Мама на выданье - Даррелл Джеральд - Страница 24

— Не поймала. Несколько месяцев брали отпечатки пальцев у всех обитателей замка — и все без толку. Старый Скотленд-Ярд терялся в догадках.

— А кем же был этот эдипов комплекс? — допытывался Людвиг, желая досконально разобраться в исторических фактах.

— Один совершенно безнравственный рыцарь, сэр Эдип. Он хотел жениться на Эльфриде и сесть на трон, стать королем, понимаешь? Слыхал когда-нибудь выражение «черный как ночь»?

— Слыхал,— отозвался Людвиг.

— Так вот, его изобрели тогда в качестве характеристики сэра Эдипа.

Я заметил, что девушка остановилась и прилежно изучает путеводитель. Заметил также, что она держит его вверх ногами. Кассир задумчиво посмотрел на нас.

— Вам не нужен путеводитель, сэр,— произнес он скорее утвердительно, чем вопросительно, и мое ухо уловило мягкий, словно изысканный сыр, дорсетский акцент.

— Нет, спасибо,— беззаботно ответил я.— Мне знакома история сей благородной груды камня.

— Я так и понял, сэр,— подмигнул он мне.— Ваш друг — иностранный джентльмен, верно?

— Немец,— сказал я.— Сами знаете, что это за порода.

— О-о, да, конечно, отлично знаю.

— Вы родом из Дорсета? — поинтересовался Людвиг.

Не в силах больше сохранять серьезное выражение лица, кассир промямлил: «Да, сэр» — и поспешно отступил в глубь, сдоей будки.

— Пошли,— позвал я Людвига.— Нам еще много надо посмотреть, и у этого места захватывающая история.

Мы миновали девушку, она медленно последовала за нами.

— Теперь,— сказал я, поднимаясь вверх по зеленому откосу,— мы пропустим одно-два столетия и остановимся там, где Генрих Седьмой проиграл в кости замок Генриху Восьмому.

На густой траве паслось несколько овец; рога барана украшали его голову, будто две огромные спиральные раковины.

— Так вот,— продолжал я,— как известно, у Генриха Восьмого были в жизни только три страсти — женщины, еда и музыка. Сейчас ты видишь перед собой остатки стада тех самых овец, которых подавали Генриху с горохом, картофельными чипсами и мятным соусом. Разумеется, для него готовили отбивные, но в те дни, когда он казнил одну или двух своих жен, в честь этого события приказывал запечь баранью ногу с розмарином и чебрецом.

— Они очень грязные,— заметил Людвиг, глядя на овец.

— Так надо,— ответил я,— чтобы на них не позарились браконьеры. Овец моют раз в году, в день Святого Омо проводят торжественный обряд погружения овец в специальную яму на территории замка.

— О,— вымолвил Людвиг, обводя взглядом глыбы разрушенной кладки и разбитые стены.— А где же кухни?

Я завел его в помещение, где, по всей вероятности, некогда сидели караульные, охраняя вход в замок и подъемный мост, полируя свои луки и стрелы и не давая остыть кипящему дегтю. В одной изогнутой стене этого помещения — без кровли, площадью примерно шесть на три метра — была узкая крестовидная бойница.

— Здесь,— сказал я,— находилась большая кухня. Молодая американка задержалась у входа.

— Но здесь мало места,— заметил Людвиг.

— Вполне достаточно, если ты искусный повар и располагаешь всеми современными удобствами. Генрих, как я уже говорил тебе, был очень разборчив в еде, и повар рисковал жизнью, если готовил плохо. А хороший повар вполне мог на такой площади приготовить от семи до десяти блюд для банкета. Опрятность — вот залог успеха в кулинарном деле,— вкрадчиво произнес я, живо вспомнив, как моя жена твердила, что в жизни не встречала такого неопрятного повара, как я.

— Но как же отсюда подавали блюда в замок? — озадаченно справился Людвиг.

— Через раздаточное окошко.— Я показал на бойницу.— Что подлиннее, вроде сельдерея,— через вертикальную прорезь, подносы с отбивными — через горизонтальную.

Людвиг подошел поближе, чтобы лучше видеть.

— Поразительно,— произнес он.

Молодая американка укоризненно посмотрела на меня, улыбнулась и вдруг исчезла, чем немало меня огорчила. Я продолжал водить жадно слушающего мои бредни Людвига по замку, надеясь догнать ее, но она как сквозь землю провалилась.

