Затмение луны - Ходжилл Пэт - Страница 25

Серый Лорд смотрел на то, что осталось от Разящего Меча. Потом, в порыве слепого гнева, занес над головой рукоять. Стрела вонзилась в его плечо, отбросив к двери башни.

«У Мастера есть к тебе вопрос, Серый Лорд. Ответишь – и он сохранит тебе жизнь, если не душу. Итак, где твоя дочь?» – «У меня нет никакой дочери!» Еще две стрелы пришпилили его к двери. «Ответ неверный. Мы сами поищем, если ты не хочешь нам помочь». Он насмешливо поклонился и ушел, остальные за ним.

Стрелы не давали Гансу упасть. Он был зажат в тиски агонии, каждый вздох причинял неимоверную, все нарастающую боль, – вот каким мучительным оказался конец жизни. Все предали его, снова, и снова, и снова – его люди, его жена, даже его сын. Боль и свет потухли одновременно, но в долгую тьму не преданной огню смерти он унес с собой ненависть, и последний вздох ушел на то, чтобы прошептать: «Будь проклят, мальчишка, за то, что бросил меня. Без веры, без чести… Проклинаю тебя и изгоняю. Кровь от плоти моей, но ты не сын мне больше…»

Нет!

Торисену показалось, что он закричал, но каменные стены не ответили эхом, и Бур, чутко дремавший в кресле рядом с кроватью, не услышал. Лорд лежал в собственных покоях, на постели, укрытый всеми одеялами, какие только смог раздобыть кендар. В камине гудел огонь, ветки потрескивали, черные линии на красном, скрещиваются, поворачиваются, исчезают…

Торисен поборол медленное соскальзывание в кошмар сна. Он слишком отчетливо помнил, что придет потом: бег по лабиринту, спящий город; грохот железных каблуков преследующего Ганса: «Дитя Тьмы! Где мой Меч? Где мои…»

Что?

Сердце гулко бухало при воспоминаниях о погоне во сне, но что же все это значит? Кошмары с отцовской смертью вынудили его бежать в Южные Пустоши три года назад и привели в тот разрушенный город. Эти сны есть – значит, они основываются на чем-то, что-то означают. Но другие, те, что впервые пришли почти через два года: дитя тьмы было шаниром, а что насчет Разящего Меча – он желал бы иметь его, но удача непостоянна – ему лишь казалось, что он несет меч. По правде, второй сон был будто и не его – куда больше, чем тот, в Тагмете. Но нет, он не хочет думать о них – и не будет. Решено, ни один сон ничего не значит – и точка.

Где-то в дальнем углу апартаментов камень заскрежетал о камень. Бур вздрогнул, проснулся и вскочил, привычно потянувшись к короткому мечу у пояса. Ножны были пусты. Он встал между источником шума и лордом, приготовившись сражаться, но внезапно его стойка переменилась.

– Сэр!

– Дай руку, – раздался странно приглушенный голос Харна.

Бур заслонил от Торисена происходящее. Он услышал бормотание военачальника и снова шорох о камни.

– Еще чуть-чуть, и застрял бы к дьяволу, – вновь проговорил Харн. – Черныш был прав – я слишком много ем. Ну как он?

Голоса затихли – двое перешептывались.

– Эй, если обсуждаете меня, – сварливо прохрипел Торисен, – то говорите погромче.

Харн и Бур бросились к кровати, а лорд уже откинул груду одеял и опустил ноги на пол. Комната качалась – головокружение и тошнота не отступали. Торисену с усилием удалось сфокусировать взгляд. Харн придерживал его за плечи – только это спасло лорда от падения вниз головой на каменный пол.

– … уверен, что с тобой все в порядке?

– Относительно. Все эта проклятая вирма.

– Вирма? Какая вирма? – переглянулись кендары.

– А вы разве не видели? – Торисена затрясло в ознобе. – Она, должно быть, уползла. Черт, я думал, что убил ее.

– Червяк Темного ползает по Тентиру? – напрягся Харн. – Мои кадеты…

– Они все завтра утром уедут, а сегодня ночью гаду будет явно не до нападений.

– Так вот что с тобой стряслось. А мы не были уверены…

– Милостивые Трое. Вы что, подумали, что я закатил истерику со скуки?

– Каинрон сказал, что ты сошел с ума.

Слово повисло в воздухе, будто кто-то сказал непристойность.

– И вы не были уверены, – мягко сказал Торисен. – Как отец, так и сын, да?

