Бунт на «Баунти» - Холл Норман - Страница 46

Однажды утром, в воскресенье, Моррисон, читая нам вслух Библию, вдруг остановился посередине фразы и повернулся к двери. Насколько я помню, мы ничего не услышали – ни голоса, ни звука шагов, – однако встали и устремили взгляд на дверь. Через несколько секунд она отворилась, и вошел лейтенант морской пехоты в сопровождении профоса и восьми матросов.

Было почти темно, и мы с трудом различали лица вошедших людей. В руках у профоса была какая-то бумага. Он подошел к окну и принялся читать:

– Томас Беркитт, Джон Миллворд, Томас Эллисон!

– Три шага вперед! – приказал лейтенант.

Мои товарищи вышли на середину кают-компании. Тут же на их запястьях защелкнулись наручники, и стражники окружили их – четверо впереди, четверо сзади.

– Вперед, марш!

Они ушли, не успев даже с нами попрощаться. Моррисон, Маспратт и я остались стоять на том же месте. Секунду спустя мы уже были у окон: в вечернем сером свете у трапа виднелась шлюпка и на ее кормовой банке трое людей в наручниках. Через несколько минут она отвалила от борта и пропала из вида.

Мне трудно вспоминать последовавшую за этим ночь. Мы даже не пытались уснуть. Сидя у одного из окон, мы смотрели во тьму и вспоминали наших товарищей. Нам было ясно, что это последняя ночь в их жизни.

Утром, когда пробило восемь склянок, часовые у наших дверей сменились. Ничего нового мы не узнали, поскольку с часовыми нам разговаривать запрещалось, – это было одно из немногих ограничений в нашей жизни на «Гекторе». В девять Моррисон, стоявший у окна, сообщил, что на корабле «Блансвик» поднят сигнал о том, что приговор будет приводиться в исполнение на нем.

Все исполнения приговоров проводились на кораблях в одиннадцать утра. Мы не сомневались, кого касается сигнал, поднятый на «Брансвике». Эллисону, Беркитту и Миллворду осталось жить два часа.

В половине одиннадцатого мы увидели, что одна из шлюпок «Гектора», в которой сидело множество матросов, отвалила в сторону «Брансвика». За ним последовали шлюпки с других кораблей, стоявших в гавани: матросов посылали присутствовать при казни. Маспратт стоял у окна, глядя на «Брансвик», мы с Моррисоном ходили по кают-компании, разговаривая по-таитянски, чтобы хоть чем-то занять ум. Было уже около часа, когда к нам в сопровождении того же лейтенанта вошел капитан Монтагью. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять все, что нам хотелось узнать, но если даже какие-то сомнения у нас и оставались, то, когда лейтенант отпустил охрану, рассеялись и они. Капитан Монтагью развернул лист бумаги, который держал в руке.

– Джеймс Моррисон, Уильям Маспратт! – вызвал он.

Те вышли вперед. Капитан Монтагью мягко взглянул на них поверх листа бумаги и с большой торжественностью начал читать:

– В ответ на обращение лорда Худа, который, усмотрев в вашем деле смягчающие обстоятельства, обратился с просьбой не подвергать вас высшей мере наказания, какую предусматривает наш справедливый закон, его величество милостиво дарует каждому из вас полное и безусловное прощение.

– Роджер Байэм!

Я встал рядом с товарищами.

– Комиссия при адмирале флота Великобритании и Ирландии, заслушав данные под присягой показания Роберта Тинклера, бывшего мичмана корабля его величества «Баунти», убедилась в вашей непричастности к мятежу, из-за которого вы были отданы под суд, осуждены и приговорены к смертной казни. Исходя из этого, комиссия отменяет приговор, вынесенный вам военным судом, и признает вас полностью невиновным.

Капитан Монтагью шагнул и горячо пожал нам руки.

– Мы свободны, сэр? – с сомнением спросил я.

– Можете идти, куда вам заблагорассудится.

– Вы, конечно, понимаете, сэр, что нам хотелось бы, если можно, поскорее…

Капитан обратился к лейтенанту:

– Мистер Каннингхем, соблаговолите проследить, чтобы приготовили шлюпку.

Капитан Монтагью поднялся с нами на верхнюю палубу и через несколько минут нам сообщили, что шлюпка готова. Прощаясь со мной, капитан проговорил:

– Надеюсь, мистер Байэм, я скоро буду иметь удовольствие встретиться с вами при более благоприятных обстоятельствах.

