Затмение луны - Ходжилл Пэт - Страница 40

В утробе второго камня что-то зашевелилось – появились Бортис с оскалом. Проводник скрючился, как загнанный в угол зверь. Бортис стоял рядом с ним, безжалостно сжимая оставшуюся косу горца. Слепой главарь разбойников ухмылялся. Слюна стекала из уголка его рта и свисала блестящей нитью с подбородка.

Джейм медленно, на цыпочках, приблизилась к нему:

– Что ты сделал с Марком? Бортис хищно скривился:

– Так ты уже соскучилась по своему дряхлому дружку, да? У тебя были и молодые ухажеры – Отрава и этот дурачок Санни, но ты убила их. Ты убила и меня. Почему, Талисман? Ты так боишься настоящих мужчин?

Теперь они кружили на расстоянии вытянутой руки. Оскал кидался в стороны, избегая Джейм, но не мог вырваться из кольца камней и жестокой хватки бандита. Зубы горца начали постукивать от страха. Он видел и чувствовал то, чего не ощущал Бортис, – нечеловеческое, серебристое сияние, растущее в глазах противницы, обступающий ее мрак.

– Я никогда не вредила тебе по собственному желанию, Бортис. – Низкий голос, похожий на мурлыканье. – Ты сам нападал на меня. Трижды. Тебе нужно только побеждать, иначе страдает твое мужество? Обороняться – о нет, это не для такого великого главаря разбойников. Что ж, однажды я уже ослепила тебя и, видит бог, могу сделать это снова.

И девушка кинулась на них. Поводырь отскочил, дернув своего захватчика так, что тот потерял равновесие. Джейм поймала большой палец разбойника и вывернула его, чтобы тот отпустил волосы оскала. Бортис взвыл. Он замахал руками, пытаясь схватить ее, но девушка толкнула бандита, и тот кувырком полетел на землю. Оскал был свободен. Обхватив последнюю косу обеими руками, он стремительно исчез в тумане.

Джейм приблизилась к упавшему:

– Итак, что ты сделал с моим другом?

Бортис лежал, уткнувшись лицом в землю, плечи его тряслись. Он смеялся.

– Ох, ну и весело же это было! Он решил, что ты его зовешь. «Марк, о Маркарн…» – Да, Бортис мог говорить и голосом Джейм, только сейчас ему помешала новая волна хихиканья. – Я завлек его в кукольный домик и обрушил стену ему на голову. Пол тоже проломился, и он упал вниз, а потом вбок – если сукин сын оскал не врал – врезался прямиком в другую стену! – Разбойник вскинул голову, слюнявый рот окружало кольцо прилипшей пыли. – Ты убила еще одного! – гаркнул он. – Найди себе нового любовника, Талисман. Старенький пошел на корм червякам!

Нечто еще более холодное, чем гнев, охватило Джейм. Шуточки обратной комнаты. Даже она не вполне доверяла своим рефлексам, неожиданно угодив в такое необычное место. А Марк, как сказал Бортис, к несчастью, действительно уже немолод.

Жур отполз от нее на край круга. Она вспомнила, как он отпрыгнул чуть раньше, и почувствовала внезапную уверенность, что тогда он учуял запах кендара. В тот раз она увела его оттуда. А сейчас…

– Найди его, – приказала Джейм барсу. – И приведи сюда… если сможешь.

Слепой котенок широко распахнул мутные опаловые глаза, повернулся и убежал – лишь мелькнула золотистая шерсть.

Джейм еще раз обошла Бортиса, наслаждаясь растущей в ней яростью берсерка.

– Дорогой Бортис, так кто у нас корм червячков? Кто-то мягко рассмеялся.

Джейм резко обернулась, временно забыв про Бортиса. Шапка на голове первого камня приподнялась. Свет брилла еще больше углубил шрамы, складывающиеся в выжженный перевернутый отпечаток иму на лице переврата. По обеим сторонам блестели глаза, а кривой рот растянулся в улыбке.

– Ax, дитя, как же тебе нравится твоя работа! Какой замечательный из тебя может получиться жнец душ!

Джейм отшатнулась, поспешно вытащила медальон, покрытый кожей переврата, и подняла его, как оберегающий талисман.

– Ты, наверное, вернулся за своим лицом? Вот оно.

– Вижу, вижу. И ты его покормила. Как… предусмотрительно.

