Garaf - Верещагин Олег Николаевич - Страница 23

Орки навалились на пленного и швырнули его на колени. Во взметнувшейся руке толстяка красиво, чисто сверкнул на солнце меч — длинный, прямой. И, как–то легко, играючи, рухнув вниз, отсёк пленному голову. Она с неожиданно громким тупым стуком упала на мокрую обочину под гогот орков. Тело ещё несколько мгновений стояло на коленях, выбрасывая две густые, очень яркие струйки, потом — рухнуло на бок, перевернулось на спину, как живое и оттолкнулось ногами, дёрнулось… наконец — замерло.

Пашка ощутил сильнейший спазм в желудке и головокружение. Быстрота и простота расправы показались ему душным плотным одеялом, которое набросили на плечи и голову — а сверху ещё навалили тяжеленный мешок. Мальчишка понял, что теряет сознание от ужаса и отвращения — и никак не мог избавиться от стоящей перед глазами картины: она снова и снова вспыхивала на тёмном фоне наваливающегося обморока — как стоп–кадр из страшного фильма.

Фильм, фильм, фильм, затвердил Пашка про себя, стараясь сосредоточиться на ощущении рук Туннаса на плечах и спине.

Но колонна пошла дальше. И Пашка увидел — увидел у своей ноги, левой — обезглавленное тело, из которого всё ещё вытекала кровь. Лицо валяющейся рядом головы, к счастью, было скрыто волосами.

Мимо протрусили два волчьих всадника. Один из волков повернул голову, уставился в глаза Пашки.

На этот раз мальчишка не отвёл взгляд. Волк приподнял губу, обнажая клыки — клыки в палец длиной.

И тогда мальчишка тоже оскалился. Не в шутку — всерьёз…

…волки прорысили дальше.

* * *

К остановке на обед стало совсем тепло, казалось даже, что наступило лето. По дороге то и дело шли обозы, конные и пешие отряды и одиночки — все с оружием. Пару раз снова начинались поля, в которых виднелись деревеньки. А один раз влево свернул короткий отрезок дороги, вымощенной камнем. Около поворота лежали какие–то каменные куски — вроде бы разбитая статуя. А чуть дальше — на плоском холме — чернели развалины замка. Не такого мощного, как в книжках — но явно замка… Развалины не производили впечатления древних, вот что отметил Пашка, против воли трогая языком изнутри запухшую щёку. Даже скорей было похоже, что замок не так давно взяли штурмом…

…Снова та же каша. Впрочем, нашагаешься вот так — и съешь что угодно. А на обочине — склоне, который уже порос травой и прогрелся — было сидеть даже приятно. Орки на этот раз не отдыхали — шныряли вокруг снова и снова, петли и круги нарезали, и Пашка старался понять, что ж они так беспокоятся?

Мальчишка вздохнул. Тронул за рукав Туннаса, кивнул на одного из волков и спросил:

— Как называется?

Туннас понял.

— Gaur, — сказал он. — Gaur.

— Гаур, — повторил Пашка. — А это? — он показал на себя, на Туннаса. — Люди?

— Аna, — улыбнулся Туннас. Кивнул на орков: — Ork.

— Это я знаю, — буркнул Пашка. А Туннас ещё раз указал на Пашку и сказал:

— Yothejd… — потом — на себя: — Eruhin.

Пашка свёл брови. Этого он не понял.* Но расспросы не прекратил:

*Туннас просто назвал предположительную национальность Пашки — «йотеод», и свою — «эрухин» (нуменорец).

— Дорога, — он указал на неё.

— Bathan… — и хлопнул Пашку по руке, зазвенев цепью: — Pa.

— Рука, понял… Загарадун, — вспомнил Пашка клич, который выпалил вслед за другими около посаженных на колья.

— Ha–a–a… — протянул Туннас и усмехнулся. Развёл руками: мол, не могу объяснить.

Колонну начали поднимать. Вставали все неохотно, с руганью, неспешно.

А Пашка сейчас дорого бы дал, чтобы узнать наконец — куда же их ведут — и зачем?!

* * *

К городу вышли тем вечером.

