Остров тайн - Акентьев Владимир Васильевич - Страница 60

Стожарцев выпрямился, расправил плечи.

— Несколько лет спустя я устроил на месте захоронения парк — тот самый, который вас так поразил…

Покончив с грустной и тягостной церемонией, я взялся за тщательные поиски чего-нибудь, что помогло бы установить личности погибших, но так ничего и не нашел. Через два дня, выяснив, что именно было в разбитой колбе, я снова вернулся в дом и, соблюдая крайнюю осторожность, дабы не пасть бессмысленной жертвой нелепой случайности, начал осмотр лабораторий. Еще в первый раз меня несколько удивило, что все бактериальные культуры, даже достаточно хорошо известные и уже имеющие свои определенные названия, здесь обозначались условно, с помощью буквы и числа. Теперь же я установил, что известных науке возбудителей опаснейших инфекционных заболеваний в лаборатории было ничтожное количество — подавляющее большинство сосудов хранило в себе посевы бактерий, дотоле не известных. Это открытие меня ошеломило: получалось, что целью ученых являлось выведение новых видов и рас бактерий! Смутное подозрение, которому тщетно противился разум, овладело мною. Я углубился в рабочие записи, протоколы исследований, теоретические разработки, стараясь отыскать доказательства не обоснованности моего ужасного предположения. Однако подобных доказательств я не нашел, — напротив, все свидетельствовало в пользу справедливости моих выводов: микробы чумы, вибрионы холеры и прочее являлись для исследователей лишь исходным материалом. Экспериментаторы добивались наследственно закрепленного изменения свойств микроорганизмов, повышая их токсичность, прогрессию размножения, сопротивляемость неблагоприятным условиям внешней среды… Словом, пестовались неуловимые и неотразимые бактерии-убийцы!

Окончательно рассеяла мои сомнения потрясающая своим лаконичным трагизмом записка — предсмертное письмо одного из четырех человек, погибших в лаборатории… — Стожарцев вынул из большого кожаного бумажника два листика.

— Это я нашел в карманах того, кто лежал на полу…. Как вам нетрудно убедиться, я здесь ничего не смог разобрать, хотя и приложил немало труда и времени. Но затем в одной из жилых комнат, среди книг, я нашел второй листок.

Путем сравнения и сопоставления их я пришел к выводу, что они взаимно дополняют друг друга. Один лист пришлось перенести на кальку.

Мне думается, что автор зашифровал письмо, полагая, что в таком виде оно скорее сохранится. Он, вероятно, учитывал, что среди людей, которые первыми его найдут, могут оказаться те, в чьи интересы не входило, чтобы раскрылась правда — они немедленно уничтожили бы явно обличающий документ.

Стожарцев протянул слушателям второй листок.

Подождав, пока все прочли документ, Стожарцев продолжал:

— Получив несомненное доказательство того, что в заброшенной лаборатории готовилось неслыханное злодеяние, я в порыве гнева и возмущения решил уничтожить и само здание, и все, что находилось внутри. Я сделал это с помощью взрыва. Осталась только огромная воронка, обведенная кольцевым валом…

Стожарцев встал, провел рукой по лицу:

— Это место я посетил через полтора года. И вы знаете, что меня потрясло? Здесь, на острове, бушует жизнь. Именно бушует. Неукротимая, жадная жизнь на каждом шагу: срубите дерево — тотчас на его месте появится молодая поросль. Вытопчите или даже выжгите траву — и через пару дней вам не найти будет места, где вы это сделали… Но там, где полтора года назад взрыв поднял в воздух тысячи тонн земли — все было мертво и пусто!

Но я был буквально ошеломлен, когда, спустившись в воронку, обнаружил все-таки на самом ее дне живое существо: проросток одного из ядовитейших видов сумаха! Нет, вы представляете себе, какова аллегория, каков символ, а?! И по сей день на том проклятом месте ничто не изменилось, лишь дерево смерти, которое впоследствии я из предосторожности обсадил кактусами, простирает к небу пламенеющие ветви…

Стожарцев вышел на террасу; прищурившись, долго смотрел в синюю гладь океана.

Максимыч стал около него:

А отсюда это дерево не видать?

С террасы — нет. Но если вы подниметесь на пик — а с северной стороны это совсем легко проделать, — вы его увидите.

