Бегство Квиллера - Холл Адам - Страница 42

Подождав еще несколько минут, я отстегнул парашют и, оставив его на земле, отошел в сторону, спотыкаясь о лианы. Точно прикинуть расстояние я не мог, но если джунгли столь же густы повсюду, то мне потребуется весь остаток ночи, чтобы одолеть эти полмили до радиостанции, и двигаться мне придется в полной тишине. Сейчас было 01.09, через четыре часа Луна зайдет, и под гущей листвы воцарится полная тьма, нарушаемая только сиянием Сириуса, если ему удастся пробиться сквозь редкие проемы лиственной крыши. Я мог бы остаться здесь, выспаться и как-то акклиматизироваться к обстановке, но тут сыро, душно и придется все время быть настороже; кроме того, днем собаки могут выйти на охоту, и, если ветер будет от меня, они сразу же учуют мой запах. Или же я могу двинуться в путь тотчас же и постараться добраться до здания с первыми же лучами рассвета. Я решал, что так будет лучше всего, и какая бы ни была темнота, пусть будет, что будет.

Было как раз около трех часов, когда я увидел мачту, торчащую среди листвы, и прикинул, что сейчас меня отделяет от нее триста-четыреста ярдов. Тишина уже не была такой же всепоглощающей, хотя из здания не доносилось ни звука; беспорядочная симфония, которую я слышал вокруг себя, была лишь ночной жизнью джунглей. Час назад до меня донеслось хриплое грозное мяуканье какой-то большой кошки, может и тигра, которое растворилось в отдалении, милях в двух, может, в трех. Я слышал звуки не менее дюжины удачных охот, одна из которых состоялась совсем рядом, и ее яростные вопли в ночи заставили меня содрогнуться, когда донесся сырой солоноватый запах крови, а затем шорох листвы, когда хищник уносил в чащу свою добычу.

Ближе к рассвету стали раздаваться уже другие звуки, я стал ощущать запахи земли и листвы, и в слабом свете увидел очертания пса, который, застыв на мгновение, бросился на меня с прижатыми ушами и с оскаленными клыками.

19. Полковник Чоу

Бассай.

Из расщелин стен тянулись побеги джунглей.

Миги гедан баран — и тут же хидари, тройной блок, поставленный с неуловимой быстротой.

По дальней стене бесшумно пробежала крыса.

Я все еще стоял на коленях.

Миги шуто чудан юки — хлещущее, как взмах меча, движение ладони.

Ровное дыхание сменилось резким выдохом.

Завершающее рубящее движение руки, хидари.

Кияу.

Он поклонился и увидел меня.

Молчание.

Не поднимаясь с колен, я вернул ему “рей”, не только из уважения к его званию, но давая понять, что, открывая шею, соперник готов принять смерть от его руки, но надеется на жизнь.

— Ос!

Когда я снова поднял глаза, он не шевельнулся.

Он находился в самом центре некогда большой комнаты, почти полностью пустой, с земляным полом, с выщербленными стенами, которые оплетали лианы и другие растения; джунгли медленно, но уверенно завоевывали это место, хотя я видел, что с ними постоянно боролись, расчищая стены.

Он был чуть выше среднего роста, но не намного; “га” его поношено и залатано, но чистое; ноги же его, конечно, были босы. Его единственный глаз в упор смотрел на меня. На месте другого глаза ужасающий шрам, который шел почти через все лицо — клинок пересек его по диагонали, жестоко изуродовав. Губы остались нетронутыми, но рот представлял собой лишь узкую жесткую линию, которая говорила о предельном цинизме — или же ненависти или враждебности: рот, в отличие от глаз, не может скрыть этих черт.

Глаз его смотрел на меня с выражением, которое бывает у зверя, когда он внезапно обнаруживает рядом присутствие другого существа, более мелкого, которое не представляет собой опасности и легко может стать добычей. Из-за этого выражения по спине у меня пробежал холодок, и я едва не потерял присутствие духа. Ты ничто, пустое место, говорил он мне, человеку. Кроме того, было какое-то сходство между лицом этого человека и головой той собаки, потому что, когда пес бросился на меня, я успел пустить в ход мачете, раскроив ему череп.

