Храм Фортуны II - Ходжер Эндрю - Страница 14

Флакк с улыбкой вручил Сабину чек на полторы тысячи.

— Вот уж кому везет, — сказал он беззлобно. — Не хотел бы я играть с тобой в кости, трибун.

— Сыграем, сыграем, — оживился Друз. — Сегодня же вечером. Я устраиваю маленький банкет для друзей...

Тем временем Кронос ушел с арены, а Гермес принимал поздравления публики.

— Vicit! — громко объявил распорядитель, указывая на него пальцем. — Он победил! Аплодируйте ему, римляне!

Статус мирмиллона был определен термином «missus» — он проиграл, но сохранил жизнь. И теперь ему предстоит реабилитироваться в последующих выступлениях.

А потом выступали еще другие виды гладиаторов — крупелларии, секуторы, велиты. Напоследок сражались эсседарии, которые, на британский манер, выступали на колесницах, швыряя друг в друга тяжелые копья, а затем — если требовалось — схватываясь в рукопашной.

День клонился к вечеру, а солнце — к закату. Насытившиеся видом крови и смерти зрители начинали уже подумывать о праздничном ужине в кругу семьи и о продолжении обрядов в честь Богини пастухов Паллы, мирной Богини, которая не любила кровавых жертв.

Но вот снова в центр арены вышел распорядитель, уже изрядно уставший, и в очередной раз призвал к тишине, хотя люди уже и не очень вопили — у всех устали глотки от многочасового крика.

— И последнее на сегодня, — возвестил он. — Сейчас перед вами выступят два преступника, которые сразятся между собой. Оба они должны сегодня умереть, так что победителя не будет. Того, кто останется в живых, расстреляют из луков.

Публика отреагировала довольно вяло, но лишь немногие потянулись к выходу. Ведь случалось, что поединки обреченных на смерть преступников бывали более захватывающими, чем единоборства профессиональных гладиаторов, весьма ценивших собственную шкуру.

По сигналу распорядителя, уже без сопровождения труб, на арену вышли двое. Они остановились у самых ворот, щуря глаза от яркого солнца. Видимо, до сих пор их держали в темнице и люди отвыкли от дневного света.

— Внимание! — надрывался распорядитель. — Вот это, — он показал рукой, — германский раб, осужденный на смерть за поджог дома своего хозяина, а это — сицилийский бандит, пират и мятежник, схваченный патрулем стражников с оружием в руках. Сейчас они сразятся друг с другом, а вот каким оружием, определит Судьба.

Служители амфитеатра вынесли на арену несколько мешков и положили на песок.

— Теперь каждый из них, — продолжал кричать распорядитель, — выберет свой мешок. Там лежит оружие, разное. Ну, давайте, парни!

Сицилиец стоял молча, германец бегло осмотрел мешки и указал пальцем на один из них, крайний справа.

— А ты? — рявкнул распорядитель, обращаясь к сицилийцу. — Или хочешь получить бичом по ногам?

Разбойник несколько секунд смотрел на него невидящим взглядом, а потом равнодушно пнул по ближайшему мешку. Служители кинулись вынимать оружие. Трибуны несколько оживились. Такая лотерея представляла определенный интерес для зрителей.

— Германец будет драться топором! — торжествующе возвестил распорядитель. — А сицилийский бандит — мечом. Внимание, почтеннейшая публика! Бой начинается!

В цезарской ложе интерес к поединкам уже угас. Даже Друз выглядел сонным и уставшим. Сабин сидел молча, думая о своем. Но при последних словах распорядителя он поднял голову и посмотрел на арену.

Его лицо напряглось, а челюсти сжались. Трибун почувствовал, как что-то неприятно шевельнулось внутри.

Там, на песке, держа в руке короткий широкий меч, стоял Феликс.

Глава VIII

Обмен

Да, Сабин сразу узнал его, узнал эту высокую фигуру, мужественное лицо с черной бородой. Никаких сомнений, это был тот самый человек, которого трибун некогда спас от петли и который потом спас его самого во время стычки с преторианцами на Аврелиевой дороге. Да и не только его он тогда спас, и Кассия Херею, и Корникса тоже. А по большому счету — и Агриппу Постума. Хотя и ненадолго...

