навостренными в его сторону. Он сделал осторожный шаг в ее сторону, и она заржала.

Он не хотел пугать ее так, чтобы она совсем убежала, повернулся и пошел берегом обратно. Воздух был плотный и влажный, как при выпавшем снеге. Звезды скрывались за тонким слоем облаков. Он оглянулся и увидел, что кобыла следует за ним, но когда он остановился, она тоже остановилась. Он пошел дальше.

Впереди холмы подступали к самому озеру. Крутые склоны могут стать укрытием от снега, если таковой пойдет, и он зашагал быстрее, засунув руки под рубашку, чтобы сохранить их теплыми.

Когда он подошел ближе к холмам, он увидел хижину у воды, точно в том месте, где холм встречался с берегом. Он замер на месте и стал принюхиваться, но запаха дыма не учуял. Маленький уклон сбегал вниз к хижине, возрастая влево в гребень. Он миновал этот угол пригнувшись. Когда он подошел достаточно близко, то увидел, что крыша хижины обрушилась внутрь, тогда он присел на корточки и стал размышлять.

Поднялся ветер и стал бить его в лицо. Он сорвал горсть травы и попробовал ее — грубая, но хорошая. Горная трава. Он может ловить рыбу в озере. Это была рыбацкая хижина, брошенная на зиму.

Согнувшись, он подобрался ближе. Ничего не произошло. Место было совершенно безлюдно, и теперь он мог видеть траву, поросшую между камнями, обрушенную соломенную крышу. Он выпрямился и смело вошел внутрь.

Хижина была завалена по самую крышу. Он едва смог протиснуться в нее. Но она имела очаг, а стены были еще прочными. Возле двери на боку лежал старый котелок, проржавевший так глубоко, что когда он дотронулся до него, ободок остался в его пальцах.

Он вернулся обратно к своему костру под деревом, окружил его насыпью и завернулся в свое одеяло. Как только его голова коснулась земли, он заснул.

На следующий день он погрыз холодную жареную баранину и стал размышлять, как ему поймать кобылу. Она дремала на подветренной стороне линии деревьев и кустарника, частью которой было и его дерево. Он выглянул раз, другой, оглядывая ее. Она была в достаточно бодрствующем состоянии, чтобы навострить свои уши, когда он встал.

Он тихонечко прошел от своего дерева к следующему, она взглянула на него, и он замер. Кобыла встрепенулась, фыркнула, навострила уши и уставилась на него. Он медленно приближался к ней, она не двигалась. Он взял ее за холку и отвел обратно к костру.

Он уложил все — в основном, остатки овцы — на кобылу и повел ее к хижине. Трава на луговине между гребнем и горой против озера была действительно лучше, чем на открытом пространстве, и, защищенная здесь со всех сторон, весной должна была вырасти быстрее. Он обошел вокруг хижины, насколько это было возможно. Ее задней стеной был сам склон горы. Это была не слишком большая хижина. Когда он сидел у костра, она представлялась ему гораздо больших размеров.

Целый день он расчищал ее, приводил в порядок соломенную крышу со стороны озера. К полудню пошел снег, влажными и тяжелыми хлопьями. В задней части хижины он нашел несколько жердей, а в одном из углов кучу старого торфа. Он поднял жерди с пола, прислонил их концы к верху стены, а низы укрепил камнями и уложил куски торфа аккуратными рядами за жердями. Штабель торфа достигал высоты его головы, когда он стоял.

Снег превратился в дождь. Он развернул свои одеяла над штабелем торфа и приколол их щепками. Потом погнал кобылу обратно к дереву, где он спал накануне ночью, и нарубил толстых сосновых сучьев. Холод пробирал его, но на обратном пути он пел.

Внутри хижины было много теплее. Пока он протягивал сосновые сучья через верх бревенчатой стены, кобыла стояла в двери, ее дыхание было словно туман. Он должен был взобраться на очаг, чтобы добраться до последней секции стены, и пока он находился там, кобыла вошла в хижину.

Дождь снова перешел в снег. Он зажарил остатки овцы. Кобыла запротестовала против огня, и он вынужден был загасить его прежде, чем она не обрушила новую стену. Его тело и ее тело заполнили хижину животным теплом. Когда он улегся спать, то ему и не понадобился плащ.

Когда он проснулся, луговина блестела свежим выпавшим снегом. На сером небе солнце сияло словно привидение, и ветер завывал сквозь крышу. Как только он вышел за дверь, сразу начал непроизвольно дрожать. Он расчистил корку снега, чтобы кобыла могла немного пощипать траву. Ему хотелось осмотреть окрестности, но из-за снега он мог разглядеть вокруг себя лишь немногое.

Вместо этого он взял кусок своей упаковочной веревки и распустил его, чтобы сделать леску. Веревка была из сыромятной кожи, а он никогда не слышал, чтобы леску делали из кожи, но по его представлению, она могла служить. Крючок он выстрогал из овечьей кости.

Ближе к полудню, когда немного посветлело, он побрел вниз к берегу к тому месту, где ручей впадал в озеро, привязал к крючку в качестве наживки клок от своей рубашки и начал удить. Холод по-прежнему заставлял его дрожать. Он начал жалеть, что использовал свои одеяла для того, чтобы укрыть стену из торфа. Когда крючок нырнул вглубь, он вытащил его, расправил немного тряпочку и снова забросил, на этот раз выше по ручью.

Рыба не клевала. Возможно, холод согнал ее всю в глубь озера. Он подумал о рыбе, лежащей на дне в тине, их немигающих глазах и нежном шевелении плавников. Он уже устал от ужения и побрел по берегу, выглядывая раков между камнями. Вернувшись назад, он стал забрасывать снова и снова.

Рыба забилась, и с силой рванулась к середине озера. Мокрая леска из сыромятной кожи натянулась словно паутина. Он стал выбирать ее руками постепенно, ледяная вода заливалась ему в рукава. Рыбина билась в воде, прыгала и шлепалась обратно, поднимая брызги. Мюртах тянул как сумасшедший. Вдруг он перестал ощущать сопротивление. Рыба сорвалась.

Какой-то момент он просто стоял, разъяренный, и клял рыбу. Потом начал вытягивать ременную леску. Он должен будет разорвать свою рубашку, чтобы сделать полотняную леску.

И тут ременная леска едва не вырвалась из его рук. Рыбина, оказывается, все еще была на ее конце и теперь забилась. Он должен был еще повозиться с ней, она еще билась на мелком месте, пока не схватил ее пальцами и выбросил на берег. Теперь рыба билась на снегу, направляясь к ручью. Мюртах кинулся к ней, промахнулся, потом уцепил за хвост и почувствовал, как она выскользает из ладони. Она-таки выскользнула на снег в стороне от него, спиной к ручью. Он выругался, попытался схватить и промахивался раз за разом, но тут рыбина выдохлась. Она лежала спокойно, с раскрытыми глазами и тяжело дышала. Он нагнулся, чтобы высвободить крючок, и гладкая кость легко выскользнула при первом же его прикосновении. Он продел леску сквозь ее жабры и понес домой.