Слабый свет восходящего солнца пробился сквозь щель в стене, и у ног этого человека еще клубилось легкое облачко пыли, брызнувшей из-под его ступней во время последней ката, после бассаи. Здесь пахло сыростью и плесенью джунглей, смесью пищи для животных, свежей крови и давленых листьев. От лучей поднимающегося солнца тень полковника Чоу вытянулась вправо по земляному попу, а тень от его головы легла на белую стену.

Я ждал, все еще не поднимаясь с колен. Больше ничего не оставалось делать.

Должно быть, бомбы разнесли всю остальную часть здания, а затем тут занялся пожар. Одна стена исчезла полностью, и помещения с той стороны были завалены обвалившимися стропилами, кучами штукатурки и щебенки. Покрытие пола тут, должно быть, выгорело дотла, но он расчистил груду пепла и золы, выкинув их в джунгли, и тщательно вычистил комнату, в которой не осталось и следов пожара. Он также раздобыл известку и побелил частично стены, на которых остались следы от пожара. Крыша из покоробившегося и проржавевшегося железа пока была на месте. Дверь, через которую я вошел, осталась открытой у меня за спиной и…

— Queetes vous?

Звук его голоса царапнул по моим нервам.

— Un ami, Sempai.

Этими словами я дал понять, что знаю его звание. Я мог бы сказать “го-дан”.

— Vous etes arrive comment?

— По воздуху, — ответил я.

— En francais.

Мне пришлось перейти на французский, поскольку на этом языке со мной заговорили.

— Ночной прыжок, — добавил я.

— Когда?

— Незадолго до полуночи, полковник.

Он все еще не шевелился, что явилось для меня неожиданностью. Его “ката” при всей ее мягкости отличалась мощью, и, сохраняя внешне ледяное спокойствие, он, должно быть, весь кипел от ярости, обнаружив меня здесь. Это место было больше чем просто его территорией; оно было его убежищем, единственным спасением от мира, который отвергал его, ибо ведь он видел, как люди бледнеют и теряются, когда он смотрел на них. И, явившись сюда незваным, я грубо нарушил покой его души.

— Как вы миновали собак?

Его французский был сух, точен и изысканно вежлив, как у людей, которые изучали иностранный язык, но пользоваться им не приходилось.

Я мог бы соврать, но ему все равно стало бы это известно. На стене висела выцветшая акварель Фунакоши, и почему-то ее чистая простота не позволила мне солгать семпаю. Но, клянусь Господом Богом, я более чем рисковал.

— Мне пришлось убить одну из них.

Он так долго молчал, что мне показалось, будто полковник не услышал моих слов; он хранил полную неподвижность. Затем я увидел, как с его лицом что-то случилось: черты его изменились, и я не понял, что происходит, пока не увидел, как его глаз почти скрылся за изуродованным носом и мясистыми складками шрама. Он лишь чуть повернул голову, и я даже не заметил этого движения. Он теперь не столько смотрел на меня, сколько рассматривал: уйдя в себя, он наблюдал за мной из этого укрытия.

Таково было мое первое впечатление от него.

— Почему?

Он обратился ко мне шепотом.

— Она хотела убить меня.

Молчание. Краем глаза я увидел еще одну крысу и услышал ее слабый писк.

— Значит, я брошу тебя остальным. Но не сразу. В голосе его появилась какая-то новая нотка, смысла которой я не понял, но она напоминала мне интонацию, с которой говорил Фосдик, вернувшись из Карлмарксштадта.

Снаружи гавкнул один из псов; гулкий звук шел из мощной широкой груди; остальные подхватили, залившись возбужденным лаем — скорее всего, увидели какое-то животное. Я не шевельнулся.

— Кто твой сенсей?

— Ямада.

— В Лондоне?

— Да, семпай.

Он продолжал наблюдать за мной столь же странным образом, словно спрятавшись за собственную внешность — я не придумал, это было именно так. Нервы мои были и так предельно напряжены еще с той минуты, когда, спускаясь, я не знал, удачно ли будет приземление и не поломаю ли я ногу о здание, а потом на меня бросился доберман, оскалив пасть, и пошла омерзительная возня с ним, когда мне надо было тут же заставить его замолчать, а теперь надо мной возвышался Чоу, и я понимал, что он отнюдь не шутил, когда сказал, что собирается кинуть меня этим кровожадным созданиям.