Домашний совет - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 6

– Хворают, хворают… – ворчал он на педагогических заседаниях, о чем нам тут же становилось известно.

– Когда-нибудь болезни ему отомстят, – сказала Ирина.

Из эстетической гордости класса Ирина постепенно превращалась и в гордость физико-математическую: ее способности к точным наукам поражали учителей.

Но успеваемость мужской половины нашего коллектива начала увядать: любовь вдохновляет на подвиги, требующие отваги и безрассудства, но просветлению рассудка и его напряжению она не способствует.

– Завоюй уж ее окончательно! – посоветовала мне Мария Кондратьевна. – Спасешь класс: все будут знать, что она другому отдана, и перестанут отвлекаться. К тому же ты… – Она подмигнула. – Оставишь позади своего близнеца! Я за вами давно наблюдаю. Подмял он тебя, подмял. Не способностями, конечно, а характером. Я бы, например, давно выдвинула тебя на физическую олимпиаду. Но ведь ты потребуешь, чтобы сначала выдвинули его. Уступать очередь надо лишь старикам. Но я и то не люблю, когда уступают…

Вскоре я узнал, что главным кумиром Ирины является Савва Георгиевич.

– Я бы хотела учиться у него. Это Гигант!

– И бывший Мамонт, – добавил я.

– Откуда ты знаешь об этом прозвище?

– Он живет в нашем подъезде.

– И ты видишь его? Чернобаева?!

– Каждый день.

– Это правда?!

– Честное слово.

– Познакомь меня.

Поскольку Савве Георгиевичу шел пятьдесят шестой год, я согласился.

Я знал, что у члена-корреспондента четыре комнаты. Убирать их приходила какая-то женщина, а мама ею руководила. Возвращаясь из магазина или с рынка, она оставляла одну сумку дома, а с другой поднималась на четвертый этаж.

– Служение таланту никого не может унизить, – объяснял нам с Владиком отец. – Отрывать его от науки на хозяйственные дела – преступление.

Мама знала английский язык и иногда делала для Саввы Георгиевича переводы.

– Он тоже владеет языками, – объяснял отец. – Но ему некогда.

– Мама, хочешь, мы поможем тебе? – спросил я. – Ходить в магазин, убирать его комнаты…

– Это не мужское занятие.

– Нет, не с Владиком, а… с Ириной…

– Савва Георгиевич не позволит. Он крайне стеснителен. Мы – близкие ему люди, поэтому он допускает…

«Хочет, чтобы никто не мешал ей служить таланту», – подумал я.

– Мы с Ириной решили поступать в университет. На мехмат. И он бы мог объяснить…

– А это уж совсем неудобно! – возразила мне мама. – Он может подумать, что заботы нашей семьи о нем… не вполне бескорыстны. Разве я или отец не можем помочь вам? Пожалуйста, любая консультация на дому!

Но Ирина не просила знакомить ее с мамой и папой. Ее кумиром был Чернобаев.

К счастью, приближался наш с Владиком день рождения.

– Пригласи Савву Георгиевича, – попросил я маму.

– «Поздравляем днем рождения…» – сказала она. И взглянула на меня с самой последней надеждой. Я отвел глаза в сторону.

– Хорошо, пригласим его. От вашего с Владиком имени!

А я пригласил Ирину. Сперва она сомневалась:

– Лучше бы вы со своим родственничком родились как-нибудь… порознь. – Ты согласен?

– Это уже трудно исправить.

– К сожалению.

– У нас будет Савва Георгиевич.

– Чернобаев? Почти нереально!

– Ты придешь?

– А родственничка твоего тоже надо поздравлять?

– Поздравь маму с отцом – и все.

– Я приду… Будет Чернобаев? Ради одного этого вам стоило родиться! Кстати… – Она приглушила голос, – Почти все старшеклассницы объединились против меня.

– Я не заметил…

– Ты знаешь, что в данном случае содействовало сплочению коллектива?

– Что?

– Они влюблены в тебя, Саня.

Мне было очень приятно, что она так думает.

– Ты ошибаешься, – пролепетал я.

– Все влюблены!

«И ты?» – хотел я спросить. Но она сама подчеркнула:

– Без исключения!

– Не говори Владику.

Это было единственное, о чем я попросил ее.

