Людской зверинец - Моррис Десмонд - Страница 28

Было бы намного проще, если бы мы, подобно нашим предкам-обезьянам, были менее озабочены воспитанием потомства и больше внимания уделяли биологическим сексуальным позывам. Тогда бы мы усилили и обогатили нашу сексуальную активность так же, как мы это сделали со стремлением к чистоте тела. Подобно тому, как мы без особого вреда часами торчим в ванной, неустанно посещаем массажистов, косметические кабинеты, парикмахеров, турецкие бани, бассейны, сауны и различные салоны, мы могли бы позволять себе нескончаемые эротические безумства с кем попало, в любую свободную минуту и без боязни за последствия. А раз так, создаётся впечатление, что наши основные животные инстинкты постоянно находятся на пути к такому развитию событий или, как минимум, сдерживают это развитие, пока не наступят времена, когда человек начнёт претерпевать радикальные генетические изменения.

Остаётся только надеяться, что по мере усиления непримиримых противоречий между разновидностями суперсекса мы научимся играть свою роль более искусно. В конце концов, ведь вполне возможно не ограничивать себя в еде и в то же время не страдать от избыточного веса или болезней. В сексе это сделать гораздо труднее, из-за чего общество и переполнено горячими ревнивцами, брошенными любовниками, несчастными разбитыми семьями и беспризорными детьми.

Неудивительно, что в основе этой проблемы в жизни современной городской человекообразной обезьяны лежит суперсекс. Неудивительно, что в сфере секса так много отклонений от нормы. Секс предоставляет человеку возможность получить более сильное физическое или эмоциональное удовлетворение, но, если возникают проблемы, он также способен сделать человека ещё более несчастным. Совершенствуя, модернизируя и расширяя возможности секса, человек манипулирует им и использует его потенциал и как вознаграждение, и как наказание — и, как ни печально, ничегонеобычного в этом нет.

Во многих сферах человеческого поведения мы наблюдаем такую же картину. Даже медицина, со всеми её положительными сторонами, имеет негативное воздействие: она легко может способствовать перенаселённости, что, в свою очередь, приводит к увеличению заболеваний на почве стрессов, а это также может привести к развитию болевой сверхчувствительности. Аборигены Новой Гвинеи способны вынимать копьё из собственного бедра с достоинством большим, чем «абориген» городской вынимает из пальца занозу, но причин для поворота событий вспять искать не стоит. Если наша повышенная чувствительность может играть двойную роль, мы должны быть уверены, что её роль — правильная. Всё дело в том, что ситуация находится в наших руках, а точнее — контролируется нашим сознанием. Туго натянутый канат, на котором приходится балансировать нашему брату, чтобы выжить, поднимается всё выше и выше. Становится всё опаснее, но и возбуждение растёт. Единственная загвоздка в том, что, когда племена превратились в суперплемена, кто- то убрал из-под каната страховочную сетку. Теперь только от нас зависит, разобьёмся ли мы насмерть. Мы сами выбрали такой эволюционный путь, и нам некого винить, кроме самих себя. Наши животные инстинкты всё ещё кипят внутри нас, но там же прячутся и наши животные слабости. Чем лучше мы будем контролировать их и понимать, какие огромные опасности ожидают нас в неестественном мире нашего «зверинца», тем больше у нас шансов наблагополучный исход.

Глава 4

СВОИ И ЧУЖИЕ

Вопрос: в чём разница между чернокожими, разрезающими на куски белого миссионера, и толпой белых, учиняющих расправу над беззащитным негром? Ответ: почти ни в чём, а для жертв вообще никакой разницы нет. Независимо от причин, поводов и мотивов поведенческий механизм в основе один и тот же: в обоих случаях члены своей (внутренней) группы нападают на членов группы чужой (внешней).

