Миры обетованные - Холдеман Джо - Страница 46

Хокинс отпил немного вина из стакана и тихим голосом продолжил размышлять вслух:

— Особого внимания заслуживает тот факт, что Бенни обнаружил у себя в квартире «жучка». Так и напрашивается вывод, что вы имели дело с дилетантами, у которых большие проблемы с финансами и даже нет средств на приобретение современных подслушивающих устройств. Но, с другой стороны, они могли пристроить к тебе нечто более совершенное, нежели «жучок», и абсолютно невидимое. Причем не из магазина, и по цене куда меньшей, чем тысяча долларов. Не в такой ли роли они намеревались использовать Аронса?

— И нужно было испытать его. ч

— Совершенно верно, — похвалил меня Джефф. — А Бенни совершил серьезнейшую ошибку, попытавшись сыграть с ними контригру и что-то там украдкой разнюхать. Он мог бы выступить против Джеймса и в этом случае был бы наказан в соответствии с законами банды. Бенни, однако, пошел другим путем и дал Джеймсу все основания считать, что Бенни Аронс — подсадная утка, шпион.

— Надеюсь, сейчас он уже в безопасности, — сказала я.

— Из твоих слов я понял, что Бенни намеревается пробраться в Лас-Вегас, приобрести там новые документы и объявиться с ними в одном очень укромном местечке, так? — спросил Джефф. — Вероятно, он заставил крепко поволноваться Джеймса и его людей. Вероятно, но не обязательно. Мои агенты, например, вне всякого сомнения отыскали бы Бенни. Отчего бы ребятам Джеймса не найти след Аронса?

— ФБР работает в Неваде? — поинтересовалась я.

— Официально, конечно же, нет. Но, наверное, дети и те знают, что в Неваде — тысячи сторонников американской демократии, людей, сочувствующих нам. О чем тут говорить? Кое-кто из этих тысяч занят в подпольном бизнесе, связанном с изготовлением фальшивых документов. Бенни — чужак в криминальном мире. Такие рифы и мели, как наша агентура, ему не обойти. Держу пари, что наши парни из Вашингтона уже положили на Аронса глаз, если только они не сделали это давным-давно.

Внезапно меня осенило: да ведь Джеймс и его банда, рядясь в криминальную оппозицию, скорее всего, работают на официальный режим! Такое суперсекретное, созданное правительством формирование, в задачу которого входит слежка и контроль за инакомыслящими гражданами. С Джеффом, однако, своей догадкой я делиться не стала.

Хокинс убрал записную книжку в карман.

— Погода шепчет, а не прогуляться ли нам? — предложил мне Хокинс.

— Тогда пойдем к морю, — сказала я. — У меня что-то голова кружится, надо бы проветриться.

По ярко освещенным улицам шаталась праздная публика, но, приблизившись к пляжу на расстояние в несколько десятков метров, вы попадали в полосу кромешной тьмы — фонари над береговой кромкой были отключены. И в этот час на черном пляже народ кишмя кишел.

Мы занялись любовью под забором и вывеской на испанском: «Частное владение». Закон призывал нас соблюдать приличия, и в какой-то мере мы их соблюдали, сбросив с себя только часть одежды.

Вообще-то, я обожаю позицию, которая у нас в Ново-Йорке называется «стелющееся растение». Но вскоре я изменила план, в условиях земной гравитации он оказался трудновыполним. Намаявшись, Джефф сел на песок, прислонившись к вывеске спиной, а я легла рядом, положив голову Джеффу на бедро. И мы довели друг друга до исступления.

— Гравитация! — пожаловалась я. — Она заставляет меня чувствовать себя так, словно я — старуха!

Джефф гладил мои влажные волосы. Минутудругую он молчал, потом спросил:

— А сколько тебе лет на самом деле, Марианна?

— Двадцать два.

Я догадывалась, что Хокинс старше меня лет на десять.

— Наверное, во всей университетской докторантуре нет никого моложе тебя, — с восхищением заметил Джефф.

— Я-то пока в докторантуре по их тематике, — попыталась я объяснить Джеффу разницу между учеными степенями, которые присваиваются на планете и на орбите. — А есть ещё уровень — когда ты защищаешь диссертацию по своей тематике. У вас иная система.

Он опустил ладонь, гигантскую и очень нежную, мне на лицо и стал ощупывать его пальцами, словно слепой.