– А все-таки его зависть поставила тебя на колени! Слушай-ка… Поменяйся с ним умом, внешностью. И я брошусь ему на шею!

Она пошла по школьному коридору походкой человека, который знает, что на него все смотрят, но не обращает на это никакого внимания. Потом замедлила шаг и вернулась:

– Скажи, Савва Георгиевич любит собак?

– Я у него не спрашивал. Но, по-моему, их любят все.

Ирина пришла с собакой. Я предупредил, что у пуделя длинноватое имя и что лучше ею называть сокращенно: ЛДЧ.

Вначале мама и отец путались, называли его: ЛЧД, ДЛЧ. Но понемногу они приноровились: прежде чем позвать собаку, притормаживали, мысленно произносили: «Лучший друг человека», – и тогда буквы выстраивались в нужном порядке.

– ЛДЧ, какая у тебя умная морда! – не претендуя на оригинальность, восклицали они.

Ирина была с пуделем строга, как с мальчишками нашего класса.

– Не мельтеши! Ляг в углу. И молчи: сегодня не твой день рождения!

– Привык быть в центре внимания, – пояснил я родителям.

Это сближало его с хозяйкой.

– Не думала, что ты такая красавица! – сказала мама. И с тревогой оглядела своих новорожденных.

Я воспринял се заявление, как воспринимают всем известную истину, до кого-то дошедшую с опозданием. Владик слегка подергал носом.

Отец никаких красавиц, кроме мамы, на свете не признавал.

Все было готово, но мы ждали Савву Георгиевича.

– Не хочется «разрушать» стол, – объяснила мама. – Потерпим немного…

Он задержался в университете. Но вот-вот появится.

При слове «университет» Ирина сузила глаза, и даже Лучший друг человека напрягся.

Из коридора в комнату потянулся долгий, беспрерывный звонок; Савва Георгиевич, нажав на кнопку, как обычно, о чем-то задумался. Мама, опередив всех, открыла дверь.

Савва Георгиевич никогда не включатся с ходу з чужой разговор, а настороженно внимал ему, как если бы в комнате звучал непонятный язык. Он долго постигал суть самой примитивной беседы, потому что мысли его были далеко. «Человек одной страсти! – говорила мама. – Он не просто живет физикой, – он с нею не расстается!»

– Мы, как и вы, родились весной, – снайперски точно подметил я.

– Уж лучше бы не вспоминал, – через стол, одними губами шепнула мама.

И стала наполнять тарелку Саввы Георгиевича.

Я встал и провозгласил тост за маму и отца, которые «подарили нам жизнь». Взрослые выпили шампанского, а мы, уже девятиклассники, воду с дошкольным названием «Буратино».

Владик задергал не носом, а всем телом: я впервые опередил его. Этого не случилось бы. если б между нами не сидела Ирина. Мой близнец хотел сказать что-нибудь более умное, чем сказал я. Он этого так сильно хотел, что ничего придуматься не могло.

Савва Георгиевич погрузил пятерню в густую мятежную шевелюру и, продолжая думать о чем-то своем, рассеянно провозгласил тост за наше с Владиком будущее. Помолчав, он высказал мысль, которая волновала его, ибо я уже был с нею знаком:

– Если б можно было предвидеть, какое у него, у этого грядущего, будет лицо… Никто и никогда не сумеет заложить программу в самую своенравную машину, именуемую личной человеческой жизнью.

Владик все медлил.

Мне очень хотелось, чтобы тост его поскорее родился. Ирина почувствовала это и шепнула мне:

– Ты – раб его зависти.

– Почему?

Вместо ответа она поднялась.

Вилки и ложки за столом онемели: так же, как немели наши перья, тетрадные страницы, если Ирина выходила к доске.

– Мы в доме научных работников, – сказала она. Дом наш действительно так назывался. – Пусть это будет доброй приметой, и мы тоже посвятим себя именно ей… Науке!

Ее вдохновляло присутствие члена-корреспондента. На географическом лбу Саввы Георгиевича увеличилось количество рек и меридианов: он спросил, в чем именно Ирина видит свое призвание.

– В молекулярной физике, – ответила она так спокойно, что все в это поверили.

Владик ничего не видел и не слышал: он придумывал тост.