Поднимая этот вопрос, мы попадаем в сферу, где нам трудно сохранять объективность. Причина этого вполне очевидна: все мы, каждый из нас, являемся членами той или иной «своей» группы, и нам крайне сложно рассматривать проблемы межгруппового конфликта без того, чтобы (пусть и бессознательно) не встать на чью-либо сторону. И всё же, прежде чем я закончу писать (а вы читать) эту главу, нам каким-то образом придётся выйти за пределы наших групп и взглянуть на поле битвы беспристрастным взглядом «марсианина». Это будет довольно непросто, и я должен с самого начала подчеркнуть: ничто из сказанного мною не следует истолковывать так, будто я тайно отдаю предпочтение одной группе в ущерб другой или же полагаю, что одна группа неизбежно превосходитдругую.

Принимая во внимание неопровержимый факт существования процесса эволюции, можно предположить, что если сталкиваются две группы людей и одна уничтожает другую, то победитель биологически более удачлив, чем побеждённый, но если мы рассматриваем вид в целом, этот довод уже не работает, так как имеет ограничения. В широком же смысле, если эти соперничающие группы смогли бы мирно уживаться рядом друг с другом, весь вид можно было бысчитать более чем удачливым.

Именно с этой точки зрения нам и следует рассуждать. Если она не кажется очевидной, нам придётся давать довольно сложные объяснения. Мы не размножаемся в таких количествах, как некоторые виды рыб, мечущие тысячи икринок за раз, большинству из которых суждено погибнуть. Мы — не количественные производители, а качественные, производящие на свет немногочисленное потомство, отдающие ему больше внимания и заботящиеся о нём гораздо дольше, чем любое другое животное. Посвятив своим детям практически двадцать лет жизни и затратив на это, помимо всего прочего, массу энергии, крайне неразумно выгонять их на улицу, чтобы потомки других людей ударили их ножом, застрелили, подожгли или взорвали. Однако чуть более чем за один век (с 1820 по 1945 г.) в разного рода межгрупповых столкновениях были убиты не менее 59 миллионовчеловек.

Нам трудно объяснить это, если учесть тот факт, что человеческому разуму преимущества мирного сосуществования столь очевидны. Говоря о таких убийствах, мы считаем, что человек ведёт себя "подобно животному", но если бы нам удалось найти дикое животное, действующее таким образом, правильнее было бы сказать, что его поведение напоминает поведение человека. Проблема же заключается в том, что мы не можем найти такое животное, а значит, имеем дело с ещё одним загадочным качеством, которое делает современного человека видом уникальным.

С точки зрения биологии человек обладает врождённой потребностью защищать три вещи: себя самого, свою семью и своё племя. Как примат, живущий в паре на своей территории и в своей группе, он стремится к этому, причём стремится изо всех сил. Если он, его семья или его племя сталкиваются с угрозой насилия, для него будет более чем естественно ответить насилием встречным. Пока есть шанс отразить атаку, его биологическим долгом будет сделать это любыми доступными средствами. Со многими другими животными происходит то же самое, но в естественных условиях реальная угроза физического насилия возникает гораздо реже, — как правило, всё заканчивается лишь обменом взаимными угрозами. Как показывает история, поистине воинственные виды в какой-то момент уничтожили друг- друга и вымерли — урок, которым нам не следуетпренебрегать.

Всё это выглядит достаточно очевидным, но несколько последних тысячелетий человеческой истории чересчур отяготили наше эволюционное наследие. Человек по-прежнему остался человеком, семья по-прежнему осталась семьёй, но племя уже больше не является племенем, оно превратилось в суперплемя. Если мы хотим понять невероятную жестокость наших национальных, идеологических и расовых конфликтов, нам следует ещё раз изучить природу этих суперплеменных условий. Мы уже рассмотрели некоторые напряжённые моменты, существующие внутри суперплемени, — моменты, связанные с агрессией в борьбе за статус. Теперь нам следует рассмотреть, каким образом суперплемя создаёт и усиливает напряжённые отношения с различными группами, существующими вне его.