Храм Фортуны - Ходжер Эндрю - Страница 5

— Что ты знаешь об Агриппе Постуме? — спросил Кассий Херея серьезно.

— Что знаю? — Сабин на несколько секунд задумался. — Я знаю, что семь лет назад внук Августа Агриппа Постум цезарским указом был сослан на остров Планация. В Качестве причины называлось его безответственное поведение, граничившее с безумием и порочившее честь семьи, а также беспробудное пьянство, — процитировал он подписанный императором приказ по армии, который почему-то сохранился у него в памяти, хотя какое ему, собственно, дело до разборок в неугомонной семейке цезаря?

— Да, такова официальная версия, — согласился трибун. — А если тебя интересуют детали, то Постума обвинили в том, что, обезумев от вина, он пытался изнасиловать девушку знатного рода. Имя девушки не называлось. Но это все является государственной тайной.

— Меня не интересуют детали, — холодно ответил Сабин. — У меня своих проблем хватает.

— Подожди. — Кассий Херея поморщился от боли. — Ты же видишь — мне больше не к кому обратиться. Клянусь, если ты поможешь Германику, то он тебя не забудет. А покровительство такого человека очень много значит, согласись.

— Послушай теперь меня, — нетерпеливо сказал Сабин. — Поставим вопрос ясно. Я тринадцать лет прослужил в армии, имею награды. Недавно римский адвокат сообщил мне, что мой дядя, Валерий Сабин, скончался безвременно ввиду невоздержанности в еде и в питье. Он не имел детей, и назвал меня главным наследником. Не ахти какой капитал — дом на Авентине да пара поместий в Этрурии, но для небогатого трибуна совсем неплохо. И я собираюсь посвятить оставшиеся мне годы жизни книгам и сельскому хозяйству, хочу пожить в свое удовольствие, не выслушивая ничьих приказов. А тут вдруг появляешься ты с какими-то подозрительными письмами и хочешь, чтобы я принял участие в вашей явно незаконной затее. Ты говоришь — Германик. Что ж, это очень уважаемый и достойный человек, но присягу-то я давал не Германику, а Августу. Но оказывается, что на тебя напали люди, имеющие цезарскую печать, то есть, действовавшие с одобрения принцепса. Вот тут я теряюсь. Извини, я знаю, что мой долг — помочь раненому товарищу, и сделаю все, чтобы спасти твою жизнь, но не надо втягивать меня в государственные дела. Я ведь ничего в них не смыслю и вполне могу закончить так, как и твой Постум, а то и вообще попасть в руки палача. Неужели ты этого хочешь?

— У меня что-то голова кружится, — грустно сказал трибун. — Не перебивай, прошу. Я скажу тебе то, что могу, на что имею право. А там — решай сам. Письмо спрятано под седлом моей лошади, той, серой. В мешке — золото, тысяча ауреев. Это на дорогу и расходы. Если ты не хочешь помочь мне из товарищества, то, может, сделаешь это за деньги? Тысяча золотых — подумай, наверняка не меньше годового дохода с твоих поместий.

— Это уже интереснее, — сказал Сабин и вздохнул. — Тысяча ауреев и покровительство Германика. Не говоря уж о твоей вечной благодарности. Спасибо, трибун.

Он встал на ноги.

— Мы отвезем тебя в гостиницу и найдем врача. Вот все, что я могу сделать.

Несколько секунд Кассий Херея молчал, прерывисто дыша.

— Ты не соглашаешься, — наконец сказал он, — помочь мне ни за деньги, ни из товарищества. Скажи, а что бы могло изменить твое решение? Я уверен — Германик...

— Ты опять за свое, — махнул рукой Сабин. — Я уже сказал — мне не нужны неприятности. Обвинение в государственной измене — очень серьезная штука, а, сдается мне, именно ею здесь и пахнет. Корникс! Носилки готовы?

— Сейчас, господин, — ответил злой голос галла. — Уже заканчиваю.

Трибун Кассий Херея пошевелился. Сабин опустил голову и их глаза встретились.

— Еще есть время, — с некоторым колебанием сказал Гай. — Что ж, если тебе полегчает — рассказывай свою историю.

И он снова присел рядом с раненым.

А тот начал говорить. Хриплым, слабым, прерывистым голосом, закрыв глаза, ни на что уже не обращая внимания.

