Ухищрения и вожделения - Джеймс Филлис Дороти - Страница 19

Рикардс отпил кофе и продолжал:

— Мы запросили характерологический анализ у психиатра. Не знаю, зачем это надо было. Я и сам мог бы все это написать. Он советует искать одиночку, возможно, из неблагополучной семьи, скорее всего с властной матерью, плохо контактирующего с людьми, особенно с женщинами; он может быть импотентом, холостым или разведенным, испытывающим неприязнь или даже ненависть к противоположному полу. Ну, вряд ли мы стали бы подозревать преуспевающего директора банка, счастливого в браке, отца четырех чудных детишек, которые вот-вот получат свидетельства об окончании средней школы — или что там они теперь получают? Дьявол их побери, этих серийных убийц! Никакого побудительного мотива, во всяком случае, мотива, понятного нормальному человеку. И он ведь может приезжать откуда угодно: из Нориджа, из Ипсвича, даже из Лондона. Опасно предполагать, что он действует на территории своего проживания. Впрочем, похоже, что это именно так. Он прекрасно знает округу, это очевидно. И теперь он, кажется, использует всегда один и тот же метод. Он выбирает перекресток, паркует машину — может быть, у него микроавтобус — у обочины одной из дорог, переходит на другую и ждет. Потом затаскивает жертву в ближний лес или в кусты, убивает, возвращается к машине и покидает место преступления. Такое впечатление, что последние три убийства ему удалось совершить чисто случайно: эти женщины могли ведь там и не появиться.

Дэлглиш почувствовал, что настало время и ему принять участие в рассуждениях. Он заметил:

— Если Свистун не выбирает и не отслеживает свои жертвы, — а в последних трех случаях это выглядит именно так, — то он должен быть готов к длительному ожиданию. Это позволяет предположить, что у него ночная работа и он часто находится вне дома после захода солнца. Он может быть кротоловом, егерем, охраняющим дичь от браконьеров, лесником — кем-то вроде этого. И он всегда готов к убийству, всегда выискивает жертву, чтобы быстро сделать свое дело, и использует для этого разные пути.

Рикардс согласился:

— Я тоже так считаю. Четыре жертвы, и три из них — случайные. А он, может, выжидал целых три года, а то и того дольше. Это выжидание его тоже, наверное, подогревало: «Может, сегодня я это сделаю. Может, сегодня мне повезет». И, Господи, как же ему везет! Две жертвы за последние полтора месяца.

— А что насчет его «торгового знака», насчет этого свиста?

— Его слышали трое, те люди, что вскоре оказались недалеко от места происшествия после Истхейвенского убийства. Один просто сказал, что слышал свист; другой — что похоже было, что насвистывают церковный гимн, а третья — она часто ходит в церковь — точно определила, что свистели «Вот окончился день». Мы об этом не сообщали. Мы сможем использовать эту информацию, когда объявится целая куча психов и каждый станет утверждать, что это он — Свистун. Но уже, кажется, не осталось сомнений в том, что он действительно свистит.

Дэлглиш откликнулся:

Это гимн, который поют в воскресной школе, думаю, он вряд ли входит в сборник «Песни Хвалы».

Он помнил этот гимн с детства, десятилетним мальчишкой эту скорбную, непримечательную мелодию он подбирал на пианино, стоявшем в гостиной. Неужели и теперь еще кто-то его поет? — удивился он. Этот гимн очень любила мисс Барнет, они пели его в долгие зимние предвечерние часы, перед окончанием занятий в воскресной школе; свет за окнами угасал, и маленький Адам Дэлглиш уже предчувствовал тот страх, который охватывал его по дороге из школы домой, там, где за поворотом подъездной аллеи нужно было еще пройти метров десять меж густыми зарослями кустов. Ночь была совсем не такой, как ясный день: у нее был иной запах, иные звуки; привычные предметы приобретали иные очертания; иная, чуждая и зловещая сила управляла ночью. Те десять метров по хрустящему гравию, где свет окон на мгновение исчезал за густыми кустами, были для Адама еженедельным мучением, еженедельным ужасом. Пройдя ворота и ступив на гравий аллеи, он обычно шел быстрее, но не слишком быстро: ведь эта сила, что правила ночью, могла учуять страх, как чуяли страх собаки. Он понимал, что его мать, знай она о той атавистической панике, которая охватывала его каждый раз, никогда не позволила бы ему в одиночестве преодолевать эти десять метров. Но она не знала, а он скорее умер бы, чем признался ей в этом. А отец? Отец ждал бы от него мужества; он объяснил бы сыну, что Бог есть Господь тьмы точно так же, как Он есть Господь света. В конце концов, он ведь мог процитировать не меньше десятка подходящих к случаю текстов: «Тьма и свет равны пред Тобою». Но десятилетнему мальчику с обостренным восприятием окружающего мира они не казались равными. Именно тогда, в те одинокие вечера по дороге к дому, он впервые приблизился к пониманию сугубо взрослой истины, что больше всего боли приносят нам те, кто больше всего нас любит.

