Волшебный корабль - Хобб Робин - Страница 48

«Ясный голос и бестрепетный взгляд», — сказал он себе. Повесил на руку несчастное одеяло и, бережно ступая, двинулся на ют[33], где светился единственный зажженный на ночь фонарь.

Там, в круге мутного света, сидели три человека, а между ними на палубе валялись игральные фишки. Обоняния Уинтроу коснулся запах дешевого крепкого пойла. Скверно. Зато и огонек оскорбленного чувства, тлевший в его сердце, вспыхнул ярким пламенем. Он вступил в освещенный круг так смело, словно в него вселился дух почившего деда. Бросил одеяло на палубу и спросил без обиняков:

— С каких это пор на этом корабле принято напиваться во время ночной вахты?

Трое под фонарем невольно отшатнулись прочь. Потом разглядели, кому принадлежал голос.

— Да это ж всего-навсего мальчишка-святоша, — хмыкнул один из матросов. И вновь опустился на палубу, усаживаясь поудобней.

— Правильно, — ответил юный жрец. — Но я еще и Уинтроу Хэвен, потомок Вестритов. И на борту этого корабля вахтенные не пьют вина и не развлекаются играми. Вахта бдит, и особенно ночью!

Они тяжеловесно и нехотя поднялись, чтобы нависнуть над ним. Трое взрослых, закаленных морем, мускулистых мужчин. У одного хватило совести хотя бы напустить на себя пристыженный вид, но у двоих других выпитое явно отняло последнюю способность к раскаянию.

— Бдит? — нагло переспросил чернобородый верзила. — То бишь мы спокойненько наблюдай, как Кайл прибирает к рукам корабль нашего старика, а его команду заменяет своими дружками? Наблюдай, как выплескивают через борт всю нашу многолетнюю службу — и прах меня побери, если эта служба не была добросовестной!..

Второй поддержал его:

— Мы, значит, молчи себе в тряпочку, пока Хэвен по сути крадет корабль, на котором следовало бы управляться Вестриту? Альтия, конечно, нахальная маленькая соплюха, но она — Вестрит! Вестрит до мозга костей! И этот корабль должен был принадлежать ей, баба она там или не баба!

Пока они говорили, Уинтроу успел придумать не меньше тысячи убедительных возражений. Он выбрал самое по его мнению, доходчивое:

— Не вижу, каким образом это может извинить пьянство на вахте. Нечего сказать, достойный способ почтить память Ефрона Вестрита!

Это последнее, похоже, возымело на них большее действие, чем все, что он до сих пор говорил. Матрос, устыдившийся первым, даже подался вперед:

— На самом деле вахтенный — один я, и я, честное слово, не пил. А они просто сидели тут со мной и разговаривали, чтобы я не скучал.

Уинтроу не нашелся, что на это ответить, и лишь серьезно кивнул. Потом увидел у себя под ногами одеяло и вспомнил, зачем, собственно, сюда пришел. Он спросил:

— А где найти второго помощника? Торка?

Чернобородый неприязненно хмыкнул:

— Ему сейчас не до тебя. Он очень занят: перетаскивает свои вещички в каюту, откуда намедни выкинули Альтию.

Уинтроу снова кивнул и никак не выразил своего мнения. Лишь добавил как бы в пространство, ни к кому в отдельности не обращаясь:

— Я также полагал, что, когда буду подниматься на борт, вахтенный меня окликнет. Хотя бы мы и стояли в своей родной гавани.

Вахтенный странно на него посмотрел.

— Но ведь корабль-то теперь оживший. И он точно даст знать, ежели кто чужой на борт полезет.

— А ты уверен, что она знает, что ей следует делать, если она заметит чужого? Ей кто-нибудь объяснил?

Теперь вахтенный смотрел на него как на недоумка:

— Каким образом она может НЕ знать?… К ней ведь перешло все, что смыслили в морских порядках и сам капитан Вестрит, и его отец с бабкой. Все, что знали они, знает и она! — Поглядев в сторону, он тряхнул головой и заметил: — Я-то думал, все Вестриты здорово кумекают в живых кораблях…

— Спасибо, — сказал Уинтроу, пропустив последнее замечание матроса мимо ушей. — Я пойду искать Торка. Доброй тебе вахты.