Сабину вспомнились вдруг египетские жрецы, которых ему доводилось видеть на Востоке. Вот так же, надышавшись приторно-сладкого дыма из кадильниц, изможденные старцы прикрывали глаза и начинали вещать тихими монотонными голосами. А толпа внимала словам бога, проходившим через уста смертного. Может, и сейчас боги движут сухими губами римского трибуна? Сабину стало немного не по себе. А Кассий Херея все говорил...

Он не смолк даже тогда, когда Корникс подвел двух лошадей с натянутым между ними чем-то вроде гамака, сделанного из плащей, снятых с оставшихся на дороге трупов. Трибун не перестал говорить, когда они укладывали его в эти носилки, устраивали поудобнее искалеченную ногу. Прервался он лишь на миг, чтобы жадно глотнуть воды из фляжки, подсунутой ему Корниксом. А потом продолжал...

Черноволосый галл всем своим видом демонстрировал, что не прислушивается к словам раненого офицера, он-то сразу сообразил, по первой же уловленной фразе, что некоторых вещей лучше просто не знать. Так спокойнее.

Небольшая кавалькада двинулась обратно по горной дороге. Впереди ехал Корникс, осторожно ведя за поводья двух лошадей, обремененных окровавленным телом трибуна Хереи; замыкал шествие Гай Валерий Сабин, лицо которого хмурилось все больше и больше, по мере того, как рассказчик проталкивал сквозь пересохшее горло новые фразы.

Трибун закончил говорить, когда впереди уже показались тусклые огоньки гостиничных ламп. «Очаг Меркурия», наверное, по-прежнему был рад любым клиентам.

— Вот и все, — еле слышно произнес Кассий Херея. — Больше я ничего сделать не могу. Решай сам. А меня — чувствую — ждет уже лодка Харона...

— Да подожди ты с Хароном! — со злостью рявкнул Сабин. — У меня нет никакого желания одному отвечать за все это. Так что, под суд пойдем вместе.

Губы раненого трибуна чуть тронула слабая улыбка.

— Спасибо, — шепнул он, и голова его, словно Кассий Херея отдал на это слово последнюю каплю сил, вдруг резко завалилась набок.

Они подъехали к двери гостиницы. Корникс свалился со своего вечно обиженного мула.

— Давай сюда этого кровопийцу, — хмуро приказал Сабин. — И покруче с ним.

Галл так же хмуро кивнул и скрылся в доме, на миг выпустив качнувшейся дверью оживленный гул голосов и теплую полосу света. Ну и, естественно, запах горелого жира.

Сабин тоже слез с коня и озабоченно пощупал шею раненого. Пульс слабо подрагивал под загрубевшей, обветренной кожей.

Взвизгнули несмазанные петли, и по ступенькам крыльца скатился перепуганный Квинт Аррунций, за ним решительно ступал Корникс. В незакрывшуюся дверь выглянула любопытная физиономия уже известного им лысого мужчины.

— Слушай внимательно, — с расстановкой сказал Сабин. — Здесь у нас раненый человек. На него напали бандиты по дороге. Сейчас ты приготовишь ему лучшую свою комнату...

Хозяин открыл было рот, но трибун резко взмахнул рукой, отметая готовые вырваться возражения.

— Мне плевать на твоих купцов и твои проблемы. Чтобы через минуту все было готово. Хорошая постель и хорошее вино. Потом ты отправишь кого-нибудь за врачом и предупредишь, что если он не поторопится, то ему самому потребуется медицинская помощь. А затем пошлешь своих людей по дороге на Таврин. Через пару миль, за поворотом, они найдут два тела. Пусть привезут их сюда и сообщат о нападении вашим местным властям. Клянусь Юпитером Статором, я сам все проверю, и горе тебе, если ты чего-то не сделаешь. А за хорошую работу получишь хорошие деньги. Давай, пошевеливайся!

— Но, господин... — неуверенно начал Квинт Аррунций.

— Корникс, проводи его, — бросил Сабин, отворачиваясь. — Если будет тянуть, можешь пришпорить его своим ножом.

Галл оскалился в недоброй улыбке и уронил тяжелую руку на плечо хозяина.

— Ты слышал приказ трибуна? — спросил он грозно.

Квинт Аррунций обреченно вздохнул и двинулся в дом.

— Эй, ты! — крикнул Сабин лысому мужчине, который все еще недоверчиво таращился на них из дверного проема. — Иди сюда. Помоги мне.

Они вдвоем вытащили из гамака безжизненное тело трибуна Кассия Хереи и понесли его в обеденный зал...