Ухищрения и вожделения - Джеймс Филлис Дороти - Страница 78

— Но если кто-то из них или оба вместе воспользовались поводком, чтобы задушить мисс Робартс, остался бы он там висеть?

— Ну люди могли его видеть. Более подозрительно было бы его уничтожить или спрятать, чем оставить на прежнем месте. Мы его, конечно, забрали, но это было почти что для проформы. Кожа у Робартс не повреждена. На поводке не будет физических улик. А если удастся получить отпечатки, они, разумеется, будут его и ее. Мы, конечно, проверим все алиби. Каждого чертова служащего на АЭС, а их там за пять сотен. Трудно поверить, правда? Входишь на станцию и практически ни души не видишь. Кажется, все они передвигаются по территории и вокруг так же невидимо, как та энергия, которую они производят. Большинство из них живут в Кромере или в Норидже. Видно, хотят жить поближе к школам и магазинам. Всего горстка предпочитает жить поблизости от станции. Почти все из воскресной дневной смены успели вернуться домой задолго до десяти и благопристойно смотрели телевизор, а некоторые были где-нибудь с друзьями. Мы и их проверим, не важно, были они связаны по работе с Робартс или нет. Но и это только для проформы. Я знаю, где мне искать подозреваемых. Среди гостей на том обеде. Из-за того, что Лессингэм не смог вовремя заткнуться, они узнали о двух решающих факторах: что волосы, засунутые в рот жертвы, были с лобка, а помета на лбу — в форме буквы «L». Так что это очень удобным образом сужает сферу деятельности. Алекс Мэар, Элис Мэар, Маргарет Деннисон, сам Лессингэм и, если предположить, что Тереза Блэйни рассказала о разговоре отцу, можно добавить сюда и Блэйни. Ладно. Может, мне и не удастся поколебать его алиби или алиби Мэара, но я все усилия приложу, можете мне поверить.

Минут десять спустя Рикардс поднялся с кресла и сказал, что пора собираться домой. Дэлглиш проводил его до машины. Тучи стояли низко, земля и небо погрузились во тьму, скрывшую все вокруг. В этой тьме холодно сверкающие огни электростанции, казалось, придвинулись еще ближе, а над морем простерлось бледно-голубое сияние, будто слабое подобие нового, только что открытого Млечного Пути. В черноте ночи даже звук шагов по затвердевшей земле казался незнакомым, дезориентирующим, так что оба они на несколько секунд приостановились, как будто те десять метров, что отделяли их от машины, поблескивавшей в полосе света из открытой двери, словно космический корабль, могли стать опаснейшим путешествием по какой-то нереальной, непрочной поверхности. Высоко над ними поблескивали мельничные крылья, белые, затихшие, исполненные скрытой мощи. Дэлглишу на миг примерещилось, что они начинают потихоньку вращаться.

Рикардс сказал:

— Мыс этот полон контрастов. Сегодня утром я уехал от Паско и постоял на краю песчаного обрыва. Посмотрел на юг. Ничего. Только заброшенная рыбацкая лачуга, свернутый в бухту канат, ящик вверх дном да это мрачное море. Так оно все, наверное, и выглядело лет эдак тыщу назад. А потом я обернулся, посмотрел на север и увидел эту чертову махину, электростанцию эту. Вон она, сверкает себе. А я гляжу на нее, стоя в тени мельницы. Кстати, работает она? Мельница то есть?

— Работает, — ответил Дэлглиш. — Так мне сказали. Крылья вращаются. Но она не мелет. Старые жернова лежат в самом низу. Иногда у меня появляется желание посмотреть, как крылья начнут потихоньку вращаться. Но я это желание подавляю. Не уверен, что, раз запустив, смогу их потом остановить. Мало удовольствия всю ночь слышать, как они скрипят.

Они подошли к машине, но Рикардс медлил, положив руку на дверцу. Казалось, ему не хочется садиться за руль.

— Долгий путь пролег между мельницей и этой АЭС, верно? — произнес он. — Каков он? Шесть километров скалистой земли и триста лет прогресса? А как вспомню про те два трупа в морге, так и задумаюсь: а в чем он, прогресс-то? Мой отец сказал бы, мол, все дело в первородном грехе. Он был проповедник, нерукоположенный, без сана. Все у него было разложено по полочкам.

«У моего тоже, собственно говоря», — подумал Дэлглиш. И сказал:

— Счастливый человек ваш отец.

Они помолчали. В доме зазвонил телефон. Настойчивый звон был хорошо слышен в открытую дверь. Дэлглиш сказал Рикардсу:

— Вы лучше задержитесь, могут звонить вам.

Так оно и было. В трубке раздался голос Олифанта, интересовавшегося, не здесь ли главный инспектор Рикардс. Дома его нет, а телефон Дэлглиша — один из оставленных им номеров.

Разговор был коротким. Менее чем через минуту Рикардс снова подошел к раскрытой двери, где ждал его Дэлглиш. Легкая меланхолия последних нескольких минут покинула его, и он снова двигался быстро и решительно.

— Это могло и до завтра подождать, но Олифант хотел, чтобы я был в курсе. Может, это и будет то самое открытие, которое нам так необходимо. Звонили из лаборатории. Они там, видно, работают над этим делом без продыху. Я думаю, Олифант говорил вам, что мы нашли след.

— Да, он упомянул об этом. На правой стороне тропы, на мягком песке. Деталей он никаких не приводил.

А сам Дэлглиш, скрупулезно соблюдающий правило — не обсуждать расследуемое дело с младшим по чину полицейским в отсутствие Рикардса, — не стал допытываться.

— Мы только что получили подтверждение. Отпечаток подошвы: кроссовка фирмы «Бамбл». Правая нога. Размер сорок третий. Рельеф на подошвах у них, по-видимому, один и тот же, только у них такой, а на заднике каждой кроссовки изображена желтая пчела. Вы наверняка видели такие.

Дэлглиш молчал, и Рикардс, взглянув на него, воскликнул:

— Ради Бога, мистер Дэлглиш, только не говорите, что у вас есть такие! Без этого осложнения мне очень хотелось бы обойтись!

— Нет, у меня таких нет. «Бамблы» — для меня слишком уж модная обувь. Но я совсем недавно видел такие кроссовки здесь, на мысу.

— У кого на ногах?

— Они были не на ногах. — Он с минуту подумал, потом сказал: — Вот, вспомнил. В прошлую среду утром, на следующий день после приезда, я взял кое-что из вещей моей тетушки — одежду и две пары туфель — и отнес в старый пасторский дом для благотворительной распродажи. Они поставили два сундука в старой кладовке, где все, кто хочет, могут оставлять ненужные вещи. Дверь черного хода была открыта, как всегда в светлое время дня, так что я даже и стучать не стал. Среди другой обуви была и пара кроссовок «Бамбл». Или, чтоб быть более точным, я заметил задник одной из кроссовок. Думаю, там была и вторая, но я ее не видел.

— В сундуке? На самом верху?

— Нет, примерно на треть в глубину. Кажется, они были в прозрачном полиэтиленовом мешке. Как я уже сказал, всей пары я не видел, но заметил один задник с этой самой желтой пчелой. Может, это кроссовки Тоби Гледхилла. Лессингэм упоминал мельком, что Тоби был в кроссовках, когда покончил с собой.

— И вы их там оставили, мистер Дэлглиш? Вы понимаете важность того, что вы сказали?

— Да, я понимаю важность того, что я сказал, — да, я оставил кроссовку там, где увидел. Я пришел, чтобы оставить вещи для распродажи, а не красть их.

— Если там была целая пара, — сказал Рикардс, — а здравый смысл подсказывает, что была, кто угодно мог ее взять. И если их теперь в сундуке нет, то, значит, кто-то их и в самом деле взял. — Он взглянул на светящийся циферблат часов и произнес: — Одиннадцать сорок пять. Как вы думаете, когда миссис Деннисон ложится спать?

Дэлглиш решительно ответил:

— Думаю, значительно раньше этого времени. И вряд ли она отправляется спать, не заперев дверь черного хода. Так что, если кто-то и забрал кроссовки и их там нет теперь, никто не сможет вернуть их на место сегодня ночью.

Они подошли к машине. Рикардс, взявшись за ручку дверцы, молчал, вглядывался во тьму, что-то обдумывая. Его тщательно сдерживаемое, не высказанное словами волнение было таким ощутимым, как если бы он въявь бил кулаками по капоту машины. Наконец он отпер дверцу и скользнул внутрь. Свет фар пронизал ночную тьму — казалось, включились мощные прожекторы.

Когда Рикардс опустил стекло, чтобы попрощаться, Дэлглиш сказал: