Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести - Ефетов Марк Симович - Страница 35

Где же моя акация, которую я назвал «Витя»? Нет, не найти мне её. Я походил по саду и не нашёл своего дерева. К нашей школе, видимо, прирезали и соседний участок, где раньше были маленькие, покосившиеся домики. Теперь здесь впору было заблудиться, как в лесу.

Я видел несколько больших толстоствольных акаций с пышной зелёной шапкой листвы. Какая-то из них, шуршащих на ветру и далеко отбрасывающих тень, была моя.

Я вернулся в школу и в дверях столкнулся со сторожем в очках и в тёмном халате. Он подметал лестницу и, увидев меня, сказал:

— Здравствуйте! — будто знал меня, будто мне положено было сюда прийти и в этом не было ничего необычного.

А может быть, он принял меня за учителя, который пришёл пораньше, чтобы подготовиться к уроку. Не знаю.

— Добрый день! — ответил я сторожу и быстро, почти бегом, прошёл по гулкому коридору туда, где была дверь в наш класс.

Я отворил дверь и остановился у порога. Сердце сделало несколько лишних ударов, как бы предупреждая меня: «Погоди. Постой. Не торопись. Ты давно не школьник, и тебе уже нельзя быстро бегать».

Я стоял и смотрел на ряды парт. Они были другими — новыми, но стояли так же. И вон у той — у окна — я сидел сорок лет назад.

Медленно подошёл я к парте и, согнувшись, сел в неё. Да, в н е ё, ибо я втиснулся с трудом. Пришлось откинуть планку, и при этом на обратной стороне я увидел вырезанное ножом слово «Люся» и рядом буквы «Б» и «Е». Меня кольнуло, царапнуло так, будто этим ножиком резали не парту, а меня самого. И мне захотелось сказать этому мальчику: «Подумай о том, как ты придёшь сюда взрослым и через много лет увидишь свои следы: ветвистое дерево, выросшее из посаженного тобой саженца, похожего на прутик, или исковерканную тобой парту».

Но говорить было некому: я был один в классе, как был один на один с пиратом в моём сне на спасательном катере «Диспашор».

Наверное, я долго сидел в классе, вспоминая давнишние годы и вдыхая сквозь раскрытое окно воздух раннего утра — прозрачный, чистый, прохладный. И думал о том, что всё сделанное человеком в утро его жизни — в детстве и юности — будет напоминать о себе всю жизнь.

И снова и снова я вспоминал слова отца: «Что даёшь — получаешь обратно, что не даёшь — теряешь навсегда».

Вот вы прочтёте это и скажете: стоило ли повторять? А я ведь чем становлюсь старше, тем чаще и чаще повторяю эти отцовские слова, понимая всё больше и больше: надо делать людям подарки — радовать их чем можешь. От этого сразу легче на душе. Люди от этого становятся добрее, мягче. А среди добрых людей и жить легче.

Прозвенел звонок, пробудив меня как бы от забытья. По коридору затопали сотни ног. Разные голоса шумели, сталкивались, перекрикивая друг дружку. Это было как морской прибой.

Сухое описание того, что я испытывал, ничего вам не даст. Когда почти что через полвека пойдёте в вашу школу, сядете за вашу парту и услышите школьный шум, в котором вы росли, вы поймёте меня.

Всё было, как десятки лет назад: дребезжащий звонок, топот ног, гул голосов.

ПРАЗДНИК

Дверь в коридор была раскрыта, и я видел, что происходило в классе напротив. Я искал знакомые лица среди тех, кто входил в тот класс.

Вот вошла женщина, толстая, как Софья Сергеевна Ежина. Только с лицом добрым и застенчивым. Она хотела сесть за парту, но, видимо, поняла, что это ей не удастся, принесла стул и расположилась рядом.

А класс наполнялся людьми, причём мне были видны только головы. И головы эти были с проседью или совсем седые, с жиденькими зализанными волосами или совсем гладкие — безволосые. Я видел сутулые спины людей, словно они принесли сюда на плечах долгие и тяжёлые годы своей жизни.

Нет, моих соучеников среди них не было. Все эти люди были моложе меня, хотя и им уже, наверно, уступали место в троллейбусе и метро.

«Значит, я старик, — подумалось с грустью. — А мои товарищи — те, которые слушали голоса пушек гражданской войны, — воевали в Великую Отечественную, иногда рядом с сыновьями, их мало осталось на земле».

