Воскресный день - Коршунов Михаил Павлович - Страница 6

— Ходи с мамой, если боишься!

Билетершу миновали, как говорится, без сучка и задоринки. Пеле сидел под пальто. Даже в буфет проникли, где Люся выпила воды: ей хотелось после мороженого пить. Футболист безмолвствовал — знал дело. Люська небось выучила. Она кого угодно и чему угодно выучит. Прошли в зрительный зал, заняли места. Когда погас свет, Люся взяла Футболиста у Николая Ивановича и посадила под свое кресло у стенки. Все предусмотрела. Конспиратор. Пеле тут же погрузился в сон: его основное занятие. Вывалилась лапа, Люська задвинула ее ногой.

Начали смотреть фильм. Двое несли доску через город, которая всем, конечно, мешала — то она оказывалась у открытых дверей в автофургон и по ней влетали в автофургон велогонщики, то мешала людям переходить улицу, то всовывалась в открытое окно в квартиру, где женщина гладила белье, и женщина ставила утюг на эту доску, и доска тут же исчезала с горячим утюгом и всовывалась уже в другое окно, где совсем другая женщина, не глядя, протягивала руку и, думая, что берет телефонную трубку, на самом деле брала горячий утюг.

Зал изнывал от смеха. Люська подталкивала Николая Ивановича, чтобы и он изнывал, не стеснялся. Николай Иванович перестал стесняться и тоже начал изнывать, но все же изредка прикрывал рот шляпой, стеснялся. На экране появилась собака, английская, и залаяла.

И тут случилось непредвиденное: из-под Люськиного кресла раздался ответный лай и при этом Пеле еще громко стукался головой о сиденье — крепкая голова, ничего не скажешь. Собака на экране давно замолчала, а Пеле не успокаивался, самоутверждался.

Часть зала повернулась по направлению к Люсе и Николаю Ивановичу. Многие опять изнывали от смеха, но только не над тем, что происходило на экране, а теперь над событиями внутри зала.

— Пеле, не горячись. — Люся взяла Футболиста на колени и заткнула ему пасть варежками.

Николай Иванович представил размер скандала: по направлению к ним устремилась билетерша. Люся быстро сняла с себя куртку и набросила на Пеле, сверху прикрыла шляпой Николая Ивановича.

Билетерша была уже где-то рядом. Зал успокоился, и наступила тишина, тем более что на экране двое опять спокойненько несли доску на плечах и за ними пока что спокойненько наблюдал английский полицейский в высокой каске с маленькими козыречками спереди и сзади. Прозвучал сердитый голос билетерши:

— Кто здесь лаял?

Николай Иванович сидел совсем еще не закаленный, а Люся как ни в чем не бывало смотрела за действиями доски, потому что с доской на экране тоже назревал скандал.

— Я спрашиваю, кто здесь лаял? — билетерша стояла в проходе перед Люсей. Зрители по соседству с Николаем Ивановичем и Люсей молчали, не выдавали их.

— Здесь никто не лаял, — ответила Люська.

— Что я, глухая?

— Мы не собаки, — ответила Люська. — Мы не лаем.

Билетерша, негодуя, отошла, цепляя в темноте каблуками пол.

Люся нашла руку Николая Ивановича, пожала ее:

— Я тебе говорила, со мной не бойся.

После фильма Люся и Николай Иванович зашли в кафе. Пеле привязали снаружи и оставили. Когда очередь подошла к кассе — в очереди стояла Люська, — она спросила кассиршу, крашеную блондинку, у которой отросли темные волосы и голова была двухцветной:

— У вас есть кости?

— Какие кости?

— Обыкновенные, из бульона. У вас в меню написано, что есть бульон.

— Но бульон, а не кости.

Люся воздержалась от ответа, но что-то дрогнуло в Люськином лице.

— Мне, кроме двух порций бульона и двух порций сосисок, нужна еще кость.

— Ты что, развлекаешься?

Николай Иванович, который дал Люсе кошелек, а сам был поставлен ею в сторону, почувствовал — ну вот теперь уже точно произойдет скандал. Если не в кинозале, то здесь. У кассирши кончилась лента, она начала нервно заправлять новую. Заправила. Боковинку кассы захлопнула, будто села в такси.

— Две порции бульона, две порции сосисок, порцию хлеба, — продиктовала Люся.

«Обошлось», — с облегчением подумал Николай Иванович, но когда Люська отходила от кассирши, та вдруг неистово закричала, совсем как Зоя Авдеевна:

— Чтобы я тебя видела в последний раз!

Николай Иванович понял — Люська показала козью морду, не иначе. Николай Иванович слышал от Кирюши про эту морду. Кирюша говорил, что он даже пытался вразумить Люську — ей пора освободиться от подобных несерьезных привычек.

Люська передала Николаю Ивановичу чеки, чтобы пошел получать еду, а сама направилась к служебным дверям. Николай Иванович получил и принес на подносе две чашки бульона, две порции сосисок, порцию хлеба. Из служебных дверей появилась Люська, в руках у нее была кость из бульона, конечно. Люська, дерзко, покачивая джинсиками, медленно вплотную прошла около кассирши. Николаю Ивановичу показалось, что кассирша вся насквозь побелела от негодования. Люся вынесла кость Футболисту и положила перед ним. Футболист благодарно взглянул на Люську и начал обрабатывать кость.

Выпили бульон, съели сосиски. Люся засмеялась — она вспомнила окончание фильма «Доска»: двое принесли доску туда, куда они ее несли, — на строительство дома. Закрыли ею последний просвет в полах и приколотили. Даже постучали по ней каблуками, попробовали, крепко ли. Слышат — мяучит котенок, решили, что он в подполье. Проломали в доске дыру, потом и всю доску разломали и начали заглядывать в подполье, искать котенка, а он сидел сзади.

— Кошмарно им не повезло.

— Хуже не бывает, — согласился Николай Иванович.

— Тебе часто не везло?

— Постоянно.

— Может, сам виноват?

— Я не целеустремленный.

— Ты лирик, теперь знаю. — Люська оглядела кафе. — В ресторане, наверное, лучше — играет музыка и танцуют. Я никогда не была. Хочу быть взрослой. Сейчас какая?

— Думаю, взрослая.

Когда вышли из кафе, Пеле еще занимался костью, и так старательно, будто вытачивал что-то. Кость давно уже была гладкой до сухости.

— Нам пора. — Люся вынула у него из лап кость и бросила в решетку водостока. Пеле возмутился. Люся достала из кармана куртки пластинку жевательной резинки, сунула ему в пасть, сказала:

— Я не жую, мне надоело. А ты как?

— Я не пробовал.

— Хочешь?

— Потом, если купишь, мне джинсовый костюм.

— Договорились, — совершенно серьезно сказала Люся. Она не воспринимала его как из далекого прошлого.

— Я старый и одинокий, — сказал Николай Иванович Люське. — У меня все уже в прошлом.

— Ходи в ресторан и танцуй, — весело сказала Люська. — И ты теперь не одинокий, забыл?

— Забыл, — тоже весело откликнулся Николай Иванович.

С ним Люська, и нет больше одиночества, нет печальных дней.

Прохожий сказал:

— Ваша собака подавилась.

— Она не подавилась, — ответила Люська. — Она жует резинку.

Прохожий остановился, начал изумленно смотреть вслед Люське, Николаю Ивановичу и собаке, жующей резинку. У него в руке был прозрачный полиэтиленовый мешочек с водой, и в мешочке плавала рыбка для аквариума, очевидно, он шел из зоомагазина. Люська оглянулась, крикнула прохожему:

— Отомри!

А он все стоял, не шевелился, и только шевелилась, плавала в полиэтиленовом мешочке рыбка.

Дома Люся в домашних туфлях Николая Ивановича — она их теперь надевала, когда приходила к нему, а Николай Иванович на это время надевал свои старые кеды — опять вспоминала и смеялась над «Доской», показывала полицейского, а заодно — и прохожего с рыбкой для аквариума. Потом обрадованно воскликнула:

— Хочешь, потанцуем? Без ресторана! — и двинулась по кругу, по центру кухни. Сбросила туфли, и они, как пустые лыжи, уехали в разные стороны. — Растут бананы высоко, достать бананы нелегко… — Откинула ногой табуретку, чтобы не мешала, и двинула стол, чтобы тоже не мешал. — Что же ты? Пой, танцуй!

Николай Иванович подхватил песенку, потому что она была простой и понятной: на мотив танца маленьких лебедей из балета Чайковского. Они оба с Люськой пели и танцевали — один в незашнурованных кедах, другая — в чулках. Он вдруг понял, что многое потерял, потому что давно не танцевал, даже просто так, без ресторана.