Правда, что они идут к городу, стало ясно ещё часов за пять до сумерек. Дорога превратилась в широкий мощёный камнем тракт с мерными столбами по обочинам. Люди — пешие, всадники, повозки — двигались в обе стороны не то что сплошным потоком, но густо. Слева и справа больше не было леса, он отступил — лежали бесконечные поля. И в эти поля уже начало садиться солнце, когда впереди появились дома. Их было много, но уставший Пашка даже как–то не сразу понял, что это не деревня, потому что дальше — за этими домами — поднимались серые стены с невысокими башнями, да и домов было явно многовато даже для большой деревни.

— Forombar, — сказал Туннас.*

*Название «Форомбар» мне встретилось в нескольких околотолкиенвских текстах. По описанию, это был довольно большой город, построенный то ли холмовиками, то ли даже вастаками. Неизвестно, был ли он столицей Рудаура. У меня — будет.

Пашка кивнул. Он, если честно, сейчас больше всего хотел присесть или прилечь.

Орочий конвой свернул куда–то в сторону. Вместо него появились восемь всадников, и Пашка понял: меняют и человеческий конвой. Странно. Вслед уезжающему толстяку и двум молодым парням мальчишка смотрел чуть ли не с сожалением. Вернее — это было не сожаление. Просто от новых конвоиров неизвестно чего можно было ждать.

Впрочем, они просто поехали шагом справа и слева и тоже не выглядели особо счастливыми от своей роли. Командовал ими молодой мужик с короткой бородкой, но без усов. Он сразу ускакал в голову и свернул колонну куда–то вправо, в грязную улицу, которая резко спускалась вниз. Видно, это когда–то был овраг. Потом поверху построили дома, а ещё потом понастроили и по склонам, вплоть до самого низа — да нет, не дома, скорей хижины. Пахло дымом, дерьмом припахивало тоже, и эта вонь мешалась с запахом какой–то еды. Тут была уже ночь, если так можно сказать. В этой ночи двигались и перемигивались огоньки, слышались людские голоса. Под ногами хлюпало… но не холодно — и уже хорошо. Уже хорошо.

Глава 9 -

в которой беготня переходит в эндшпиль, на Пашка не знает этого слова.

Форомбара Пашка толком и не видел. Да и не особо хотел. Когда ты в таком положении, то смотреть по сторонам быстро становится тошно. Они переночевали в запирающемся сыром сарае, а утром просто пошли дальше. Точнее — их погнали, а орки появились снова уже за городской околицей. И не одни — пригнали ещё человек сто, не меньше, уже закованных.

В следующие восемь дней пути на юг новые партии — человек по тридцать–шестьдесят — присоединялись к колонне каждый день. Теплело тоже с каждым днём, и, хотя часто шёл дождь, чувствовал себя Пашка неплохо. Физически неплохо.

Думать о прошлом он себе запрещал. Хотя каждый вечер, когда они останавливались на ночлег в деревнях, обязательно считал: меня ищут третий день… пятый день… восьмой день… Ненавидел себя за этот отсчёт — и считал, хотя каждый раз понимал, что придёт потом: картины родной деревни, поиски, родители, братья… Иногда мальчишка начинал цепляться за мысль, что, может, как в некоторых книгах и фильмах там, дома, время не идёт, остановилось относительно этого мира. Мысль успокаивала. Но только до того момента, когда он засыпал и видел во сне всё то же.

Пашка никогда не жаловался на память. Но тут заметил, что с трудом запоминает слова местного языка, хотя расспрашивал Туннаса каждый день при любой возможности. Нет, тоскливо думал он после каждого урока, в рабстве я не смогу. Вот ведь не бьют, не заставляют работать, не издеваются, даже голодом не морят в общем–то. А мне так погано, что даже страшно. Как будто всё вокруг замедлилось, и даже соображаю я хуже обычного.

Честно сказать, он не замечал приготовлений к побегу и даже усомнился: может, Туннас наврал про побег, или он сам, Пашка, что–то не так понял? Мысли об этом тоже приходили по вечерам, и от них никуда было не деться. Как будто в ладонь положили горящий уголь и насильно сжали кулак. Можно только скрипеть зубами и ждать, пока остынет… но ведь и тогда шрам останется навечно — пятно на изуродованной ладони.

Пашке хотелось выть. В голос, по–настоящему. Временами вместо равнодушия накатывало дикое осатанение — и пару раз Туннас ловил ладонь молчишки в последний момент — когда тот собирался выдернуться из оков и… что дальше, он и сам не знал. После этих приступов ярости настроение становилось немного получше. Даже получалось размышлять на отвлечённые темы… но и эти мысли были невесёлыми.