Поднял треклятое одеяло и медленно, осторожно покинул круг света, стараясь приучить глаза к темноте. Добравшись до прежней каюты Альтии, он увидел, что дверь не была плотно прикрыта — наружу пробивалась полоса света. Ящики с вещами, которые она не успела отправить на берег, были бесцеремонно отодвинуты в сторону, а новый обитатель самым деловым образом расставлял и раскладывал свои собственные пожитки.

Уинтроу постучал в приоткрытую дверь… Торк вздрогнул и обернулся, вид у него на мгновение стал почти виноватый. «Пустяк, а приятно…» — посетила Уинтроу греховная мысль. Он постарался прогнать ее. Не больно-то получилось.

— Чего еще? — рявкнул помощник.

— Отец велел мне найти тебя и попросить одеяло… — спокойно начал Уинтроу.

— А в руках у тебя разве не одеяло? — Теперь забавлялся уже Торк. — Или оно недостаточно хорошо для мальчика из монастыря?

Уинтроу выпустил одеяло из пальцев.

— Так не пойдет, — сказал он. — Оно грязное. Я бы слова не сказал, будь оно заплатанным или потертым. Но никому не следует терпеть грязь, если можно этого избежать.

Торк даже не посмотрел на одеяло.

— Если грязное — возьми да выстирай.

И отвернулся, желая показать, что разговор кончен. Уинтроу, впрочем, нимало не смутился.

— Выстирать нетрудно, — ответил он вежливо, — но ты, верно, согласишься, что высохнуть оно не успеет. Я же просто прошу тебя выполнить приказ моего отца. Я пришел на борт посреди ночи, и мне требуется одеяло.

— А я и поступил согласно приказу. Одеяло у тебя есть.

Торк уже почти не скрывал злобной насмешки.

— Скажи, пожалуйста, почему тебя так забавляет собственная неучтивость? — спросил Уинтроу. Ему в самом деле стало любопытно. — Неужели тебе настолько проще дать мне грязную тряпку и заставить просить, чем взять и выдать чистое одеяло?

Вот уж чего не ожидал второй помощник, так это подобного вопроса, заданного честно и, что называется, в лоб. На некоторое время он попросту утратил дар речи. Как многие люди, склонные к повседневной мелкой жестокости, Торк никогда не задумывался, почему, собственно, он ведет себя именно так, а не иначе. Он знал, что может себе это позволить — и все. С детских лет привык обижать тех, кто был слабей. И не перестанет, пока его не зашьют в парусиновый саван…

Уинтроу между тем впервые пристально, оценивающе присмотрелся к его внешнему облику. И счел, что вся судьба Торка была прямо-таки написана у него на физиономии. Маленькие круглые глазки, голубые, точно у белой свиньи. Второй подбородок еще не отвис, но уже наметился. Шейный платок давно следовало постирать, как и тельняшку, по бело-синему вороту которой успела лечь бурая засаленная полоса. И проложил ее не соленый пот моряцкого труда, а одна только неряшливость. Этот человек самого себя в надлежащем виде не умел содержать, что же говорить о корабле, где он был вторым помощником?… Достаточно взглянуть на его вещи, кое-как раскиданные по каюте. Через две недели здесь воцарится сущий свинарник — вонючее белье, заплесневелые остатки еды…

Поняв все это, Уинтроу принял решение отказаться от дальнейшего спора. Обойдется он и без одеяла. Будет неуютно, конечно, но ничего — как-нибудь переживем. А выяснять отношения с Торком было попросту бесполезно. До этого человека никогда не дойдет, что засаленное одеяло способно вызвать брезгливость и может быть воспринято как оскорбление. Уинтроу упрекнул себя за то, что не присмотрелся как следует к Торку заранее. Это поистине избавило бы их обоих от нескольких неприятных минут.

— Ладно, — сказал он без раздражения. — Проехали и забыли.

Повернулся, поморгал глазами, чтобы скорее приучить их к темноте, и двинулся прочь. Было слышно, как за его спиной Торк шагнул к двери.

— Утром щенок всенепременно нажалуется папочке, — догнал Уинтроу его насмешливый голос. — Полагаю, впрочем, капитан скажет, что мужику и матросу отнюдь не пристало хныкать по поводу нескольких пятнышек на одеяле!

«Может, и скажет», — подумал Уинтроу. Доподлинно выяснить это, правда, вряд ли удастся, потому что ябедничать он вовсе не собирался. Глупо это, жаловаться на мелкое неудобство.