Переврат напрягся, словно собираясь прыгнуть, потом расслабился, задыхаясь. Лицо его стало серым от изнеможения. Джейм медленно опустила иму. Ухмылка переврата раздвоилась, еще больше покоробив его искаженное лицо.

– Весьма правильно. Если бы даже это мерзкое место и не приканчивало меня, после двух дней парения на ветру под облаками я не в лучшей форме, чтобы навредить тебе.

– Чего ты добивался в первый раз? Там, в Пештаре, ты сказал, что моя смерть означает необратимое падение Мастера. Милостивые Трое, как?

– Сейчас, девочка, не до игрушек.

– Проклятие, это правда! Я не помню – если даже когда-то и знала.

– Да ну? – Бледные глазки злобно вспыхнули. – Интересно, что будет забавнее – рассказать тебе или нет? Полагаю, занятнее промолчать.

Его пристальный взгляд вдруг дернулся. Джейм услышала скрип кожаных сапог по камням за спиной и обернулась как раз тогда, когда Бортис бросился на звук ее голоса. Он повалил девушку. Неимоверная масса, навалившаяся сверху, вышибла весь воздух из легких. Руки оказались прижатыми к голове прежде, чем она сумела прийти в себя. Тяжелое тело затряслось от хохота хозяина.

– А теперь, – сказал переврат холодным, жестоким голосом, – думаю, что наш друг Бортис тоже поразвлекается вдоволь.

Отчаянный крик, налетевший на них, отразился теперь не от стен, а словно от самой земли. Бортис замер. Джейм высвободила руку и сильно стукнула его по носу запястьем, голова разбойника откинулась. Девушка столкнула его и перекатилась назад, припав к земле, выпустив когти, готовая в бою защитить себя.

– Проклятие, возьми ее! – прокричал переврат. – Она прямо перед тобой!

Но Бортис не обращал внимания на них обоих. Он вслушивался, раскрыв рот, не замечая текущей по подбородку крови. Вопль раздался снова, заняв все пространство вокруг. Безысходная скорбь пробудила нечто потерянное в сломленном человеческом сознании. Разбойник прополз, всхлипывая, между глыбами и растворился в тумане.

Какой-то охотничий инстинкт погнал Джейм за ним, и она чуть не подчинилась, но вовремя отпрянула. В круг вступили двое. На секунду девушке показалось, что это люди: женщина, сгорбленная годами и горем, и худенький светловолосый ребенок с жестокими красными глазами. Потом она разглядела, что они оба раторны.

Кобыла действительно была очень стара. Ее шкура, почти скрытая под перекрещивающимися пластинами, из черной превратилась в серебристо-серую. Тонкие ноги сгибались под весом наросшей кости, а массивная маска пригнула голову к самой земле. Она задыхалась, втягивая воздух в щель между клыками, – ноздри заросли щитками; одна глазница тоже. Собственная броня медленно погребала ее заживо в костяную могилу.

Запах кобылы и жеребенка настиг Джейм, хотя сейчас он не был направлен прямо на нее. С каждым вдохом на девушку наползали обрывки чужих воспоминаний: аромат ветра на рассвете, прикосновение снежинок к языку, призывный крик жеребца в осеннем лесу. Память вспыхивала и гасла, оставляя за собой лишь чувство безграничной потери. Кобыла уничтожала мысли одну за одной, разрывала в клочья прошлое, раскладывала себя по кусочкам – она не знала другого способа умереть.

Джейм боролась с потоком чужих воспоминаний, но каждый глоток воздуха погружал ее все глубже. Она почувствовала скрытые эмоции кобылы, словно была зазубренной скалой, омываемой волнами сознания раторна: отчаяние, что долгая жизнь оставила столько воспоминаний, что их не уничтожить; ярость, что собственное тело-предатель делает это разрушение необходимым; печаль, что капля за каплей теряются светлые, радостные дни и ослепительные ночи. Но больше всего она жалела бегущего рядом жеребенка, последнего детеныша с белой шерстью и красными-красными глазами. Ее надвигающийся конец оставил на нем отметину еще до рождения. И чем дольше она будет умирать, тем дольше он будет привязан к ней, к этой агонии саморазрушения, и тем больше исказится он сам. Она предвидела, что ни одно стадо не примет его. Он вырастет в муках, в одиночестве, бродягой, непохожим на других, неся на голове собственную смерть – ее малыш. Она застонала снова, и жеребенок отозвался эхом, неистово отрицая: