Рассказы о потерянном друге - Рябинин Борис Степанович - Страница 8

— Дружба! Дружба!

Это как-то само вырвалось у него (настоящей клички ее он не помнил). Дружба! — должно быть понятно каждому. Да и не была ли эта многострадальная терпеливая псина живым олицетворением этого чувства!..

Она чуть покосила глазом и отвернулась, явно давая понять, что не намерена слушаться кого-либо. Не хотела уходить.

Она ненавидела сейчас всякого, кто осмелился бы прикоснуться к ней, попытаться разлучить с мертвым.

После подползли двое. Судьба собаки никому не давала покоя. Ее подманивали куском. Не подействовало. Она только облизнулась и проглотила слюну: желудок был пуст. Попробовали потянуть за ошейник — она зарычала; хотели принудить силой — огрызнулась, угрожающе наморщив губу и показав белые крепкие клыки. Видать, всерьез. Еще вцепится — не обрадуешься!

Все тщетно. Нейдет. Нейдет, хоть бы что!

Хотели вынести убитого — тоже не удалось. Собака не подпустила к нему. Злющая сатана! А тут еще немцы заметили движение, повели прицельный огонь. Одного ранило. Пришлось укрыться. Только собака была невредима. Она лежала в ложбине, убитый служил прикрытием. Выходит, тоже оберегал ее…

День погас. Началась вторая ночь.

Взлетали и медленно снижались осветительные ракеты, заливая местность неживым тревожащим светом. Земля затаилась, враждебная, израненная, полная смертельной опасности.

Скорбный, надрывный вой донесся вдруг до окопов. Верный пес прощался с хозяином, оплакивая его и свою горемычную судьбу. От этого воя мурашки ползли по спине. Его слышали на той и на другой стороне.

Затихла. Неужели все, конец? Нет, взвыла опять…

Стужа под сорок градусов. Стелется морозный туман. А она вторую ночь на промерзшей земле. Без куска пищи. Одна.

Вторые сутки лежит собака. Неужели так и погибнет?

В окопах совещались. Надо спасать. Зачем пропадать зря! Каждого брала за сердце такая преданность, всем хотелось видеть ее живой. Верность на войне ценится особенно дорого.

А может, все-таки придет сама. Ведь голодная же: небось спазмы в кишках, от холода сводит челюсти. Захочет жить — придет. Природа, инстинкт самосохранения возьмут свое.

Ждали.

Нет, такая преданность сильнее страха смерти, сильнее самой смерти. Ничто не сравняется с нею.

— Надо силком, — сказал кто-то.

— Факт — силком! — поддержал другой. — А что, так и станем глядеть, как подыхает животина? Не евши-то поди-ка полежи! Веревку накинуть и утянуть…

Мертвеца припорошило снежком.

Уже не разобрать ни черт лица, ни возраста. Все сровнялось. Лишь торчит беломраморный кончик заострившегося носа да выдались носки валенок. Вся заиндевела и собака. Издали оба — будто белый бугорок.

Собака продрогла до костей, ее била мелкая неудержимая дрожь. Под брюхом вытаяла ямка. На морде настыли комочки льда и снега. Будто поседела за эти двое суток…

И вдруг колыхнулась земля, осыпался иней с деревьев. Тяжкий грохот и гул прокатились над окрестностью. Собака вскочила и залаяла, после снова легла. Артподготовка продолжалась. Теперь орудия били непрерывно и отдельные залпы сливались в один мощный этот гром, в котором потонули все другие звуки.

Собака лежала, чутко поводя ушами, и внезапно, будто ужаленная, обернулась.

— Дружба, Дружба! Ну… пошли! Да не упрямься ты… Ну, что ты? Теперь уже не поможешь ничему…

Бойцы уже давно ждали этого часа. Тяжелые калибры не дадут гитлеровцам поднять головы, можно будет успеть забрать убитого и заодно спасти собаку.

Она злобно ощерилась, когда ее попытались осторожно оторвать от неподвижного тела. И вправду, без веревки не совладать, того и гляди, вцепится зубами…

Накинули веревку, затем поползли назад, к своим окопам, и потянули за собой. Собака упиралась, тащилась волоком на животе, поминутно оглядывалась и жалобно подскуливала.

За другую веревку тянули тело погибшего солдата. Тело было податливей, оно обогнало собаку, и тогда она сразу рванулась за ним, теперь уже без понукания. Это же было так просто: вытащить его — тогда и она приползла бы сама, без всяких принуждений, как они не догадались раньше!..

А пушки все продолжали грохотать, сотрясая небосвод, будто салютуя погибшему.

Вот и окоп. Человека положили, собаку повели…

Лишь когда все было кончено, она враз обмякла, сделалась покорной и жалкой, подчинившись неизбежному. И только в почти человечьих глазах — когда она уже следовала за новым вожатым, который отныне должен был распоряжаться ее судьбой, — все еще долге стояли человечьи боль и мольба: «Он же там, он же там остался… Пустите меня к нему!..»

Чапа из Ленинграда

Вероятно, прежде всего вас нужно познакомить с героями нашего рассказа. Начнем с Чапы. Вообразите существа пятидесяти восьми сантиметров от пола (все собаководы знают рост своих четвероногих друзей с точностью чуть ли не до миллиметра, а Вовка — хозяин Чапы — с некоторых пор ярый «собачник»), тело — квадратное, если смотреть сбоку, ушки приподнятые, но висячие, кончики смотрят вперед, голова кирпичиком, с рыжей кудлатой бороденкой и насупленными щетинистыми бровями, из-под которых поблескивают умные бойкие глазенки, шерсть жесткая и курчавится, вместо хвоста — кочерыжка… Нет, это не фокс. Фокс вдвое меньше, он белый с пятнами, а Чапа вся рыжая-прерыжая, будто осыпанная ржавчиной, только спина и бока темные. Кроме того, кочерыжка у фокстерьера всегда в движении, туда-сюда, туда-сюда, как заводная, и весь он точно ртутный шарик, ни минуты не посидит на месте, а Чапа солиднее и хвостом двигает лишь в важных случаях…

Чапа — эрдель-терьер. Вы наверняка уже догадались. Отличительный признак всех терьеров — необычно жесткая шерсть; хотя фоксы есть и гладкошерстные, но теперь они стали очень редкими — перевелась мода на гладких. «Терра» в переводе с латинского значит «земля»; все терьеры превосходные лазуны по норам, землю роют что твой экскаватор, а чтоб земля не попадала в глаза, природа и дала им мохнатые насупленные брови. Впрочем, у хорошо ухоженных эрделей бровей почти нет — их выщипывают, того требует фасон, жестокий тиран собак и женщин-модниц; но в то время, к какому относится наш рассказ, было не до фасонов и все собаки, какие еще оставались, обросли, щеголяли как есть.

Кажется, Чапа — пушистая и мягкая, как медвежонок, игрушка, купленная в магазине; а тронь-ка — ого, как проволока! Чего доброго, наколешься и будешь ходить в занозах, как в колючках от кактуса (кактусы разводила перед войной знакомая, подруга Вовкиной мамы).

Да! Я чуть не упустил самое важное: Чапа обладает поразительным чутьем и великолепно ориентируется на любой местности — никогда не заблудится. Такими рождаются все эрдель-терьеры. По-ученому это называется ориентировочным инстинктом. Он не раз пригодится нашей Чапе.

И еще: Чапа — бесстрашна. Ее не испугаешь. Ничем.

Таков четвероногий герой нашего рассказа.

Ну, а Вовка — это Вовка Клягин, боевой парень, в ближних домах в радиусе нескольких кварталов всяк знал его. Кто первый, когда началась Великая Отечественная война и фашисты перебили водопроводную сеть, организовал бригаду ребят таскать воду с Невы в квартиры одиноких стариков? Он, Вовка Клягин. А кто потушил зажигалку, сброшенную с фашистского самолета и чуть было не наделавшую большой беды? Опять он, Вовка. Зажигалка свалилась прямехонько на гараж, где стояли машины, пробила крышу и упала в такое место, что ее не сразу и заметили бы; а кругом автомобили, бензин, если бы воспламенилось — так рвануло бы, что поминай как звали! Хорошо, Вовка со своего наблюдательного пункта на крыше вмиг обнаружил опасность и поднял тревогу. Наконец, кто помог подняться на улице обессилевшему гражданину, у того внезапно закружилась голова, упал да так ударился затылком о мостовую, что и не встать без посторонней помощи. Ладно, Вовка оказался поблизости. У него такая способность — появляться как из-под земли в нужный момент. И если уж говорить честно, и храбрости ему не занимать, почти как Чапе.