— Когда мне было столько, сколько тебе, со мною случилась пренеприятнейшая история. Девять лет назад. Я заканчивал университет, шла последняя четверть, и вдруг я обнаружил, что мною не сдан один зачет по физическому воспитанию. В зачетке нет подписи преподавателяинструктора по борьбе.

И началось! Сплошное расстройство! В университете, на потоке, я не чувствовал себя слабее кого-либо из парней, но проигрывал матч за матчем. Не мог выиграть ни одной схватки. Я резво начинал, набирал очки, но в результате всё заканчивалось плачевно.

В конце концов, отчаявшись, я обратился к врачам, и они нашли, что я нахожусь в отличной физической форме. Тогда я отправился на консультацию к тренеру. Он усадил меня на стул и высказал вроде бы очевидную вещь; в нашей группе каждый из моих соперников на несколько лет моложе меня. До восемнадцати-двадцати лет твой организм растет, развивается, затем наступает пора равновесия, стабилизации. — Джефф выдержал долгую паузу. — А когда ты переваливаешь за двадцать, ты начинаешь потихоньку умирать.

— Вот спасибо, утешил! — воскликнула я. — Ты заслужил мои аплодисменты.

Джефф коснулся пальцем моей груди.

— Самое забавное, что по отношению ко мне эта теория была ошибочна. Просто не применима.

— Именно по отношению к тебе? То есть?

— Ну, я сдавал свои, позиции день ото дня. Дошло до того, что меня направили к эндокринологу. Творилось невероятное. Туфли неожиданно стали мне жать, а рубашки стали малы.

— Ты продолжал расти? — спросила я.

— Верно. У меня обнаружили редчайшую форму акромегалии. Гипофиз — как у подростка. Я продолжал расти и после двадцати, поэтому-то и вымахал в такую громадину. И успел добавить ещё одиннадцать сантиметров, прежде чем врачи ухитрились остановить мой рост.

Я погладила Джеффа там, где это было ему особенно приятно.

— В свои двадцать наш мальчик был покороче? Джефф засмеялся и принялся гладить меня.

— Может, попробуем, как нормальные люди? Ляжем?

— Только я сверху. — Мне не хотелось ложиться на песок. С детства я слышала столько ужасных историй о зыбучих песках!

Утром я попыталась связаться с Ново-Йорком с помощью нью-йоркского оператора. И получила факс — отпечатанное на бланке извещение о том, что телефонная связь с Ново-Йорком осуществляется по предварительному заказу и подвергается прослушиванию цензором. На экране появился хмурый мужчина-оператор.

— Служба безопасности, — сказал он мне. — Ваше имя и шифр.

— Извините, ошиблась номером, — ответила я и положила трубку. Затем набрала номер справочной на космодроме в Кейпе.

С экрана телекуба на меня глядел усталый человек.

— Прежде чем вы что-либо произнесете, — предупредил он, — имейте в виду, что разговор прослушивается и записывается на пленку.

— Понятно, — кивнула я. — Мне нужно получить от вас кое-какую информацию.

— Располагайте мною.

— У меня — гражданство Миров, — представилась я. — Путешествую по Европе. Сейчас нахожусь в Испании. Попыталась дозвониться до Ново-Йорка, а в ответ последовал какой-то вздор о цензуре. Что происходит?

— Обстановка накаляется, вот что происходит. Вы можете попробовать заказать разговор с НовоЙорком через Токио, а японцы выведут вас на Ново-Йорк через Учуден. Если, конечно, там сидят грамотные операторы и если правильно рассчитают фазовый угол. Я бы мог подсказать вам оптимальное время для звонка, — предложил человек из Кейпа.

— Да нет. Спасибо. Собственно, звонок не носит конфиденциальный характер. Скажите, а если бы я была гражданкой США, они бы и в этом случае прослушивали разговор? — спросила я.

— По закону — нет, если бы звонили на орбиту другому гражданину США. Правда, сейчас в Мирах их меньше дюжины.

— Так мало? А как же туристы?

Человек мрачно усмехнулся с экрана.

— Да уж, не слишком много информации доходит до Испании, — сказал он. — Последний турист вернулся на Землю две недели назад. И больше мы не в состоянии их принимать. Тут есть ещё одна загвоздка, причем она будет посерьезней, чем проблема с цензурой. Вы, должно быть, знаете, что мы вынуждены покупать топливо для ракет на стороне? С тех пор, как прекращены торговые контакты с корпорацией «Сталь США».