Топор с посеребренной рукоятью - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 29

Скоро я понял, что эта история стала для меня неиссякаемым источником беспокойств. Нет ни одного места на земле, где бы можно было чувствовать себя в безопасности от кишащей, суетливой расы, к которой я имею несчастье принадлежать! Вечером, когда солнце скрылось за холмами, окутав их мрачною тенью, золотя пески и разливая над морем яркое сияние, я, по обыкновению, решил пройтись по берегу. Иногда я брал с собою какую-нибудь книгу. Я поступил так и в тот вечер и, растянувшись на песке, приготовился читать. Внезапно я почувствовал, что какая-то тень заслонила от меня солнце. Оглянувшись, я увидел, к своему большому удивлению, высокого, сильного человека, который стоял в нескольких ярдах от меня и, казалось, совершенно не замечал моего присутствия. Он сурово глядел поверх моей головы на бухту и черную линию рифа Мэнси. У него был смуглый цвет лица, черные волосы и короткая вьющаяся борода, ястребиный нос и золотые серьги в ушах; все вместе придавало ему дикий и вместе с тем до известной степени благородный вид. Одет он был в куртку из полинялого бумажного бархата, рубашку из красной фланели и высокие морские сапоги выше колен. Я сразу узнал в нем человека, который остался на разбитом судне в ту ночь.

— Эй! — сказал я недовольным голосом. — Вы, стало быть, благополучно добрались до берега?

— Да, — ответил он на правильном английском языке. — Это вышло помимо моей воли. Волны выбросили меня; я молил Бога, чтобы Он позволил мне утонуть! — В его произношении был легкий иностранный акцент, довольно приятный для слуха. — Два добрых рыбака, которые живут вон там, вытащили меня и позаботились обо мне. Однако же я не мог, сказать по чести, благодарить их за это.

«Ого, да он человек моего закала!» — подумалось мне.

— А почему вам хотелось бы утонуть? — спросил я.

— Потому, — вскричал он, взмахнув длинными руками в страстном, отчаянном жесте, — что там, в этой голубой улыбающейся бухте, лежит моя душа, мое сокровище, все, что я любил и ради чего жил.

— Ну, ну, — сказал я. — Люди гибнут каждый день, но бесполезно поднимать шум из-за этого. Позвольте вам сообщить, что земля, на которой вы прогуливаетесь, принадлежит мне, и что чем скорее вы уберетесь отсюда, тем приятнее это будет для меня. С меня довольно и одной юной особы...

— Юной особы? — задыхаясь от волнения, вымолвил он.

— Ну да, если бы вы забрали ее, я был бы вам весьма признателен.

С минуту, как бы не веря своим ушам, он смотрел на меня, а затем с диким криком пустился бежать по пескам к моему дому. Никогда раньше и никогда с тех пор я не видел человека, который бы бегал так быстро. Я поспешил за ним изо всех сил, взбешенный угрожающим мне вторжением, но гораздо раньше, чем я достиг дома, он вошел в открытую дверь. Из дома донесся громкий крик, а когда я подошел ближе, то услышал низкий мужской голос, говоривший с жаром и громко. Софья Рамзина забилась в угол и отвернулась, ее лицо выражало страх и отвращение, вся она дрожала; он же, со сверкающими темными глазами и распростертыми, дрожащими от волнения руками, изливался потоком страстных, молящих слов. Когда я вошел, он шагнул к ней, но она забилась еще дальше в угол и закричала, как кролик, которого хватают за горло.

— Это еще что! — взревел я, оттаскивая его. — Славная история! Чего вы хотите? Вы, верно, думаете, что попали в кабак!

— О, сэр, — сказал он, — извините меня. Эта женщина моя жена, я боялся, что она утонула. Вы возвратили меня к жизни.

— Кто вы такой? — грубо спросил я.

— Я из Архангельска, — сказал он просто, — русский.

Как ваша фамилия?

— Урганев.

—Урганев, а ее зовут Софья Рамзина. Она вовсе не жена вам. У нее нет кольца.

— Мы муж и жена перед Небом, — сказал он торжественно, смотря вверх. — Мы соединены более прочными узами, чем земные.

Пока он говорил, девушка спряталась за меня и, схватив меня за руку, сжимала ее, как бы прося защиты.

— Отдайте мне мою жену, сэр, — продолжал он, — позвольте мне взять ее отсюда.

— Послушайте, вы, как вас там зовут, — сказал я сурово, — я не хочу, чтобы эта девушка была здесь. Я жалею, что встретил ее. Умри она, это не было бы огорчением для меня. Но отдать ее вам, когда очевидно, что она вас боится и ненавидит, — нет, я не сделаю этого. И поэтому убирайтесь-ка отсюда и оставьте меня с моими книгами. Надеюсь, что больше никогда не увижу вас.