— Будем делать ставки? — спросил Друз. — Германец смотрится неплохо. Такой же здоровенный, как и тот, что убил медведя. Да и топор против меча выигрывает. Ладно, предлагаю три тысячи против одной на германца.

Сабин поднял голову.

— Принимаю, — глухо сказал он.

И подумал, что хоть так он сможет поддержать старого знакомого, который очутился в столь критической ситуации.

Флакк и Вителлий тоже ударили по рукам; первый поставил на Феликса полторы тысячи.

Распорядитель махнул рукой, призывая участников начать поединок. Лорарии со своими раскаленными железными прутами подобрались. Ведь таких «бойцов» наверняка придется подстегивать, не очень-то и так обреченные преступники горят обычно желанием сражаться.

Обиженный на весь свет германец — дом он поджег из-за того, что управляющий со своими друзьями изнасиловали его жену, а хозяин, в ответ на жалобу раба, только посмеялся — сразу же бросился вперед. Его товарищ по несчастью сохранял выдержку, держал дистанцию и ждал удобного момента.

Страшное безжалостное лезвие топора со свистом рассекало воздух; Феликс, имея в своем распоряжении лишь короткий широкий самнитский меч, вынужден был отступать. Обладающий огромной силой германец хотел как можно скорее, одним разящим ударом, закончить бой, а потом принять свою судьбу, отдаться во власть всесильных варварских Богов Зея и Манна, которым его племя приносило щедрые жертвы.

Феликс время от времени делал выпад, но длиннорукий поджигатель не подпускал его близко и маневры сицилийца пока ничего не давали. Вскоре тот заметил, в каком состоянии находится его противник, а ведь гнев — плохой помощник. Феликс решил еще больше разозлить германца, вывести его из себя окончательно.

Он сам не знал, почему сейчас сражается с таким же обреченным, как и он сам, почему доставляет удовольствие этой ненавистной звероподобной толпе, алчущей крови. Не проще ли и не достойнее было бы всадить сейчас нож себе в сердце и уйти из жизни свободным человеком, а не быть растерзанным здесь на потеху орущим трибунам?

Но какой-то инстинкт, жажда жизни и надежда на что-то невозможное заставляли бывшего пирата отчаянно сражаться за каждую секунду пребывания на этом свете.

Однако время от времени он бросал по сторонам горящие взгляды, полные такого презрения к тем стервятникам, которые слетелись на кровавый пир, слетелись насладиться смертью своих ближних, что даже многим закаленным подобными представлениями зрителям стало не по себе.

— Клянусь Марсом, — буркнул Флакк в цезарской ложе, — глядя на этого парня, я думаю о Спартаке. И согласен даже потерять еще полторы тысячи, лишь бы его сейчас прикончили. Он опасен, говорю вам, очень опасен.

— Не волнуйся, — хмыкнул Друз. — Сейчас этот исполин-германец как следует махнет своим топором и не будет больше твоего Спартака. А Сабин заплатит мне мою тысчонку.

Сабин вовсе не был так в этом уверен. Он знал Феликса и от души молил Диану, Геркулеса, Викторию, Фортуну и даже суровую Немезиду даровать победу сицилийцу. Хотя и знал, что это его не спасет, — Феликс был приговорен, и ничто не могло сохранить ему жизнь.

Германец начинал уже ощущать недостаток сил — топор был тяжелый, песок на арене тоже не очень помогал. Феликс хладнокровно маневрировал, держа меч в вытянутой руке.

Он уже приноровился к манере своего противника вести бой и теперь контролировал ситуацию. С трибун это не было заметно, там по-прежнему преобладало мнение, что германец владеет инициативой, но на самом деле все обстояло несколько иначе.

Блестящее лезвие топора в очередной раз блеснуло перед его глазами; сицилиец увидел, что его противник очень устал и еле держит оружие. Он молниеносно подбросил свое тело вверх и обеими ногами обрушился на правое предплечье германца. Топор вырвался у того из руки, поджигатель еще пытался удержать оружие левой, но в тот же момент острый меч сицилийца мягко вошел ему под лопатку.

Трибуны дружно охнули, а потом засвистели и завопили, приветствуя победу Феликса. Им было все равно, кто выиграет этот бой, лишь бы интересно получилось. Сицилиец оправдал их надежды и теперь получал свою Долю аплодисментов.