В том классе, напротив, старенькая женщина, худенькая, как девочка, тихим голосом вызывала к доске:

— Петя.

— Соня.

— Аркаша.

И выходили из-за парт, грузно ступая по скрипучему полу, седые и тучные, сутулые и морщинистые Пети, Сони, Аркаши.

— Петя, — спрашивала старенькая учительница, — Петя, скажи нам, что ты приготовил на сегодня?

И Петя рассказывал о гидростанции — второй по величине в мире, где он устанавливал турбину, и ещё о другой станции, тоже очень большой, где он был главным строителем, и ещё об одной гидростанции на далёкой сибирской реке. Он называл города, горы и реки, но учительница прервала его:

— Погоди балаболить. А я думала, Петя, что ты никогда не будешь хорошо знать географию. Помнишь ту четверть…

О приготовленном к этому уроку рассказывали и Соня и Аркаша. Они даже писали и чертили что-то на доске мелом, а в классе им аплодировали, иногда вдруг за всеми партами смеялись. Но я слышал и другое: хлюпали носами, сморкались, причём все сразу.

Потом соседний класс ушёл шумной гурьбой. Кто-то, проходя мимо, задел дверь, за которой в углу класса сидел я.

А я ждал, когда же раскроется дверь и ученики войдут в класс, где я сижу. Я смотрел на дверь, и мне казалось, что секунды отсчитывают не часы, а моё сердце считает мгновения.

Но дверь не раскрылась.

Топот ног и гул голосов прокатились, как шквал, утихали. Потом поспешно простучала пара каких-то опоздавших каблучков, и стало совсем тихо.

От окна потянуло запахом акации.

За дверью прошаркали шаги. Это мог быть старик сторож.

Я вышел из класса и столкнулся со сторожем в тёмном халате. Полой этого халата он протирал очки.

— Что же вы? — сказал старик. — Пришли на праздник и не идёте в зал?

— На праздник? — удивился я.

— Ну да. Сегодня сто лет нашей школе. Вы же из другого города приехали. Вы с поезда?

— С поезда.

— Я же говорю…

Он протёр очки, надел их, став от этого как-то строже, и пошёл по коридору. Я заторопился за ним.

«ЗЕРНО СЛОВ»

В зале было так много народу, что мне пришлось стать в дверях и, поднимаясь на носки, смотреть на то, что происходило.

В первых рядах сидели первоклассники, а чем ближе ко мне, тем всё более и более высокие мальчики и девочки. На помосте вроде сцены, которого в мои времена не было, танцевали две малышки, отчего косички у них смешно подскакивали. И я вспомнил, как, будучи первоклассником, пришёл сюда с мамой на первый в своей жизни школьный праздник. Мама привела с собой Муську потому, что её дома не с кем было оставить. С моря иногда постреливали из орудий, и мама боялась, что Муська испугается артобстрела. Нет, Муська была не из таких. Когда на этом празднике Серафима Петровна, хлопнув в ладоши, крикнула: «Кто хочет танцевать со мной?» — Муська боком-боком потопала к учительнице и, смешно подскакивая, затанцевала. А её-то от пола чуть было видно… Малышка. Пять годов. Я смотрел на неё, а когда посмотрел на маму, увидел: щёки у неё мокрые.

— Мама, ты что?

— Ничего, не обращай внимания. — Мама вытерла слёзы. — Это я так…

Мамы уже нет. И отца у меня нет. Что с того, что я сам отец. Ведь отец и мама одни. Детей может быть много. А мама и отец… Их у меня никогда больше не будет. Никогда…

Вдруг будто взлетела шумная стая птиц — это зааплодировали в зале. И я вернулся из прошлого в настоящее. Теперь на возвышение поднялся парнишка, чем-то напоминавший мне Виктора. Он произнёс отрывисто, будто выкрикнул в зал:

— «Зерно слов». Стихотворение Асеева.

Потом откашлялся, тряхнул головой, будто собирался прыгнуть в воду, и начал:

От скольких людей я завишу…

Парнишка посмотрел в зал, пробежал глазами по головам и встретился взглядом со мной.

«Забыл слова?» — мелькнуло у меня в голове.

Нет, потом я понял, что он так читал: с паузами, с выражением, встречаясь с глазами зрителей в зале. Одним словом — хорошо читал.