Воскресный день - Коршунов Михаил Павлович - Страница 3

— Может, вы останетесь, мальчики? — спросил Николай Иванович, но больше из вежливости. Мыслями он был там, на кухне, где Зоя Авдеевна, — какой маневр она задумала?

— Мальчики не останутся, — сказала Люська. — Ну-ка, растворитесь!

Ребята кивнули Николаю Ивановичу — первым Трой, потом Кирюша. Кирюша пытается копировать Троя, это ясно: слабый подражает сильному. И оба ушли.

Люся сняла куртку. Сегодня она была без своей полосатой кепки, в красном, повязанном на голове, легком шарфе. Шарф Люся оставила, не сняла, только сбросила его на плечи. Из заднего кармана джинсиков торчала ручка большого гребня. Ловко дернула за бомбошку-вишню, подвязанную к замочку «молнии», и сбросила ботинок, дернула опять за вишню и сбросила второй ботинок.

Как щедра на движения молодость! Николай Иванович любовался Люськой.

— Кинь мне что-нибудь.

Николай Иванович снял комнатные туфли. Люся невозмутимо надела. Джинсы подвернула повыше лодыжек.

За Люськой из проема кухни пристально наблюдала Зоя Авдеевна. Николай Иванович понял — вышла на боевой рубеж. Николай Иванович остался стоять в носках, замер от страха. Люська и Зоя Авдеевна увидели друг друга непосредственно впервые. Конечно, никаких «здравствуйте» или иных приветствий. Отношения ясны — ничего выяснять не надо, а надо только действовать. Зоя Авдеевна специально подготовленным голосом произнесла:

— Я так и знала.

— Что вы знали? — спросила Люська, стремительно развернулась в ее сторону, и концы шарфа метнулись почти на весь коридор.

Но Зоя Авдеевна почему-то не посчитала возможным немедленно пойти в атаку, укрылась на кухне и крепко прижала за собой дверь. Сквозь затененное занавеской стекло в двери обозначился ее напряженный силуэт. Может быть, это был маневр, продуманный на пять ходов вперед. Николай Иванович представил себе, что его сегодня ждет. Пеле, как всегда, исчез под креслом. Люська пошла, достала его из-под кресла и потащила за собой, открыла дверь в кухню и подтолкнула Пеле ногой.

— Он побудет здесь.

— Еще что! — взвизгнула Зоя Авдеевна, как пила, напоровшаяся на гвоздь.

— Убью! — коротко произнесла Люська и коснулась сзади в кармане джинсиков ручки гребня, как рукоятки пистолета.

Николай Иванович сморщился, напрягся, уже представляя себе, что произойдет дальше. Раздался грохот: Люська ударила ногой по двери, закрыла ее. В кухне что-то упало, разбилось. Николай Иванович стоял ни живой ни мертвый: две женщины в квартире.

— Пошли. — Люська взяла концы шарфа, забросила их за плечи, как это делают знаменитости, грациозно подхватила под руку Николая Ивановича, тоже как это делают знаменитости, и повела в комнату. И опять ногой, с грохотом, как это делает уже Люська, закрыла дверь, но в комнате, к счастью, ничего не упало и не разбилось, закачалась и зазвенела только единственная ваза на столе. Люська плюхнулась в кресло, улыбнулась:

— Боишься ее?

— Я? — Николай Иванович вскинул голову. — С чего ты взяла? — И Николай Иванович надул грудь.

— Боишься. Пеле ее успокоит. Я нарочно его туда подложила.

Николай Иванович не представлял себе, как Пеле удастся успокоить Зою Авдеевну — он ну никак не производил впечатление боевого пса, даже совсем наоборот.

— А если она его?..

— Обнажит клыки. Возьми тапочки.

Люська сняла и бросила к ногам Николая Ивановича его туфли. Николай Иванович надел, в спешке примял задник у одного из них, по не поправил, так и остался с примятым.

За пределами комнаты сохранялась тишина, или только казалось, потому что дверь в комнату и дверь в кухню были закрыты и не было слышно, роет противник окопы или смирился с поражением и замолк. Люся и Николай Иванович помолчали — оба готовились к разговору, о котором предупредила Люся. Николай Иванович, во всяком случае, готовился, внутри у него все тихо звенело, как только что звенела единственная ваза на столе. В такой обстановке — и серьезный разговор, мыслимое ли дело? Но разговору не суждено было состояться: послышалось какое-то твердое постукивание со стороны кухни — противник роет окопы.

Люська вскочила и, как была в чулках, ринулась на кухню. Николай Иванович поспешил за ней, вновь напуганный до крайности. На кухне Футболист забился под табуретку, над табуреткой склонилась Зоя Авдеевна, в руках у нее был дуршлаг.

— Что вы делаете с моей собакой?

— Размахивает лапами, чешется. Может, насквозь блошивая! — И теперь Зоя Авдеевна приняла боевую позу. — Убирайся со своей собакой! — Голос был грозным, уничтожающим. — Не потерплю!

И вдруг Николай Иванович увидел, или ему показалось, в Люськиных глазах просьбу о помощи. Николай Иванович растерянно молчал. Тогда Люська произнесла почти одними губами:

— Скажи ей что-нибудь.

И Николай Иванович сказал:

— Она моя дочь. — И тут же, сам удивляясь своей решительности и даже непреклонности, повторил: — Она моя дочь! — И, не давая Зое Авдеевне опомниться, добавил: — По всем статьям. — Это была фраза из его квартального отчета по складу, но сейчас она ему показалась самой важной, определяющей их с Люськой победу, хотя бы на данные сутки.

Так оно и случилось: Зоя Авдеевна опустилась на табуретку обессиленная, и даже Люська растерялась и, чтобы скрыть свое смущение, обратилась к Николаю Ивановичу:

— Ты обещал меня сфотографировать. — И, уже больше не интересуясь Зоей Авдеевной, Люська возвращается в комнату небрежной походкой великодушной победительницы, не сомневаясь, что следом идет Николай Иванович. Следом шли Николай Иванович и спасенный Футболист.

Николай Иванович достает из шкафа аппарат «Зенит» и штатив, привинчивает к штативу «Зенит», кресло разворачивает к свету и усаживает в него Люську. Люська на коленях держит собаку.

— С ней, — говорит Люська.

— Обязательно.

— Пусть скажет мне спасибо.

— Кто? — не понимает Николай Иванович.

— Она, — Люська показывает в сторону кухни. — Ее могла загрызть собака.

Ясно. Победу над Зоей Авдеевной Люська целиком присвоила себе.

Николай Иванович разглядывает Люську в видоискатель, медлит нажать на спуск затвора.

Люся вытянула из кармана гребень и причесалась, убрала волосы от глаз; и волосы распрямились, стихли, и вся Люська распрямляется, стихает. Шарф завязала пышным бантом. Подвигалась в кресле, устраиваясь и поправляя на коленях собаку, и вновь занялась бантом, поправила и его, сдвинула на плечо. Решила, что так лучше. И бесспорно, лучше: желто-карие, как и ресницы, волосы и на их фоне на плече огромный из шарфа красный цветок. Николай Иванович пожалел, что в аппарате не цветная пленка. Обидно! Люська — само детство, сама жизнь в лучшем ее выражении, и в том самом кресле, в котором уже много лет кряду безнадежно стареет и теряет, может быть, лучшее из того, что было у него в жизни, Николай Иванович.

В комнате незаметно появилась Зоя Авдеевна с дуршлагом, наблюдала за происходящим. С дуршлага на пол падали капли воды. Пеле наблюдал за каплями. Николай Иванович при разных выдержках сделал четыре снимка, один из них должен быть удачным.

Зоя Авдеевна смотрела на Люську и Николая Ивановича молча, без всяких комментариев. Пеле был разочарован — вода все капала и ни во что другое но превращалась, ну хотя бы в суп, а суп здесь готовят хорошо, он проверил.

Николай Иванович но мог без Люськи, ждал телефонных звонков, ждал Люськиных приходов с ее друзьями. Бегал, покупал печенье, изюм — она могла есть его беспрерывно, — кукурузные хлопья. Для Футболиста некоторые соседи приносили кости, и Футболист очень воодушевлялся при виде костей. Он немедленно принимался за подарочную кость и грыз ее громко, на всю квартиру. Трой и Кирюша заводили умные разговоры. Люська весело копировала мальчишек — умничают умники! — потом кого-нибудь из школьных преподавателей, чаще всего практикантку — учительницу русского языка.

— Класс, внимание! Закрыли рты, — и Люська пальцами показывала — закрыли рты. — Класс, тихо. Задние парты, кто нарушает тишину? — Люська складывала чашечками ладони и несмело хлопала. — Спичкин, ты? Что? — Люська опять хлопала чашечками. — Не ты? Кто же тогда? Куковякин, а мяукаешь ты? Нет? Ты куковякаешь? — И теперь уже без хлопков, плаксивым голосом: — Вы меня совсем запутали.