Волшебный корабль - Хобб Робин - Страница 21

Тихо пройдясь по комнате, Роника взяла маленький столик и поставила его рядом с креслом, в котором сидела у постели мужа. Принесла перо, чернильницу, книги хозяйственных приходов-расходов и несколько расписок, которые следовало туда занести… И, сосредоточенно хмурясь, приступила к работе. Расчеты, записанные на книжных страницах ее аккуратным мелким почерком, в целом ничего радостного не сообщали. А ведь Ефрон, проснувшись, непременно пожелает в них заглянуть. Годами он почти не интересовался ни их фермами, ни садами, ни другими владениями. «Я тебе полностью доверяю, дорогая, — говорил он, когда она пыталась поведать ему о снедавших ее тревогах. — Мое дело — корабль, и уж я постараюсь, чтобы под моим началом он не вводил нас в расход. А обо всем остальном, я не сомневаюсь, ты и сама позаботишься».

Такое доверие мужа и радовало, и слегка пугало ее. Вообще-то не было ничего особо необычного в том, чтобы замужняя женщина распоряжалась бывшим своим приданым, и многие жены потихоньку управляли имениями побогаче, чем выпало ей; но вот то, что Ефрон Вестрит открыто и прилюдно передоверил молодой жене практически все свои хозяйственные дела, — от этакой новости Удачный не скоро очухался. Времена первопоселенцев давно миновали, женщинам более не считалось приличным совать нос в денежные дела… годится ли возрождать отживший древний обычай? Старые купеческие семьи Удачного обыкновенно двумя руками были за нововведения, но по мере того как они богатели, становилось все более модным «освобождать» женщин от столь скучных занятий. Теперь их участие в деловой жизни семейства считалось и глупостью, и едва ли не признаком плебейства…

Словом, Роника отлично понимала: муж вручил ей не только фамильное достояние, но и само свое доброе имя. И она поклялась, что ничем его доверия не обманет. И более тридцати лет их обширное и богатое хозяйство действительно процветало. Случалось всякое: и неурожайные годы, и заморозки, губительные для посевов, и вредные поветрия… но всякий раз что-нибудь выручало. Если вымерзали поля, то фруктовые сады с лихвой окупали утраченное. А если, в свою очередь, с ними приключалось несчастье — овечьи стада приносили замечательный приплод и давали чудесную шерсть… Так что если бы не висел над ними громадный долг за постройку «Проказницы», завещанный старшими поколениями, — быть бы Вестритам в родном городе первыми богачами. Но и при всем том они успешно сводили концы с концами, а несколько лет оставались даже и с неплохой выгодой…

Только последние пять лет все шло наперекосяк. Раньше они жили более-менее на широкую ногу, теперь же довольно стесненно, а последнее время дела внушали — Ронике по крайней мере — настоящее беспокойство. Деньги исчезали едва ли не быстрее, чем появлялись, и никак не получалось вовремя расплачиваться с долгами; Роника то и дело просила отсрочки — когда на день, а когда и на неделю. И все чаще ей приходилось просить совета у мужа. А у него совет был обыкновенно один: «Продавай то, что стало невыгодным, тогда верней спасешь остальное». Но вот с этим-то и получалась загвоздка. Большая часть полей и садов приносила ничуть не худшие урожаи, чем во все прошлые годы. Беда была в том, что рынок заполонило дешевое зерно и фрукты, выращенные в Калсиде на дармовом рабском труде. Тогда как торговлю здорово подкосили войны Алых Кораблей, бушевавшие на севере, и бесчинства трижды проклятых пиратов — на юге. Товары, отгруженные для продажи, не прибывали по назначению. Соответственно, не было и ожидаемой прибыли. Роника страшно боялась за мужа и дочь, постоянно болтавшихся в море, но Ефрон, кажется, опасался пиратов не больше, чем скверной погоды. «Морской капитан, — говаривал он, — на то и капитан, чтобы любые трудности одолевать!» Возвращаясь домой, он всякий раз повергал ее в ужас леденящими кровь историями о том, как они удирали от разбойничьих кораблей, но все его страшные рассказы неизменно оканчивались благополучно. Ни одному пиратскому судну не угнаться за живым кораблем! Роника пыталась объяснить ему, как скверно отражалась война и пиратский разбой на той части их хозяйства, которая не имела отношения к морю. Он на это лишь смеялся и отвечал ей, что, мол, они с «Проказницей» будут тем усердней трудиться — пока положение не выправится. Он желал видеть только то, что его плавания по-прежнему успешны, а урожаи хлеба и фруктов все так же изобильны. Ронику приводило в отчаяние это его обыкновение — кратенько объехать какую-то часть фамильных имений… заглянуть одним глазом в амбарные книги, которые она так скрупулезно вела… и снова умотать вместе с Альтией на корабль. А ее оставить латать дыры. Лишь однажды она набралась смелости и предложила ему — а не вернуться ли им к торговле в верховьях реки Дождевых Чащоб?… У них ведь было для этого все: и право торговать там, и необходимые связи, и живой корабль. Тем более что дед и отец Ефрона ровно таким образом всего чаще и добывали ценный товар… Увы, со времени Кровавого мора Ефрон начисто отказался плавать туда. Спрашивается, почему? Не было неопровержимых свидетельств, чтобы ужасная хворь явилась именно из Чащоб. Кто вообще мог сказать, какими путями распространяются болезни?… Так стоит ли себя обвинять, а тем более — отсекать проверенный источник дохода?…

Ефрон отказался. Да еще и заставил ее пообещать, что она более никогда не упомянет о Дождевых Чащобах и плаваниях туда. Нет, он ничего не имел против торговцев, приезжавших оттуда. И товары у них были замечательные, невиданные, необыкновенные. Ефрон просто вбил себе в голову, что не может человек торговать магическими предметами, не платя за это тяжкую цену. И готов был лучше пойти по миру, чем поплатиться опять.

…И Роника рассталась сперва с яблоневыми садами, и с ними ушел маленький винный заводик — предмет ее гордости. Потом настал черед виноградников. Она тяжело перенесла эту потерю. Ведь она их купила, когда они с Ефроном еще были молодоженами, то была ее первая крупная покупка, и она не уставала ей радоваться. И все же глупо было цепляться за них, и у нее хватило ума это понять. Вырученных денег хватило, чтобы продержаться почти целый год. Но затем последовала новая продажа… И опять, и опять…

Война и пираты держали Удачный буквально в петле, и эта удавка затягивалась. Роника сгорала от стыда: родовое достояние кусочек за кусочком уплывало в чужие руки, а она ничего не могла поделать. Она была урожденная Керрок; Керроки, как и Вестриты, были из числа первопоселенцев Удачного, то есть одной из старейших купеческих фамилий. Роника видела, как старинные семейства одно за другим шли ко дну, а в Удачном появлялись новые, молодые, энергичные купцы-чужаки. Они перекупали у прежних владельцев наследные особняки и вековые владения и во всем заводили свои порядки, не такие, как прежде. Они принесли в Удачный невиданную прежде работорговлю. Сперва невольничьи корабли просто останавливались здесь на пути к державам Калсиды. Потом рабов начали покупать и продавать. А теперь эта разновидность торговли, ранее считавшаяся незаконной и непристойной, едва ли не вытесняла все остальные. Да к тому же часть купленных рабов так и оставалась в Удачном. Все большее число хозяев находило выгодным использовать в своих угодьях невольничий труд. Ну, конечно, никто пока еще в открытую не называл рабов рабами, на слуху были только «наемные работники». Но всем было отлично известно, что таких «работников», не показывавших должного рвения и сноровки в труде, запросто отправляли в Калсиду, и уж там-то… У многих из них и так красовались на лицах невольничьи татуировки — еще один калсидский обычай, широко распространившийся в Джамелии и ныне грозивший укорениться в Удачном. «Уж эти мне „новые купчики“, — подумала Роника неприязненно. — Хоть они и приезжают на кораблях из Джамелии, но Калсидой от них разит — хоть нос затыкай…»

В Удачном еще действовал закон, запрещавший держать рабов, — ну разве что как товар, предназначенный для продажи. Новых купчиков этот закон волновал всего менее. Взятка там, взятка тут — и чиновники сатрапа на все смотрели сквозь пальцы. Так и получалось, что они в упор не видели самых настоящих рабов, предпочитая именовать татуированную, закованную в цепи толпу «наемными работниками». Совет старых купеческих фамилий пытался возмущаться, но без толку. Рабы же помалкивали — им-то было вовсе невыгодно вслух объявлять об истинном положении дел. А торговцы, принадлежавшие к старинным семействам, вслед за новыми купчиками начинали поплевывать на не терпящий рабства закон. «Вот и Давад Рестар туда же», — с горечью подумала Роника. Наверное, Давад просто крутился как мог, чтобы удержаться на плаву в непростые нынешние времена. Он ведь почти так и выразился в прошлом месяце, когда она вслух пожаловалась при нем — беспокоюсь, мол, за судьбу своих пшеничных полей! И тогда Давад — не прямо, обиняками, — но намекнул-таки ей, что она вполне может выкрутиться, поставив на эти поля работать невольников. Он даже дал ей понять, что рад будет сам все устроить. За долю малую в прибылях…