Мы поспешно спустились в шлюпку; раздалась команда отваливать. Но насладиться как следует первой минутой свободы мы не смогли. «Брансвик» находился в двух кабельтовых от нас, и по дороге к причалу нам пришлось пройти прямо под его резной золоченой кормой. Трое на палубе ожидали смерти. Мы отвернулись. Матросы в шлюпке гребли молча и размеренно, но глаза их были устремлены в сторону «Брансвика».

Внезапно пушечный выстрел разорвал тишину. Против воли я обернулся. Корабль скрылся в клубах дыма, но когда дым рассеялся, я увидел три черные фигурки, которые покачивались в воздухе.

Капитан Монтагью передал мне письмо от сэра Джозефа, написанное им в Адмиралтействе сразу после того, как по нашему делу было принято решение. Он писал, что заказал для нас места на этот вечер в почтовой карете, следующей в Лондон. В постскриптуме были следующие фразы: «Мистер Эрскин ждет вас у себя дома. Не нужно разочаровывать старика, Байэм. Несколько дней вам не захочется никого видеть, это я понимаю. Когда сможете, дайте мне знать, я должен сообщить вам кое-что важное».

Все мы были слишком потрясены, чтобы разговаривать; мы никак не могли опомниться после столь резкого поворота в нашей судьбе. Сидя в карете, мы следили, как вечер окутывает темнотой осенние поля. В Лондон мы прибыли на рассвете.

Больно вспоминать наше торопливое небрежное прощание. Для этого были свои причины. Мы столько времени прожили бок о бок, что не могли даже подумать о расставании. Мы стояли на улице и смотрели, как идут прохожие, катятся двуколки, почтовые кареты, экипажи. У Моррисона и у меня деньги были – ему прислали родные, мне – мистер Эрскин, но у Маспратта за душой не было ни пенни. Его мать и младшие сестры жили в Ярмуте.

– Послушай, Маспратт, у тебя ведь нет денег, – проговорил Моррисон.

– Не беспокойтесь, мистер Моррисон. Мне уже приходилось добираться до Ярмута на своих двоих.

– Но ведь тебя ждет мать? Знаешь, Байэм, на своих двоих он будет добираться слишком долго.

– Не бывать этому! – ответил я и протянул Маспратту пять фунтов. Моррисон последовал моему примеру.

Приятно было видеть, как изумился и обрадовался Маспратт. Мы пожали друг другу руки, и он тут же отправился покупать место в почтовой карете до Ярмута. Мы молча глядели ему вслед. На углу он обернулся, помахал нам рукой и скрылся за поворотом.

– Ну, Байэм? – начал Моррисон. Я схватил его за руку. Он продолжал: – Благослови тебя Бог! Мы не должны терять друг друга из виду.

Минуту спустя я остался один среди незнакомых людей – впервые за пять лет.

Более доброго и заботливого хозяина, чем мистер Эрскин, трудно было и желать. Он давно овдовел и жил с тремя престарелыми слугами в собственном доме на маленькой улочке неподалеку от Темпля. Тишина этого дома, где я мог делать, все что мне заблагорассудится, действовала на мою душу столь же целительно, как морской воздух на выздоравливающего. Я бродил по тихим улочкам или часами сидел у окна. Я ни о чем не думал. Мне нужно было постепенно привыкнуть к тому, что я живу, что могу наслаждаться бесценным даром.

В тот день я по обыкновению вышел на прогулку. Когда около пяти я вернулся, мистера Эрскина еще не было дома, но в передней меня встретил Клегг, его дворецкий.

– В библиотеке вас ждет какой-то джентльмен, сэр.

Я помчался вверх через три ступеньки и рывком распахнул дверь. В библиотеке спиной к камину стоял Тинклер.

В этот вечер мистер Эрскин был занят. Во всяком случае, так он мне передал через Клегга, однако я думаю, что, узнав о приходе Тинклера, он ушел к себе в комнату, чтобы дать нам возможность провести вечер вдвоем. Мы обедали в библиотеке перед камином. Нам так много нужно было сказать друг другу, что мы не знали толком с чего начать. Тинклер до сих пор не мог прийти в себя после того, как его столь стремительно похитил сэр Джозеф.