Бура передернуло.

– Не глупи, – нетерпеливо и довольно непоследовательно оборвал его Харн. – Ты и так немало натерпелся, не хватало только с нами поругаться. Нусар мертв, и его отец намерен обвинить тебя в убийстве. Это означает кровную вражду, ты против всего дома Каинрона, разве что Высший Совет не разжалобится и не объявит тебя ненормальным. Но в любом случае мы не сможет выступить против Роя, а это, без сомнения, означает конец всему.

– Но, сэр, разве Совет может поверить слову Каинрона, а не слову Верховного Лорда? – спросил Бур.

Торисен издал горький смешок:

– Многие из них сделали бы это с наслаждением. Когда они признали мое требование три года назад, то сказали, что им нужен лидер, беспристрастный судья, но каждый из них – да, даже Ардет, думали, что правосудие – это как удила коня: куда потянешь, туда и пойдет. Теперь Каинрон будет обещать им все, хотя бы для видимости. А каков выбор? Безумный лорд из безумной семьи, он всего лишь сохранил мир и никого не удовлетворил.

– Так что же нам делать?

– Если Каинрон первым изложит свою сказку, заперев меня здесь и не дав ничего опровергнуть, то власть уйдет от меня навсегда. И Каинрон это знает. Следовательно, я должен быть в Готрегоре раньше него.

– Скакать? Ночью? А у тебя хватит сил?

Торисен встал, медленно, осторожно, борясь с новым наплывом тошноты.

– Я могу все, что должен.

Харн тяжело посмотрел на него, потом кивнул.

– Да. Ты всегда мог.

Бур протянул своему лорду куртку для езды и седельную сумку с костями. В конце комнаты из стены выдвинулся камень. В образовавшийся узкий ход с большим трудом протиснулся Харн. Щель все еще оставалась открытой. Торисен приостановился, положив руку на стену. Где-то в переходах, за потайными дверьми, кто-то кричал от боли.

– Кто?

– Полагаю, Киндри, – ответил комендант, каменея. – В огненной комнате Каинрон сказал что-то насчет того, что сегодня отплатит ему.

– Он платит высокорожденному жалованье? – тупо спросил Бур – Да, за Киторн.

Крик раздался снова, еще отчаяннее, и прервался на середине.

Бур невольно шагнул к двери, но Харн удержал его:

– Сейчас мы ничем не можем ему помочь. Кроме того, он выигрывает для нас время и, думаю, знает об этом.

Старый Тентир был весь продырявлен секретными переходами. Шпионы Каинрона это так и не разнюхали, а Харн разведал все уже через неделю после своего прибытия. Каменные лестницы круто спускались между сырых стен и иногда были так узки, что едва можно было поставить ногу. Харн с факелом в руке шел первым, его грузная фигура заполняла почти все пространство впереди. Пройдя около тридцати футов вниз, он уперся плечом в стену, надавил, открывая еще одну замаскированную панель, и протиснулся внутрь. Идущие по пятам последовали его примеру – и оказались в подземной конюшне.

Зашуршала солома под ногами, и семеро слуг Каинрона с оружием наизготовку мгновенно окружили проникших.

– Прости, милорд, – сказал один из них извиняющимся тоном, – но наш господин предпочел бы, чтобы ты остался.

Тени зашевелились за его спиной. Кто-то зажал голову кендара и резко повернул ее. Тот без звука упал. Остальные, обескураженные, повернулись, и еще один, хрюкнув, опустился на землю, встретившись с железным посохом певицы.

– Зола! – воскликнул Харн и бросился на помощь.

И чуть не столкнулся с кадетом, выпрыгнувшим из одного из деревянных стойл. За ним вылетели еще четверо, все норфские, все выжившие в битве в огненной комнате. Торисен присел на копну сена и стал смотреть. Пусть другие сражаются за отход, тем более что он сейчас не в форме.

– Не позволяй мне мешать тебе, – любезно сказал он Буру.

Кендар только хмыкнул. Действительно, кадеты не нуждались в помощи старика ветерана. Харн и впрямь на славу натренировал их. Бой кончился еще до того, как кто-то из людей Каинрона успел поднять тревогу.

– Рада, что ты наконец вспомнил меня, – сказала певица Харну, когда они связали упавшего кендара и заткнули ему рот. – После того пустого взгляда, которым ты одарил меня в огненной комнате, я уж решила, что остатки разума совсем тебя покинули.