— Вы не отдадите ее? — сказал он хриплым голосом.

— Нет, черт меня побери! — ответил я.

— А что, если я возьму ее? — крикнул он, и его смуглое лицо потемнело.

Кровь закипела у меня в жилах; я поднял полено, лежавшее у очага.

— Убирайтесь, — сказал я тихим голосом. — Убирайтесь живо, а не то плохо вам придется...

Он нерешительно взглянул на меня и вышел из дома, но тотчас же вернулся и встал на пороге, глядя на нас.

— Подумайте о том, что вы делаете, — сказал он. — Женщина принадлежит мне и будет моей. Если дело дойдет до драки, то русский не уступит шотландцу.

— Посмотрим! — воскликнул я, бросаясь вперед. Но он уже ушел, и я увидел, как его высокая фигура исчезала в наступившем мраке.

С месяц, или больше после этого, дела шли у нас гладко. Я вообще не говорил с русской девушкой, она также никогда не обращалась ко мне. Иногда, когда я работал в своей лаборатории, она проскальзывала в дверь и молча садилась, наблюдая за мною своими большими глазами. В первый раз это вторжение рассердило меня, но постепенно, видя, что она не делает попыток привлечь мое внимание, я позволил ей оставаться. Ободренная этой уступкой, она мало-помалу начала придвигать стул, на котором сидела, все ближе и ближе к моему столу; так подвигаясь понемногу каждый день в течение нескольких недель, она в конце концов стала направляться прямо ко мне и привыкла сидеть рядом со мной, когда я работал. В этом положении она, не навязывая, однако, мне своего присутствия, сделалась очень полезной, держа в порядке мои перья, прибирая трубки или бутылки и подавая то, что мне было нужно. Забывая о том, что она человек, я воспринимал ее, как полезный автомат, я так привык к ее присутствию, что мне недоставало ее в тех немногих случаях, когда она не была на своем посту.

У меня привычка громко разговаривать с самим собой во время работы, чтобы укрепить в уме свои выводы. Девушка, вероятно, обладала удивительной слуховой памятью: совершенно не понимая, конечно, их значения, она всегда могла повторить слова, которые я невзначай произносил. Я часто забавлялся, слушая, как она разражалась градом химических уравнений и алгебраических символов перед старой Мэдж и затем заливалась звонким хохотом, когда старуха отрицательно качала головой, думая, без сомнения, что к ней обращаются по-русски.

Она никогда не отдалялась от дома дальше нескольких ярдов и прежде, чем выйти, тщательно осматривала окрестность из окна, чтобы убедиться, нет ли кого вблизи. Из этого я вывел заключение: она подозревала, что ее соотечественник продолжал жить по соседству, и боялась, что он попытается похитить ее. Один ее поступок ясно подтверждал ее опасения. У меня был старый револьвер с несколькими патронами, который валялся среди разного хлама. Она нашла его там, вычистила и смазала, затем повесила около двери вместе с мешочком с патронами. Всякий раз, когда я отправлялся на прогулку, она снимала револьвер и настаивала, чтобы я брал его с собою. В мое отсутствие она всегда запирала дверь. За исключением этого чувства страха, она казалась вполне счастливой, помогая Мэдж в то время, когда не была со мной. Девушка была удивительно ловка и искусна во всех домашних работах.

Довольно скоро я убедился, что ее подозрения имели под собой почву и что человек из Архангельска все еще скрывается по соседству. Однажды ночью, страдая бессонницей, я встал и выглянул из окна. Погода была несколько пасмурная, и я едва различал линию моря и смутные очертания моей лодки на берегу. Однако, когда мои глаза привыкли к темноте, я заметил какое-то темное пятно на песках, напротив самой моей двери, которого я прежде не видел. Стоя у окна, я пристально вглядывался в расстилавшуюся передо мной местность, стараясь разглядеть, что это могло быть. Облака, закрывавшие луну, медленно разошлись, и поток холодного ясного света разлился по безмолвной бухте и длинной линии ее пустынных берегов. Тогда я понял, кто бродит по ночам у моего дома. Это был он, русский. Он скорчился, подобно гигантской жабе, поджав на монгольский лад ноги и устремив глаза, очевидно, на окно комнаты, где спали молодая девушка и экономка. Свет упал на его поднятое вверх ястребиное лицо, с глубокой морщиной на лбу и с торчавшей вперед бородой — отличительные признаки страстной натуры. Моим первым побуждением было выстрелить в него, как в злоумышленника, забравшегося в мои владения неизвестно с какой целью, но затем злоба сменилась состраданием и презрением.