Он сказал Рикардсу:

— Итак, вам нужен местный житель, мужчина, одинокий, работающий по ночам, пользующийся легковушкой или микроавтобусом и знающий гимны из сборника «Гимны старые и новые». Это должно облегчить вам поиск.

— Вам легко говорить, — отозвался Рикардс. Он посидел молча с минуту, потом сказал: — А теперь я бы выпил немного виски, мистер Дэлглиш, если вам все равно.

Рикардс уехал за полночь. Дэлглиш вышел вместе с ним — проводить до машины. Глядя вдаль, на ночной мыс, Рикардс произнес:

— Он снова вышел на промысел, бродит где-то, следит, выжидает. Когда не сплю, нет практически ни одной минуты, чтобы я не думал о нем, не пытался представить себе, как он выглядит, где находится, о чем думает. Теща права: я не очень-то много внимания мог уделить Сузи в последнее время. Но, когда его поймают, все будет по-другому. Все кончится. Можно жить дальше. Не ему — тебе. И в конце концов ты узнаешь все, что хотел узнать. Или будешь думать, что узнал. Где, когда, кто, как. Если повезет, узнаешь даже — почему. И все-таки, по сути, оказывается, ты ничего не знаешь. Вся эта жестокость и злоба… Тебе не нужно ничего объяснять, даже понимать не нужно, вообще ни черта по этому поводу делать не нужно, только положить этому конец. Ты втянут в это дело, но ни за что не отвечаешь. Не отвечаешь за то, что он натворил, не отвечаешь за то, что с ним сотворят потом. За это отвечают судьи и присяжные. Ты втянут в это, но вроде бы и не втянут. А вас — не это ли привлекает вас в нашей профессии, мистер Дэлглиш?

Такого вопроса Адам не мог ожидать и от близкого друга. А Рикардс вовсе не принадлежал к числу его друзей.

Он сказал:

— Вы полагаете, хоть один из нас знает ответ на этот вопрос?

— А вы помните, почему я ушел из управления, мистер Дэлглиш?

— Два дела о коррупции? Да, я помню, почему вы ушли из управления.

— Но вы-то остались. Вам это было не по душе, как и мне. Вы тоже не стали бы мараться. Но вы остались. Вы смотрели на это со стороны. Вам было интересно, верно?

— Всегда интересно, если люди, которых вроде бы знал как облупленных, поступают вопреки сложившемуся о них мнению, — отозвался Дэлглиш.

А Рикардс тогда бежал из Лондона. Чего он искал? Осуществления романтической мечты о деревенской тишине и покое, о давно ушедшей в прошлое Англии? О более мягких методах полицейской службы и всеобщей честности? И что же, нашел он все это? — думал Дэлглиш.

Книга вторая

Четверг, 22 сентября — пятница, 23 сентября

Глава 1

Было семь часов десять минут вечера, и пивной зал паба «Герцог Кларенс» уже заполнили клубы табачного дыма. Многоголосый шум нарастал, а люди у стойки бара стояли в три ряда. Пятой жертве Свистуна, Кристин Болдуин, жить оставалось ровно двадцать минут. Она сидела на банкетке у самой стены, время от времени прихлебывая из бокала полусухой херес — за вечер это был всего лишь второй бокал, и она нарочно пила как можно медленнее: знала, как не терпится Колину заказать новую порцию выпивки. Поймав взгляд Нормана, она подняла левую руку и весьма выразительно посмотрела на часики. Десять минут лишних! Им нужно было уйти в семь, и Норман прекрасно об этом знал. Ведь договорились же зайти выпить перед ужином с Колином и Ивонн, и все. Семь часов — это рубеж, ограничивавший не только время, проведенное в пабе, но и количество выпитого. Кристин и Норман перед уходом из дома условились, что именно так и следует сделать. Это было характерной чертой их брака: они поженились всего девять месяцев назад и брак пока держался не столько на совпадении их интересов, сколько на серии тщательно обговаривавшихся уступок друг другу. Сегодня был черед Кристин уступить Норману, но, согласившись провести целый час в пабе с Колином и Ивонн, она вовсе не желала притворяться, что их общество ей так уж нравится.