А Людвиг никак не мог успокоиться. Когда я показал ему комнаты для гостей площадью около двух с половиной метров на два, он подчеркнул, что в них с трудом могла втиснуться двуспальная кровать и не оставалось места, чтобы войти. Как справляется с этими трудностями королева Елизавета (я сообщил ему, что она приезжает сюда на уик-энд вместе с отцом)? Очень просто, ответил я, открывает дверь и прыгает в постель. Большая экономия передвижений. И поскольку кровать занимает всю площадь, вы избавлены от необходимости подметать под ней. Еще его заботило состояние санитарного узла; показав ему на остатки круглой башни метрах в пятистах от главного здания, на самом краю холма, я пояснил, что там помещались мужская и женская уборные.

— Почему так далеко? — спросил он.

— По двум причинам,— ответил я.— Во-первых, как это видно по их расположению, каждый раз, когда спускали воду, содержимое скатывалось по склону прямо в лагерь противника, нагоняя панику на врага. Во-вторых, они служили Генриху для карательных мер. Он обнаружил, что придворные испражняются прямо на стенах, чем вызывали недовольство часовых внизу. Вот Генрих и велел построить уборные там, приказав под страхом смерти пользоваться только ими. Поверь мне, в холодные зимние ночи это было весьма действенное наказание.

Американская девушка по-прежнему не показывалась, чем сильно меня расстроила. Я-то надеялся, что еще несколько моих драгоценных исторических открытий перекинут мостик между нами. Мало-помалу мы возвратились к главному входу, и когда начали спускаться по откосу, я увидел вдруг юную красавицу. Она смотрела на нас сверху из окруженного, словно чешуйками пепла, галками полуразрушенного окна в одной из относительно целых стен замка. Я помахал ей рукой, она помахала в ответ, поощрив на дальнейшие действия. Сложив ладони рупором, я крикнул:

— Прекрасная леди, сегодня у меня день спасения красивых принцесс, и я вижу, что вы попали в беду!

Она устремила на меня печальный взор и наклонилась вперед, так что длинные черные волосы ее упали на плечи.

— Сэр рыцарь, меня постигло страшное несчастье,— услышал я мелодичный голос, говорящий с мягким американским акцентом.— Как вы проведали о моей беде?

Я проникся к ней расположением.

— Леди, об этом знает все королевство.— Я отвесил ей старомодный поклон.— Я и мой шут вместе проделали утомительный долгий путь, дабы спасти вас от участи, которая хуже смерти.

— Что такое шут? — спросил Людвиг.

— Это такой дурак,— ответил я.

— Ты хочешь сказать — идиот? — возмутился он.

— Сэр рыцарь,— снова обратилась ко мне принцесса, испуганно озираясь,— говорите тише, боюсь, стража может услышать.

— Леди, дошло до меня, что ваш дядя, этот злодей, заточил вас здесь, чтобы лишить вас и королевства, и девственности! — крикнул я.

— Шут — это идиот? — допытывался Людвиг.

— Дипломированный паяц,— ответил я.

— И девственности — тоже? — осведомилась принцесса.

— Что такое паяц? — спросил Людвиг.

— Да, лишить вас сокровища, коим женщины так дорожат,— сообщил я принцессе.— Ваш дядюшка даже сейчас, зловеще хмуря брови...

— Паяц — то же самое, что шут? — хотел знать Людвиг.— У слова «идиот» два синонима?

— Да,— коротко ответил я, желая продолжить диалог с моей принцессой.

— Скажи мне, прекрасный рыцарь, чем занят сейчас мой дядя? — пропела она.

— Сейчас он сидит, готовя вам страшную участь, леди. Однако не бойтесь, я...

— Участь — то же, что смерть? — спросил Людвиг.

— Да,— сказал я.

— Скажи мне, прекрасный рыцарь, могу ли я ее избежать с твоей помощью? — поинтересовалась моя принцесса.

— Не бойтесь, леди, ничего,— ответил я.— Никакой дядюшка, пусть даже самый кровосмесительный, самый порочный, самый извращенный, будь вместе с ним хоть тысяча приспешников, пусть даже самый коренастый, волосатый и средневековый, какие бы силы нам ни противостояли, с моим верным мечом Экскалибуром...