Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести - Ефетов Марк Симович - Страница 1

Об этой книге и её авторе

Более полувека Марк Семёнович Ефетов пишет книги для детей. В них он рассказывает о том, в чём сам принимал участие и что хорошо знает.

Так написаны повести «Света» — о сержанте Якове Павлове, с которым писателя свела фронтовая дружба, «Граната в ушанке», «Валдайские колокольцы», «Звери на улице», «Земля отцов — земля детей» — о Новгороде и новгородцах, рядом с которыми он прожил часть своей жизни. «Письмо на панцире» — книга об Артеке, но и в ней описаны приключения девочки из Новгорода.

«Игорь-якорь» и «Тельняшка — моряцкая рубашка» — книги о юности автора, проведённой у моря. А повесть «Последний снаряд» рассказывает о защитниках Москвы, среди которых был и сам писатель, награждённый за участие в обороне Москвы во время Великой Отечественной войны.

Первые книги Марка Семёновича Ефетова отметил А. А. Фадеев, который писал: «Ефетов пишет о простых, рядовых советских людях. Его тема — рождение человека-работника, рождение новых человеческих отношений в обществе, семье, труде, войне…» Далее А. А. Фадеев отмечает: «В манере автора есть простота, мягкость, а главное — чувствуется любовь автора к своим героям».

Человек-работник был и остался любимым героем книг М. Ефетова. За книгу о работниках железнодорожного транспорта писателю присвоено звание Почётного железнодорожника.

В этом году старейшему детскому писателю Марку Семёновичу Ефетову исполняется семьдесят пять лет. К этой дате и приурочено издание этой книги, которая открывается автобиографической повестью «Тельняшка — моряцкая рубашка».

ТЕЛЬНЯШКА - МОРЯЦКАЯ РУБАШКА

МУСЬКА

Наша семья состояла из четырёх человек: мои родители и я с сестрёнкой Муськой. Полное имя у неё было Мария, но называли её Муськой. Была она самой честной девочкой на свете, которую я когда-либо знал. Не подумайте только, что я так говорю, потому что это моя родная сестра. Так оно по правде было. Я знал много честных людей, а всё равно честнее Муськи никого не было. И упрямая она была, ужас какая упрямая!

Муська почти на три года моложе меня. Когда мне стукнуло двенадцать, ей только ещё исполнилось девять. Как говорится, от горшка два вершка. Но Муська умела плавать, когда ей ещё девяти не было. Читать не умела, а плавала. Поверите: руки как спички, на спине лопатки торчат; худущая, маленькая, а бултыхается, и не как-нибудь, а вразмашку, как настоящий матрос. И как же она высмеивала меня за то, что я не умел плавать! Одно было спасение, что я с Муськой редко попадал вместе на море. Она ходила с девчонками, с малышнёй всякой, а я уже в школе учился и купался с ребятами из нашего класса.

Тогда я вырос на целую голову выше Муськи. В первых классах я тоже худущий был. Хоть рёбра пересчитывай. Ну, в те-то годы худой человек не казался редкостью, потому что тогда была голодуха. Мне почти каждую ночь один и тот же сон снился. Будто сижу я за столом, а на нём всякая еда. И мне даже запахи снились — свежего хлеба из булочной Криади, что была на нашей улице. А то ещё снился запах жареной рыбы. Хлеб передо мной, рыба тут же чуть дымится, а я во сне тянусь рукой и не могу дотянуться.

Муська говорила, что я похож на голодающего индуса. Надо же такое придумать! И откуда она знала про голодающих индусов? Был я, правда, чёрный. Мы же голышом сидели на берегу, рыбу ловили. Поймаем — есть обед. Потому летом мы почти целый день проводили на море. Я у моря сидел, а глубокой воды боялся. У берега на живот лягу, руками в песчаное дно упрусь, а ногами бултыхаюсь. Будто плаваю. Но это так только — фасон один, обман, если по правде сказать. И самое обидное, что плавать я умел — иногда на неглубоком месте плавал, а вот на глубине боялся. Как почувствую, что под ногами дна нет, обратно плыву. Стыдно, но так оно и было.

Научил меня плавать отец. Думаете, что-нибудь там показывал и рассказывал, как надо плавать? Нет, ничуть не бывало.

Об отце я потом расскажу. Он всю жизнь провёл на море и у моря. Ему, можно сказать, что вода, что суша — всё равно. Он в гавани купался прямо с причала. Пятнадцать метров глубина. Дна не видно. Пароходы океанские причаливают. Даже в ясный день, когда полный штиль и даже лёгкой ряби на воде нет и каждая рыбёшка на глазах, а море всё равно бездонным кажется. И вот отец меня с такого причала скинул прямо в воду. Не верите? И мама не верила, когда мы с отцом домой пришли и я ещё в дверях закричал:

— Мама, я плаваю!

Да, нахлебался я тогда солёной воды. Будь здоров! Вода попала мне и в рот, и в нос и в самый желудок просочилась. Она ничуть не вкуснее горькой английской соли, если её кто-нибудь пил и знает, что это за прелесть.

А с плаванием произошло вот как. Я стоял в трусах рядом с отцом и ничего не подозревал. Вдруг он меня в воду столкнул и сам за мной прыгнул.

Я бью по воде руками и ногами, кашляю, вытягиваю шею, чтобы не захлебнуться. Но главное — кричать-то я не могу: раскрою рот — вода туда натечёт. А отец вокруг меня плавает, руками загребает и говорит:

— Смотри. Вот так… Теперь так… Давай, давай — не робей! Вот теперь у тебя уже получается. Держишься хорошо. Молодец! Быть тебе пловцом, молодец.

И смеётся.

А я знаете какой: если меня хвалят, я лучше делаю. Я тогда тоже смеялся — от радости, что выучился наконец плавать. И с тех пор я начал воспитывать в себе волю и характер. Мне очень хотелось стать таким, каким был отец. Он всегда говорил мне, что решить что-нибудь — самое простое. Например, решить, что буду по утрам вставать сам, а не ждать, пока с меня сдёрнут одеяло. А вот сделать, как решил, не отступив ни на шаг, оказывается, самое трудное.

Помню разговор отца с матерью, когда заболела сестрёнка. Муська кашляла тогда ужас как.

Мама сказала отцу:

— Ты в комнате не кури.

— Не буду, — сказал отец, а потом забыл и закурил.

Муська сразу же закашлялась. Мама только посмотрела на отца. А он загасил свою папиросу, ещё только начатую, и сказал:

— Брошу курить. Совсем брошу.

— Не сможешь, — сказала мама.

— Брошу! — Отец взял со стола пачку папирос и засунул в карман.

Мама сказала:

— Зачем прячешь в карман? Раз перестал курить, выбрось папиросы совсем.

— Нет, не выброшу. В порту знают же, что я курю, попросят угостить папиросой, что я скажу? Вчера-то курил. Тут в пачке шестнадцать штук. За эти дни, пока раздам папиросы, все узнают, что я не курю. А то может некрасиво получиться.

Да, он целую неделю носил в кармане пачку папирос, пока не раздал все до самой последней. А сам ни разу не закурил. Хотя до этого курил много лет. Столько лет, что даже страшно подумать. Меня ещё на свете не было, а он уже курил.

Я спрашивал отца:

— А тебе трудно было не курить и знать, что папиросы тут, в кармане?

— Трудно.

— Ну, тогда выбросил бы их. Всё-таки легче стало бы.

— А я не думал, что мне будет легко, когда бросал курить. Если ты на что-нибудь решился и будешь надеяться, что будет легко, ничего не осилишь. Надо сразу знать, что будет трудно. Понял?

Нет, я тогда не совсем понял. Потом, когда старше стал, до меня, как говорится, дошло.