Степан Максимович, подождите, и мы с вами!

Давай, команда!

Боцман с ребятами, поддерживая и помогая друг другу, начали карабкаться на вершину. Стожарцев вернулся в пещеру. Капитан все еще вертел в руках листки.

А вы не думаете, что эта бактериологическая лаборатория также являлась детищем Летфорда?

Всего вероятнее, что так именно и было… И тем не менее, не располагая неопровержимыми данными, я никогда не позволял себе утверждать это. Слишком уж велико обвинение!

Вы правы… Тем более, что Летфорда уже, без сомнения, нет в живых.

Вот именно: de mortuis aut bene, aut nihil![9] А объективно… Помните, я вам говорил: мне казалось странным, что он как бы остыл к основной моей работе, вроде бы чего-то не договаривал? Возможно, он рассчитывал на меня, как на продолжателя того дела, но, естественно, не решался сразу раскрыть карты…

— Но почему же он оставил лабораторию в неприкосновенности: не уничтожил, что мог, и не спас, что можно было спасти?

— Полагаю… он боялся войти туда! Кто знал, отчего погибли люди и как долго смерть подстерегала там каждого?

Сверху, прямо перед входом в пещеру спрыгнули один за другим ребята и боцман.

— Капитан! — Валины глаза были совсем круглыми. — Нам Степан Максимович сказал, что из такого дерева сделана ваша… — девочка остановилась, переводя дыхание.

Ермоген Аркадьевич удивленно посмотрел на боцмана:

— Степан Максимович, вы, должно быть, ошибаетесь. Из такого дерева ничего не может быть сделано: всякого, кто до него дотронется, ждет неминуемая гибель!

Максимыч улыбнулся одними глазами. Мореходов кашлянул и… достал из кармана трубку!

— Ермоген Аркадьевич, вы совершенно правы. Но и Максимыч не ошибается… Придется, как видно, рассказать вам одну историю.

Рассказывайте, рассказывайте!

Много лет назад судно под красным флагом бросило якорь у берегов Гвинейского залива, в нескольких милях от мыса Каба-Негру… Здесь, в маленькой деревушке, глубокий старик, давно потерявший счет прожитым годам, рассказал нам о поединке молодого туземца, самого ловкого и храброго охотника племени; о поединке с деревом, к которому нельзя было приблизиться, так как грозная и беспощадная смерть разила каждого. Старик показал нам такое дерево: издали оно казалось объятым пламенем. Юноша окружил страшного врага высоким валом из валежника и хвороста и сжег его листья… Суживая постепенно огненное кольцо, сжег он и ветви — остался один ствол. Дальнейшее требовало еще большей осторожности, так как в каждой капле древесного сока таилась смерть. Нагревая докрасна длинный железный прут, он прожег ствол у самой земли и повалил его. День за днем сжигал он поверженного противника, счищая обуглившийся ствол и вновь обкладывая его хворостом… Через три месяца осталась маленькая головешка, в середине которой сохранилась высушенная древесина без капли яда. Из нее охотник сделал трубку… Окончив рассказ, старик долго смотрел на наш корабль. Потом он добавил:

«Страшен лев, один голос которого приводит в трепет все живое. Лишь отважное сердце и меткое копье уберегут от него… Страшен лев. Но еще страшнее леопард, подстерегающий и разящий, как молния. От него убережешься, только если ты хитрее его, а стрела твоя — быстрее молнии. Очень страшен леопард, но еще страшнее — ядовитая змея. Только случай и счастье помогут от нее уберечься… Но страшнее льва, леопарда и змеи — белый человек. Ничто не убережет от его коварства, алчности и злобы. Много лет прожил я на свете, много видел кораблей. Были и совсем такие, как твой. Только флаг был другой Такого огненно-красного я еще не видал. И белых люден, которые нам братья, — я вижу впервые… Третью ночь слышу я голоса предков: они зовут меня в Страну Удачной Охоты… Молодой охотник, о котором я тебе рассказал, — я. Трубка, которую ин сделал, — вот она. Возьми ее, белый брат мой! Это могучий талисман, предохраняющий от яда, огня и воды. Возьми его, не обижай старика. Зачем мне теперь талисман, если я ухожу туда, где удача и счастье неизменно сопутствуют охотникам?».